14 - 25 февраля 1956 - ХХ съезд КПСС. ХРУЩЕВ АТАКУЕТ СТАЛИНА

ХХ съезд стал памятной вехой в истории нашей страны. При этом вспоминают не в целом съезд, а лишь его закрытое заседание, на котором выступил с докладом первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев. Этот доклад, в значительной степени повлиявший на дальнейшее развитие страны, первоначально не значился в повестке дня.

В своих воспоминаниях Хрущев так объяснял мотивы своего выступления: «Съезд шел хорошо. Для нас это было, конечно, испытанием. Каким будет съезд после смерти Сталина? Но все выступавшие одобряли линию ЦК, не чувствовалось никакой оппозиции, ходом событий не предвещалось никакой бури… Однако я не был удовлетворен. Меня мучила мысль: «Вот кончается съезд, будет принята резолюция, и все это формально. А что дальше? На нашей совести остаются сотни тысяч безвинно расстрелянных людей, включая две трети состава Центрального Комитета, избранного на XVII съезде. Мало кто уцелел, почти весь партийный актив был расстрелян или репрессирован. Редко кому повезло так, что он остался. Что же теперь?.. На этом съезде мы должны были взять на себя обязательства по руководству партией и страной. Для этого надо точно знать, что делалось прежде и чем были вызваны решения Сталина по тем или иным вопросам».

Что предшествовало ХХ съезду?
Как и в подавляющем большинстве своих заявлений, в рассказе о ХХ съезде Хрущев давал волю своей фантазии, существенно искажая правду. На самом деле Хрущев прекрасно знал, что внешне гладкий ход съезда скрывал подспудные течения, которые могли внезапно вызвать политическую бурю. Почти три года назад на похоронах Сталина Н.С. Хрущев с трибуны Мавзолея произносил высокие слова об усопшем вожде, заверял народ, что страна будет следовать по избранному пути, демонстрировал политическое единство, предоставляя слово для выступлений Председателю Совета Министров СССР Г.М. Маленкову и его первым заместителям Л.П. Берии и В.М. Молотову. А вскоре Берия был объявлен «агентом международного империализма» и расстрелян. В начале 1955 г. на заседании Президиума ЦК Маленков был обвинен в совершении серьезных идейно-политических ошибок и снят со своего высокого поста. Все члены и кандидаты в члены ЦК КПСС стали в июле 1956 г. свидетелями острой полемики между Хрущевым и Молотовым, который публично назвал позицию Первого секретаря по отношению к Югославии «неленинской».

К тому времени стало очевидным стремление Хрущева всемерно расширить свои властные полномочия. Л.М. Каганович вспоминал: «Не прошло много времени с момента избрания его Первым секретарем ЦК, как Хрущев начал демонстрировать, как бы говоря: «Вы, мол, думаете, что я не «настоящий» Первый секретарь, я вам покажу, что я «настоящий» – и наряду с проявлением положительной инициативы начал куражиться».

В пику Маленкову, который в начале августа 1953 г. выступил с программой производства предметов потребления за 2–3 года, Хрущев в начале сентября того же года выступил на пленуме ЦК с планом решения проблем сельского хозяйства в 2–3 года. Через полгода он выдвинул план ускоренного освоения целинных и залежных земель и тут же распорядился приступить к его выполнению. По указанию Хрущева была разогнана Академия архитектуры и по всей стране стали строить пятиэтажки «без украшательств» и прочих необходимых удобств.

Первый секретарь стал активно вмешиваться в военные дела. Вспоминая совещание в Крыму,  проведенное в октябре 1955 года, адмирал Н.Г. Кузнецов писал: «На первом же заседании Хрущев бросил в мой адрес какие-то нелепые обвинения с присущей ему грубостью... Еще в большее смятение я приходил, слушая в те дни его речь на корабле при офицерах всех рангов о флоте, о Сталине, о планах на будущее. Вел он себя как капризный барин, которому нет преград и для которого законы не писаны».

Вторгся Хрущев и в сферу внешней политики, практически отодвигая министра иностранных дел В.М. Молотова. Хрущев добивался того, что в правительственные делегации, направленные в Китай, Индию, Бирму, Молотова не включали. Будучи руководителем этих делегаций, Хрущев постоянно делал заявления, не согласованные с Президиумом ЦК. Особо острые разногласия между Хрущевым и Молотовым возникли по югославскому вопросу – еще до поездки в Белград в 1955 году. Хотя вопреки Молотову Хрущев пошел на ряд идейно-политических уступок Тито, его расчеты на возвращение Югославии в социалистический лагерь провалились. 9 июня Хрущев выступил на Президиуме ЦК с докладом о поездке в Югославию, изображая ее как крупную внешнеполитическую победу СССР. Молотов не возражал против улучшения отношений с Югославией и признал, что «в разгоревшейся политической борьбе были допущены ошибки и с нашей стороны». В то же время он отмечал, что в своих основополагающих документах руководители Югославии объявили СССР «империалистическим», «фашистским государством», а поэтому «нет оснований строить взаимоотношения между КПСС и СКЮ на базе марксизма-ленинизма».

