|
Плохо детям при капитализме. Они и
под бомбами умирают, и голодают вместе со своими безработными
родителями. И школа соответствует доходам их отцов, для бедных - бедная,
для богатых - другая. Медицина платная не о всех заботится одинаково. А
о развитии способностей и речи не идет. Дворцы Пионеров и Станции юных
техников остались в далеком и светлом коммунистическом
прошлом.
Пионерская организация,
октябрятская звездочка - путь в большую и светлую
жизнь. Сегодня за все это нужно сражаться с жестоким и
страшным врагом - БУРЖУИНОМ. Как в замечательном фильме
"Полонез Огинского". Талантливый, но очень маленький скрипач вернулся
после концерта во Дворце Пионеров домой, а дом разбомбили и мама погибла
под развалинами. Теперь все нужно завоевывать
заново.
К борьбе
готовятся. И ведет детей их верный друг, комиссар, большевик Аркадий
Петрович Гайдар
Гайдар Аркадий
Война и дети
Тыловая железнодорожная станция на пути
к фронту. Водонапорная башня. Два прямых старых тополя. Низкий
кирпичный вокзал, опоясанный густыми
акациями.
Воинский эшелон останавливается. К вагону с
кошелками в руках подбегают двое поселковых
ребятишек.
Лейтенант Мартынов
спрашивает:
- Почем
смородина?
Старший отвечает:
- С
вас денег не берем, товарищ командир.
Мальчишка
добросовестно наполняет стакан верхом, так что смородина сыплется на
горячую пыль между шпал. Он опрокидывает стакан в подставленный котелок,
задирает голову и, прислушиваясь к далекому гулу,
объявляет:
- "Хенкель" гудит... Ух! Ух! Задохнулся.
Вы не бойтесь, товарищ лейтенант, вон они наши пошли истребители. Здесь
немцам по небу прохода нет.
Он подхватывает кошелку и
мчится дальше. У вагона остается его белобрысый, босоногий братишка лет
семи от роду. Он сосредоточенно прислушивается к далекому гуду зениток и
серьезно объясняет:
- Ось! Там вона
бухает...
Лейтенанта Мартынова это сообщение
заинтересовывает. Он садится на пол у дверей и, свесив ноги наружу,
поедая смородину, спрашивает:
- Гм! А что же, хлопец,
на той войне люди делают?
- Стрыляют, - объясняет
мальчишка, - берут ружье или пушку, наводют... и бах! И
готово.
- Что готово?
- Вот чего! -
с досадой восклицает мальчишка. - Наведут курок, нажмут, вот и смерть
будет.
- Кому смерть - мне? - И Мартынов невозмутимо
тычет пальцем себе в грудь.
- Да ни! - огорченно
вскрикивает удивленный непонятливостью командира мальчишка. - Пришел
якийсь-то злыдень, бомбы на хаты швыряет, на сараи. Вот там бабку убили,
двух коров разорвало. О то чего, - насмешливо пристыдил он лейтенанта, -
наган нацепил, а как воевать, не знает.
Лейтенант
Мартынов сконфужен. Окружающие его командиры
хохочут.
Паровоз дает
гудок.
Мальчишка, тот, что разносил смородину, берет
рассерженного братишку за руку и, шагая к тронувшимся вагонам, протяжно и
снисходительно ему объясняет:
- Они знают! Они
шутят! Это такой народ едет... веселый, отчаянный! Мне один командир за
стакан смородины бумажку трехрублевую на ходу подал. Ну, я за вагоном,
бежал, бежал. Но все-таки бумажку в вагон сунул.
-
Вот... - одобрительно кивает головой мальчишка. - Тебе что! А он там на
войне пусть квасу или ситра купит.
- Вот дурной! -
ускоряя шаг и держась вровень с вагоном, снисходительно говорит старший.
- Разве на войне это пьют? Да не жмись ты мне к боку! Не крути головой!
Это наш "И-16" - истребитель, а немецкий гудит тяжко, с передыхом.
Война идет на второй месяц, а ты своих самолетов не
знаешь.
Фронтовая полоса. Пропуская гурты колхозного
скота, который уходит к спокойным пастбищам на восток, к перекрестку
села, машина останавливается.
На ступеньку вскакивает
хлопчик лет пятнадцати. Он чего-то просит. Скотина мычит, в клубах пыли
щелкает длинный бич.
Тарахтит мотор, шофер отчаянно
сигналит, отгоняя бестолковую скотину, которая не свернет до тех пор,
пока не стукнется лбом о радиатор. Что мальчишке надо? Нам непонятно.
Денег? Хлеба?
Потом вдруг
оказывается:
- Дяденька, дайте два
патрона.
- На что тебе патроны?
- А
так... на память.
- На память патронов не
дают.
Сую ему решетчатую оболочку от ручной гранаты и
стреляную блестящую гильзу.
Губы мальчишки
презрительно кривятся:
- Ну вот! Что с них
толку?
- Ах, дорогой! Так тебе нужна такая память, с
которой можно взять толку? Может быть, тебе дать вот эту зеленую бутылку
или эту черную, яйцом, гранату? Может быть, тебе отцепить от тягача вот
ту небольшую противотанковую пушку? Лезь в машину, не ври и говори все
прямо.
И вот начинается рассказ, полный тайных
недомолвок, уверток, хотя в общем нам уже все давно
ясно.
Сурово сомкнулся вокруг густой лес, легли
поперек дороги глубокие овраги, распластались по берегам реки топкие
камышовые болота. Уходят отцы, дяди и старшие братья в партизаны. А он
еще молод, но ловок, смел. Он знает все лощинки, последние тропинки на
сорок километров в округе.
Боясь, что ему не поверят,
он вытягивает из-за пазухи завернутый в клеенку комсомольский билет. И
не будучи вправе рассказать что-либо больше, облизывая потрескавшиеся,
запыленные губы, он ждет жадно и нетерпеливо.
Я
смотрю ему в глаза. Я кладу ему в горячую руку обойму. Это - обойма от
моей винтовки. Она записана на мне.
Я беру на себя
ответ за то, что каждая выпущенная из этих пяти патронов пуля полетит
точно в ту, куда надо, сторону.
- Как тебя
зовут?
- Яков.
- Послушай, Яков,
ну зачем тебе патроны, если у тебя нет винтовки? Что же ты, из пустой
крынки стрелять будешь?
Грузовик трогается. Яков
спрыгивает с подножки, он подскакивает и весело кричит что-то
несуразное, бестолковое. Он смеется и загадочно грозит мне вдогонку
пальцем. Потом, двинув кулаком по морде вертевшуюся около корову, он
исчезает в клубах пыли.
Ой, нет! Этот паренек заложит
обойму не в пустую крынку.
Дети! На десятки тысяч из
них война обрушилась точно так же, как и на взрослых, уже хотя бы
потому, что сброшенные над мирными городами фашистские бомбы имеют для
всех одинаковую силу.
Остро, чаще острее, чем
взрослые, подростки - мальчуганы, девочки - переживают события Великой
Отечественной войны.
Они жадно, до последней точки,
слушают сообщения Информбюро, запоминают все детали героических
поступков, выписывают имена героев, их звания, их
фамилии.
Они с беспредельным уважением провожают
уходящие на фронт эшелоны, с безграничной любовью встречают прибывающих с
фронта раненых.
Я видел наших