Молотов считал, что извинения Хрущева перед Тито за конфликт между СССР и Югославией неоправданны. «Тогда ответственность за разрыв падет на Сталина, – заявил Молотов, – а этого нельзя делать». – «На Сталина и Молотова», – бросил в ответ Хрущев. – «Это – новое, – с удивлением заметил Молотов. – Мы подписывали письмо от имени ЦК партии…» – «Не спрашивали ЦК», – нажимал Хрущев… Так борьба за власть втянула Хрущева в кампанию против Сталина.

Однако на июльском пленуме Хрущев еще не был готов приступить к низвержению ни Сталина, ни Молотова, а поэтому ограничился лишь отдельными критическими замечаниями в адрес последнего. Он заметил, что Молотову «все не нравится», что не было ни одного вопроса, по которому Молотов не выдвигал бы возражений. Хрущев напомнил о том, что Молотов возражал против освоения целинных земель, а сам, мол, не знает сельского хозяйства и даже не посетил колхоза, который расположен возле его дачи.

Между тем неурожай 1955 года на целине свидетельствовал, что инициатива Хрущева была из рук вон плохо организационно обеспечена. Бесконечная череда пленумов по сельскому хозяйству лишь создавала впечатление, что руководство партии во главе с Хрущевым не сумело разработать эффективной политики в деревне. С такой же жесткостью, с которой Молотов критиковал политику Хрущева в отношении Югославии за «отступление от ленинизма», он мог обрушиться на всю политику Хрущева. Поскольку неурожай на целине осенью 1955 года подтвердил опасения Молотова, Хрущев боялся, что кремлевский ветеран станет обвинять его в «авантюризме» или в чем-нибудь похлеще.

Упреждая такие действия, Хрущев развернул закулисную кампанию против Молотова. Поскольку Молотов собирался выступить на съезде с докладом о проекте новой программы КПСС, Хрущев постарался добиться снятия этого вопроса, убедив своих коллег по Президиуму, что проект программы еще не готов.

Беспокоило Хрущева и то обстоятельство, что, начиная с 30-х годов, съезды партии открывались выступлениями Молотова. Хотя такие выступления были обычно краткими, они могли все же содержать ряд принципиальных оценок периода, прошедшего после ХIХ съезда. Сам факт обсуждения кандидатуры Молотова в качестве лица, которомогло открыть съезд партии, вызвал опасения Хрущева. Где гарантия того, что в ходе съезда или на пленуме ЦК сразу после съезда Хрущев не будет смещен с поста Первого секретаря? Поэтому Хрущев добился того, что ему было поручено открыть ХХ съезд партии. И все же Хрущев не был достаточно уверен в прочности своего положения. Этим и объяснялись волнения Хрущева, которые он описал в своих воспоминаниях.

Для того чтобы нейтрализовать Молотова, Хрущев решил нанести мощный удар по его авторитету. Первые шаги против Сталина Хрущев предпринял на заседании Президиума ЦК 5 ноября 1955 года, когда обсуждался вопрос о том, как отмечать очередной день рождения И.В. Сталина. Протокольная запись заседания свидетельствует, что Хрущев внес предложение: «Дату отмечать только в печати; собрания не проводить». Каганович возражал и предложил провести собрания по заводам. Его поддержал Ворошилов. Против них выступили Булганин и Микоян… В итоге было принято решение: «В день рождения Сталина И.В. – 21 декабря осветить его жизнь и деятельность опубликованием статей в печати и в передачах по радио. Приурочить к 21 декабря присуждение Международных Сталинских премий».

Еще до этого Хрущев взял под свой контроль документы, которые могли бы его компрометировать, и постарался использовать их так, чтобы дискредитировать Сталина. Как позже свидетельствовал В.М. Молотов, сразу же после смерти И.В. Сталина была создана комиссия по сталинскому архиву, во главе которой встал Н.С. Хрущев. Хотя комиссия ни разу не собиралась, ее председатель получил возможность разбирать архивные документы Сталина. Историк В.П. Наумов писал: «В 1955 году по распоряжению Хрущева были уничтожены бумаги Берии, документы о Сталине и о других руководителях партии. Всего было уничтожено 11 бумажных мешков. Чем более надежно скрывались документы, тем более эмоционально осуждал Хрущев преступления, в которых сам принимал участие».

Уничтожение документов позволило Хрущеву на многие десятилетия скрыть свою активную роль в проведении репрессий. В записке комиссии Политбюро ЦК КПСС, составленной в декабре 1988 года, говорилось: «В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области... Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии». В результате из 38 высших руководителей в Московском горкоме и обкоме уцелело лишь трое. Из 146 партийных секретарей других городов и районов Московской области 136 было репрессировано. Из 63 человек, избранных в Московский городской партийный комитет 45 исчезло. Из 64 членов Московского обкома – 46 исчезло. Уже в начале июля 1937 года Хрущев представил руководству страны заявку на высылки и расстрелы более 40 тысяч людей в Москве и Московской области. В записке комиссии отмечалось, что «всего за 1936–1937 годы органами НКВД Москвы и Московской области было репрессировано 55 тысяч 741 человек». Еще с большим размахом развернулись репрессии на Украине, когда первым секретарем ЦК КП(б)У стал Хрущев. Из Киева Хрущев направлял жалобы, что его требования о числе репрессированных Москва сокращала раза в 2–3 раза.

Однако в своих воспоминаниях Хрущев не стеснялся лицемерно сетовать по поводу жертв массовых репрессий, умалчивая о своей ответственности в их осуществлении. Уже во второй половине 1955 года Хрущев решил взять в свои руки начавшуюся реабилитацию политических заключенных. В октябре 1955 года Хрущев предложил представить делегатам съезда информацию о нарушениях законности в ходе репрессий 30-х – начале 50-х годов.

31 декабря 1955 года Президиум ЦК принял решение о создании комиссии по реабилитации, которую возглавил секретарь ЦК КПСС П.Н. Поспелов. В течение следующего месяца члены Президиума ЦК получили от комиссии Поспелова материалы, в которых вина за беззакония возлагалась исключительно на Сталина и самых ближайших к нему руководителей. Это видно из того, что 1 февраля 1956 года на заседании Президиума ЦК Хрущев бросил реплику в адрес Молотова: «Расскажите в отношении тт. Постышева, Косиора, как вы их объявляли врагами». Однако, видимо, не решаясь прямо обвинить Молотова, Хрущев заключал: «Виноват Сталин... Ежов, наверное, не виноват, честный человек». Стремление выгородить Ежова было объяснимо: Хрущев и Ежов были соавторами многих сфабрикованных дел.

Хрущеву возражал Молотов: «Но Сталина как великого руководителя надо признать. Нельзя в докладе не сказать, что Сталин – великий продолжатель дела Ленина». Его поддерживал Каганович: «Нельзя в такой обстановке решать вопрос. Много пересмотреть можно, но 30 лет Сталин стоял во главе». Ворошилов заявлял: «Страну вели мы по пути Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Молотов вновь выступил: «Присоединяюсь к Ворошилову. Правду восстановить. Правда и то, что под руководством Сталина победил социализм. И неправильности соразмерить. И позорные дела – тоже факт». Однако в поддержку Хрущева выступало большинство членов Президиума.

В заключение дискуссии Хрущев заявил: «Ягода, наверное, чистый человек. Ежов – наверное, чистый человек. Сталин – преданный делу социализма, но все варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все своим капризам подчинял. На съезде не говорить о терроре. Надо наметить линию – отвести Сталину свое место (почистить плакаты, литературу). Усилить обстрел культа личности».

9 февраля Президиум рассмотрел итоги работы комиссии П.Н. Поспелова. К этому времени Хрущев уже был готов низвергнуть Сталина. Он заявлял: «Несостоятельность Сталина как вождя раскрывается. Что за вождь, если всех уничтожает. Надо проявить мужество, сказать правду... Может быть, т. Поспелову составить доклад и рассказать. Причины: культ личности, концентрация власти в одних руках. Нечистых руках. Где сказать: на заключительном заседании съезда. Завещание (так Хрущев называл «Письмо к съезду» Ленина. – Прим. авт.) напечатать и раздать делегатам. Письмо по национальному вопросу (опять же Ленина. – Прим. авт.) печатать и раздать делегатам съезда».

Молотов возражал: «На съезде надо сказать. Но при этом сказать не только это. Но по национальному вопросу Сталин – продолжатель дела Ленина. Но 30 лет мы жили под руководством Сталина – индустриализацию провели». Каганович поддержал Молотова. «Осторожность нужна, – призывал Ворошилов. Однако большинство членов, кандидатов в члены Президиума и секретарей поддерживали Хрущева без всяких оговорок.

Суммируя дискуссию, Хрущев заявил: «Нет расхождений, что съезду надо сказать... Не бояться. Не быть обывателями, не смаковать. Развенчать до конца роль личности. Кто будет делать доклад – обдумать».

Каганович в своих мемуарах писал, что после обсуждения материалов комиссии Поспелова на Президиуме было принято решение заслушать ее доклад на пленуме после съезда партии. Однако в черновых протокольных записях заседания Президиума от 13 февраля говорилось: «На закрытом заседании съезда сделать доклад о культе личности». Вероятно, твердого решения о том, когда огласить доклад Поспелова, не было. К тому же прозвучали требования Молотова, Кагановича и Ворошилова об «уравновешенной оценке» Сталина, и в текст отчетного доклада был включен абзац: «Вскоре после ХIХ съезда партии смерть вырвала из наших рядов великого продолжателя дела Ленина – И.В. Сталина, под руководством которого партия на протяжении трех десятилетий осуществляла ленинские заветы».

О Сталине на открытых заседаниях ХХ съезда
Открыв съезд партии 14 февраля 1956 года в 10 часов утра, Хрущев заявил, что за период между съездами «мы потеряли виднейших деятелей коммунистического движения: Иосифа Виссарионовича Сталина, Клемента Готвальда и Кюици Токуда. Прошу почтить их память вставанием». То обстоятельство, что Хрущев не выделил особо Сталина и поставил его в один ряд с руководителями компартий Чехословакии и Японии, свидетельствовало о том, что Хрущев явно постарался принизить роль Сталина в истории. Об этом же свидетельствовало и все содержание доклада Хрущева. Правда, в разделе доклада, названном «Партия», было сказано: «Вскоре после ХIХ съезда партии смерть вырвала из наших рядов Иосифа Виссарионовича Сталина». Однако вторичное упоминание о смерти Сталина служило лишь для того, чтобы подчеркнуть роль нового руководства: «враги социализма рассчитывали на возможность растерянности в рядах партии», но их «расчеты провалились». Слова, содержавшиеся в утвержденном проекте отчетного доклада о том, что Сталин был «великим продолжателем дела Ленина» и что «под его руководством партия осуществляла ленинские заветы», исчезли. В докладе не приводилось ни одной цитаты из Сталина, которыми обычно пестрели речи партийных ораторов, в том числе и Хрущева.

Однако такое принижение фигуры Сталина не получило одобрения среди зарубежных гостей съезда. Это стало очевидным после выступления главы китайской делегации Чжу Дэ. В зачитанном на заседании съезда приветствии, подписанном Мао Цзэдуном, говорилось: «Чем крепче Коммунистическая партия Советского Союза, чем больше побед одержано Советским Союзом во всех областях, тем больше проявляется непобедимость Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным вместе с его ближайшими соратниками». Эти слова были встречены продолжительными аплодисментами всего зала. Слова Мао Цзэдуна и реакция делегатов съезда свидетельствовали о том, что непризнание выдающейся роли Сталина Хрущевым не принимают ни в Пекине, ни в Кремле.

Скрытой полемикой с посланием Мао Цзэдуна можно считать некоторые положения в речи М.А. Суслова, который уже на следующем заседании высказался о вреде культа личности. Суслов заявил: «Чуждые духу марксизма-ленинизма теория и практика культа личности, получившие распространение до ХIХ съезда, наносили значительный ущерб партийной работе как организационной, так и идеологической. Они умаляли роль народных масс и роль партии, принижали коллективное руководство, подрывали внутрипартийную демократию, подавляли активность членов партии, их инициативу и самодеятельность, приводили к бесконтрольности, безответственности и даже к произволу в работе отдельных лиц, мешали развертыванию критики и самокритики и порождали односторонние, а подчас ошибочные решения вопросов». Хотя Суслов осудил многие стороны политики руководства партии до ХIХ съезда, его критика носила анонимный характер в духе известной песни о том, что «кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет».

Очевидно, Хрущев и его союзники были не удовлетворены выступлением Суслова. На следующем заседании выступил А.И. Микоян, который заявил: «В течение примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности, осужденный еще Марксом, а затем и Лениным, и это, конечно, не могло не оказать крайне отрицательного влияния на положение в партии и на ее деятельность. И теперь, когда в течение последних трех лет восстановлено коллективное руководство Коммунистической партии на основе ленинской принципиальности и ленинского единства, чувствуется все плодотворное влияние ленинских методов руководства. В этом-то и заключается главный источник, придавший за последние годы новую силу нашей партии». Так Микоян давал понять, что Сталин нарушал ленинские партийные нормы не только в последние годы, а на протяжении 20 лет.

Однако, выступая на следующем заседании, руководитель Французской компартии Морис Торез, подтвердил верность традиционной оценке места Сталина среди вождей коммунистического движения. Он заявил: «Коммунистическая партия Советского Союза всегда была образцом принципиальной твердости, нерушимой верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Слова одного из самых авторитетных коммунистов Западной Европы были встречены аплодисментами всего зала. Вряд ли можно признать случайным, что в своей речи на съезде Л.М. Каганович неожиданно стал расхваливать Мориса Тореза. Правда, он хвалил его не за выступление на съезде, а за статью «об обнищании трудящихся Франции». Однако таким образом Каганович выразил свою поддержку позиции Тореза.

Хрущев имел основания для волнений: гладкое течение съезда скрывало разногласия, которые могли неожиданно проявиться в конце съезда или после его завершения. Хрущевское изгнание Сталина из великих вождей коммунизма не получало единодушной поддержки. И это можно было рассматривать как вызов ему лично. Он мог заподозрить, что среди делегатов съезда бродит недовольство им и его политикой, что проявлялось в аплодисментах при упоминаниях имени Сталина.     

Хрущев решил до предела принизить положительные деяния сталинских лет, шокировав слушателей сведениями о беззаконных репрессиях и свалив ответственность за них на Сталина. Однако Хрущев не был уверен, что доклад Поспелова, который решили огласить после завершения съезда, будет отвечать этим целям. Поэтому Хрущев решил сам выступить вместо Поспелова. В ходе съезда доклад, представленный Поспеловым, был переработан. Сначала с участием Аристова, потом к работе подключился Шепилов.

Каганович вспоминал: «ХХ съезд подошел к концу. Но вдруг устраивается перерыв. Члены Президиума созываются в задней комнате, предназначенной для отдыха. Хрущев ставит вопрос о заслушивании на съезде его доклада о культе личности Сталина и его последствиях. Тут же была роздана нам напечатанная в типографии красная книжечка – проект текста доклада. Заседание проходило в ненормальных условиях – в тесноте, кто сидел, кто стоял. Трудно было за короткое время прочесть эту объемистую тетрадь и обдумать ее содержание, чтобы по нормам внутрипартийной демократии принять решение. Все это за полчаса, ибо делегаты сидят в зале и ждут чего-то неизвестного для них, ведь порядок дня съезда был исчерпан».

Каганович утверждал, что он и ряд других членов Президиума сослались на решение обсудить доклад комиссии Поспелова на пленуме ЦК после съезда партии: «Именно об этом говорили товарищи Каганович, Молотов, Ворошилов и другие, высказывая свои возражения, – писал Каганович. Он  замечал: – Кроме того, товарищи говорили, что мы просто не можем редактировать доклад и вносить нужные поправки, которые необходимы. Мы говорили, что даже беглое ознакомление показывает, что документ односторонен, ошибочен. Деятельность Сталина нельзя освещать только с одной стороны, необходимо более объективное освещение всех его положительных дел... Заседание затянулось, делегаты волновались, и поэтому без какого-либо голосования заседание завершилось и пошли на съезд. Там было объявлено о дополнении к повестке дня: заслушать доклад Хрущева о культе личности Сталина».

Микоян так вспоминал это заседание: «К концу съезда мы решили, чтобы доклад был сделан на заключительном его заседании. Был небольшой спор по этому вопросу. Молотов, Каганович и Ворошилов сделали попытку, чтобы этого доклада вообще не делать. Хрущев и больше всего я активно выступали за то, чтобы этот доклад состоялся. Маленков молчал. Первухин, Булганин и Сабуров поддержали нас... Тогда Никита Сергеевич сделал очень хороший ход, который разоружил противников доклада. Он сказал: «Давайте спросим съезд на закрытом заседании, хочет ли он, чтобы доложили по этому делу, или нет». Это была такая постановка вопроса, что деваться было некуда. Конечно, съезд бы потребовал доклада. Словом, выхода другого не было».

Чувствуя отсутствие поддержки в Президиуме ЦК, Хрущев решил обратиться к съезду и предложить его делегатам свое изложение истории последних десятилетий. Хрущев шел на известный риск, но это было характерно для его натуры. Пытаясь очернить Сталина, память о котором была священной для миллионов советских людей, в том числе и для многих делегатов съезда, Хрущев ставил под угрозу свой авторитет. Поэтому он постарался создать впечатление, будто доклад подготовлен от имени Президиума ЦК. Этому способствовало и решение не устраивать прений после доклада. Таким образом, Хрущев мог предотвратить выступления его оппонентов среди членов Президиума.

Хрущева явно не устроил справочный характер доклада, подготовленного Поспеловым, и наукообразные замечания о культе личности, внесенные Шепиловым. Хрущев решил пренебречь высказанными им же перед съездом мыслями о том, что «на съезде не говорить о терроре. Не быть обывателями, не смаковать». Он решил изложить доклад эмоционально, как раз смакуя истории о беззакониях и снижая уровень повествования до обывательских баек, которыми он впоследствии украшал свои мемуары. Первыми слушателями Хрущева были стенографистки, которые записывали за ним. Первый эксперимент оказался удачным: стенографистки расплакались, слушая Хрущева.

Помимо эмоциональной формы доклада и создания условий, не допускающих дискуссий по нему, Хрущев постарался найти оптимальное время для его оглашения в ходе съезда. Он решил зачитать доклад на закрытом заседании съезда после того, как состоялось тайное голосование по выборам центральных органов партии, но до официального закрытия съезда, на котором следовало принять заключительные резолюции и огласить результаты выборов. Прекрасно понимая, на какой риск он шел, атакуя Сталина, Хрущев знал, что те, кто оказался бы несогласным с содержанием доклада, голосовал бы против избрания Хрущева и его сторонников в состав ЦК. Поэтому он позаботился о том, чтобы эти люди слушали доклад после своего голосования. В то же время Хрущев рассчитывал, что содержание доклада не вызовет такой реакции у членов и кандидатов ЦК, среди которых должны были быть избраны многие его ставленники. Эти люди должны были поддержать кандидатуру Хрущева в члены Президиума ЦК и на пост Первого секретаря ЦК КПСС в ходе выборов, которые должны были состояться на первом же пленуме ЦК после завершения ХХ съезда.

Молотов так объяснял причины своего отступления перед Хрущевым на этом заседании: «Я считаю, что при том положении, которое тогда было, если бы мы, даже я выступил с такими взглядами, нас бы легко очень исключили. Это вызвало бы, по крайней мере, в некоторых слоях партии раскол. И раскол мог быть очень глубоким». Отвечая на замечание Чуева, что доклад Хрущева «перевернул всю политику», Молотов говорил: «Не с него началось... Началось это раньше, конечно. Югославский вопрос был в 1955 году... Я считаю, что уже в югославском вопросе поворот был совершен... А я сделал попытку выступить – все против меня, все, в том числе и те, которые через год-полтора поддержали. Поворот-то был раньше съезда, а поскольку поворот был сделан, Хрущев на ХХ съезде подобрал такой состав, который орал ему «ура!»

Аналогичным образом объясняли свое поведение и другие члены Президиума, возражавшие тогда Хрущеву. Отвечая Чуеву на вопрос о причинах своего молчаливого отступления перед Хрущевым, Каганович говорил: «Мы тогда не выступили открыто лишь потому, что не хотели раскола партии». Вся ранняя история партии была связана с борьбой против различных оппозиций, платформ и группировок, которые могли довести свое соперничество с центральным руководством до распада партии. Хрущев прекрасно знал об этом и сознательно шантажировал ветеранов партии угрозой раскола КПСС.

Оттепель превращается в половодье
Вспоминая закрытое заседание ХХ съезда, Н.К. Байбаков писал о потрясении, которое испытывали первые слушатели доклада Хрущева: «Хорошо помню и свидетельствую, что не было тогда в зале ни одного человека, которого этот доклад не потряс, не оглушил своей жестокой прямотой, ужасом перечисляемых фактов и деяний. Для многих это все стало испытанием их веры в коммунистические идеалы, в смысл всей жизни. Делегаты, казалось, застыли в каком-то тяжелом оцепенении,   иные потупив глаза, словно слова хрущевских обвинений касались и их, другие, не отрывая недвижного взгляда от докладчика. С высокой трибуны падали в зал страшные слова о массовых репрессиях и произволе власти по вине Сталина, который был великим в умах и сердцах многих из сидящих в этом потрясенном зале».

«И все же, – замечал Байбаков, – что-то смутно настораживало – особенно какая-то неестестественная, срывающаяся на выкрик нота, что-то личное, необъяснимая передержка. Вот Хрущев, тяжело дыша, выпил воды из стакана, воспаленный, решительный. Пауза. А в зале все так же тихо, и в этой гнетущей тишине он продолжил читать свой доклад уже о том, как Сталин обращался со своими соратниками по партии, о Микояне, о Д. Бедном. Факты замельчили, утрачивая значимость и остроту. Разговор уже шел во многом не о культе личности, а просто о личности Сталина в жизни и быту. Видно было, что докладчик целеустремленно «снижает» человеческий облик вождя, которого сам недавно восхвалял. Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнился. Сталин самодурствовал, не признавал чужих мнений? Изощренно издевался? Это не так. Был Сталин некомпетентен в военных вопросах, руководил операциями на фронтах «по глобусу»?

«И опять – очевидная и грубая неправда. Человек, проштудировавший сотни и сотни книг по истории, военному искусству, державший в памяти планы и схемы почти всех операций прошедшей войны? Зачем же всем этим домыслам, личным оценками соседствовать с горькой правдой, с истинной нашей болью?.. Можно ли в наших бедах взять и все свалить только на Сталина, на него одного? Выходила какая-то густо подчерненная правда. А где были в это время члены Политбюро, ЦК, сам Н.С. Хрущев? Так зачем возводить в том же масштабе культ – только уже «антивождя»? Человек, возглавлявший страну, построивший великое государство, не мог быть сознательным его губителем. Понятно, что, как всякий человек, он не мог не делать ошибки и мог принимать неправильные решения. Никто не застрахован от этого... В сарказме Хрущева сквозила нескрываемая личная ненависть к Сталину. Невольно возникала мысль – это не что иное, как месть Сталину за вынужденное многолетнее подобострастие перед ними. Так, в полном смятении думал я тогда, слушая хрущевские разоблачения».

Не дав потрясенным делегатам возможности обсудить доклад, Хрущев объявил небольшой перерыв. После перерыва он продолжил председательствовать. Возможно, он был готов лично остановить любые попытки начать обсуждение доклада. Сразу же после возобновления заседания Хрущев поставил на голосование резолюции съезда, которые были приняты единогласно. Был оглашен и новый состав ЦК КПСС. Известный американский советолог Джерри Хаф позже писал: «Среди членов Центрального комитета более трети – 54 из 133 – и более половины кандидатов – 76 из 122 – были избраны впервые. Во многих случаях можно увидеть, что эти люди были ранее связаны с Хрущевым. Более 45 процентов из вновь избранных работали на Украине, были на Сталинградском фронте, работали в Москве под непосредственным руководством Хрущева».

В заключение заседания Хрущев сказал: «Товарищи! Все вопросы, которые стояли на повестке дня ХХ партийного съезда, исчерпаны. Разрешите объявить ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза закрытым». Впервые в истории партии основной докладчик сам открывал и сам закрывал съезд партии.

Хрущев мог испытывать удовлетворение. Во-первых, с помощью доклада, в котором впервые было столько сказано о незаконных репрессиях, Хрущев отводил от себя подозрения в том, что он лично ответствен за гибель и пребывание в заключении многих невиновных людей. Во-вторых, своим докладом Хрущев провозглашал, что лишь благодаря ему страна освободилась от произвола и страха, некомпетентности и застоя. Теперь любое выступление против Хрущева можно было расценивать как попытку вернуть страну в царство террора. Так Хрущев создал мощный инструмент укрепления своей власти.

В то же время миф, сооруженный Хрущевым из смеси фактов с многочисленными искажениями исторической правды и логики, стал мощным орудием разрушения общественного сознания. Его разрушительность возросла еще и потому, что доклад Хрущева оказался одним из наиболее живучих мифов ХХ столетия.

Разрушительный характер хрущевского доклада проявился уже в течение 1956 г. Узнав о содержании доклада, многие советские люди возмущались Хрущевым и его докладом. Развенчание Сталина, имя которого было связано у миллионов советских людей с самым дорогим, было сделано Хрущевым столь грубо, что не могло не оскорбить их чувств. В Грузии, где доклад Хрущева был воспринят помимо прочего и как посягательство на память великого сына грузинского народа, произошли массовые митинги и демонстрации протеста в защиту Сталина, которые усмиряли вооруженные силы. Десятки человек были убиты, сотни – ранены.

Представляя собой смесь шокирующей информации и клеветнических сплетен, доклад Хрущева усилил настроения цинизма и неверия, дал мощный импульс процессам моральной и идейной эрозии советского общества. Этим активно воспользовалась западная пропаганда, которая велась против нашей страны. Теперь западные радиоголоса вызывали больше доверия, поскольку они могли утверждать, что Хрущев, в сущности, повторил многие из обвинений, которые они выдвигали против советской власти с первых же лет «холодной войны».

Особенно усилилось влияние западной пропаганды на социалистические страны Европы. Авторы радиопередач указывали на то, что руководители этих стран были поставлены у власти Сталиным, а существовавшие там порядки мало чем отличаются от тех, что существовали при Сталине в СССР. Начиная с весны 1956 года, началось брожение в этих странах, особенно в Польше и Венгрии. 28 июня требования перемен привели к волнениям в Познани, сопровождавшимся столкновениями с полицией. 23 октября вспыхнуло восстание в Венгрии, которое вскоре возглавили профашистские силы.

Помимо человеческих жертв следствием волнений в Венгрии и Польше стали значительные усилия СССР по оказанию срочной экономической помощи этим двум странам. По оценке английского советолога Э. Крэнкшоу на эти цели было выделено не менее миллиарда долларов. Одновременно на такую же сумму была сокращена советская помощь Китаю, что не могло не вызвать раздражения правительства этой страны. В середине 1957 года руководители Китая объявили о необходимости «полагаться на собственные силы, не рассчитывая на помощь иностранных государств». И в этом также проявлялись последствия доклада Хрущева.

Попытки Хрущева использовать антисталинский доклад для укрепления своих позиций в руководстве страны также провалились. Демонстрируя собственную беспомощность в трудные дни кризисов в Польше и Венгрии, Хрущев обратился за поддержкой к своим главным оппонентам – Молотову,  Маленкову и Кагановичу. Хрущев включил Молотова и Кагановича в состав правительственной делегации, которая вела напряженные переговоры с новым руководителем польских коммунистов Гомулкой, чтобы предотвратить кризис в польско-советских отношениях. Маленков сопровождал Хрущева в экстренной поездке по странам Восточной Европы во время венгерского восстания. Помощь тех, против кого боролся Хрущев в Президиуме, помогла ему обеспечить поддержку всех руководителей социалистических государств. (Лишь Тито, которого так стремился ублажить Хрущев, отказался поддержать его в венгерском вопросе.) Во время торжественного собрания в Большом театре, посвященного 39-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, Молотов и Маленков стояли в центре президиума вместе с Хрущевым и Булганиным. 20 ноября Молотов, которого сняли с поста министра иностранных дел в начале июня, вновь получил министерский пост, став министром государственного контроля СССР.

Вскоре Хрущев стал фактически отрекаться от положений антисталинского доклада. Во время приема в китайском посольстве в честь Чжоу Эньлая 17 января 1957 года Хрущев заявил: «В последнее время на Западе нас обвиняют в том, что мы «сталинисты». В ответ на это мы уже не раз заявляли, что в нашем понимании «сталинист», как и сам Сталин, неотделимы от великого звания коммуниста. Мы критиковали Сталина не за то, что он был плохим коммунистом. Мы критиковали за некоторые отклонения, отрицательные качества и ошибки Сталина... Но, даже совершая ошибки, нарушения законности, Сталин был глубоко убежден в том, что он делает это в интересах защиты завоеваний революции, дела социализма. В этом состояла трагедия Сталина. В основном же, в главном, – а основное и главное для марксистов-ленинцев это защита интересов рабочего класса, дела социализма, борьба с врагами марксизма-ленинизма, – в этом основном и главном, как говорится, дай Бог, чтобы каждый коммунист умел так бороться, как боролся Сталин. (Бурные аплодисменты)».

«Противники коммунизма нарочито изобрели слово «сталинист» и пытаются сделать его ругательным. Для всех нас, марксистов-ленинцев, посвятивших свою жизнь революционной борьбе за интересы рабочего класса и его боевого авангарда – ленинской партии, имя Сталина неотделимо от марксизма-ленинизма. Поэтому каждый из нас, членов Коммунистической партии Советского Союза, хочет быть верным делу марксизма-ленинизма, делу борьбы за интересы рабочего класса, так как был верен этому делу Сталин. (Аплодисменты)».

«Враги коммунизма пытались ухватиться за нашу критику недостатков и ошибок Сталина, использовать эту критику в своих целях. Они хотели направить критику культа личности Сталина против основ нашего строя, против основ марксизма-ленинизма, но из этого ничего не вышло и не выйдет, господа! Вам не удастся сделать этого, как не удастся увидеть без зеркала ваших ушей! (Аплодисменты)». Таким образом, Хрущев вынужденно «уравновешивал» свою критику Сталина признанием его заслуг, как того и требовали Молотов, Каганович и Ворошилов до зачтения им антисталинского доклада.

О том, что это заявление Хрущева не было лишь данью вежливости Чжоу Эньлаю, недовольному кампанией против Сталина, свидетельствовало выступление Хрущева в болгарском посольстве в Москве 18 февраля 1957 года. Опять сказав немного об «ошибках и извращениях, которые связаны с культом личности Сталина», Хрущев заявил: «Сталин, с которым мы работали, был выдающимся революционером. Идя по ленинскому пути, партия разгромила врагов социализма, сплотила весь наш народ и создала могучее социалистическое государство.

Советский народ в тяжелой борьбе разгромил гитлеровский фашизм и спас народы от угрозы фашистского порабощения. Эта великая победа была достигнута под руководством нашей партии и ее Центрального Комитета, во главе которого стоял товарищ Сталин. (Аплодисменты). Сталин преданно служил интересам рабочего класса, делу марксизма-ленинизма, и мы Сталина врагам не отдадим. (Аплодисменты)».

Через год после своего доклада, в котором Хрущев доказывал, какой вред нанес Сталин стране, он напоминал о выдающейся роли Сталина в советской и мировой истории и ставил его деятельность в пример коммунистам. Создавалось впечатление, что Хрущев был не рад последствиям своего доклада. В своих мемуарах Хрущев писал: «Решаясь на приход оттепели, и идя на нее сознательно, руководство СССР, в их числе и я, одновременно побаивались ее: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас и с которым нам будет трудно справиться... Мы боялись лишиться прежних возможностей управления страной, сдерживая рост настроений, неугодных с точки зрения руководства. Не то пошел бы такой вал, который бы все снес на своем пути». Видимо, эти настроения были характерны для Хрущева в конце 1956 года и начале 1957 года.

К этому времени банкротство Хрущева как политика было для многих очевидным и в стране снова поползли слухи о том, что скоро его назначат министром сельского хозяйства, а пост Первого секретаря будет занят другим человеком или вообще ликвидирован. Однако, к сожалению, отстранение Хрущева от власти произошло лишь через семь лет с лишним. А за это время ущерб от деятельности Хрущева существенно умножился.

ИСТОЧНИК

Юрий Емельянов
***

«САМАЯ ВЛИЯТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ XX СТОЛЕТИЯ», или...
 

50-летний юбилей «закрытого доклада» Н.С.Хрущева, за­читанного 25 февраля 1956 года на XX съезде КПСС, поро­дил легко предсказуемые отзывы и комментарии. Лондонская «Телеграф» охарактеризовала доклад как «самую влиятельную речь XX столетия». А в статье, опубликованной в тот же день в «Нью-Йорк тайме», Уильям Таубман, лауреат Пулицеровской премии 2004 года, присужденной за биографию Хрущева, на­звал его выступление «подвигом», «достойным быть отмечен­ным» в календаре событий.

И вот некоторое время назад мне пришло в голову пе­речитать «закрытый доклад» Хрущева после довольно долго­го перерыва. Читая, я обратил внимание на множество несу­разностей в этом докладе.

Nikita S. Khrushchev. The New Leader. The Crimes of the Stalin Era. Introduction by Anatol Shub, notes by Boris Nikolaevsky. New York: The New Leader, 1962. Я поль­зовался Интернет-версией этого издания.

Словом, я стал размышлять над тем, что, опираясь на до­кументы из когда-то наглухо закрытых советских архивов, а теперь приоткрывших свои двери для историков, можно про­делать исследование, которое позволило бы найти в докладе Хрущева чуть больше ложных «разоблачений» Сталина.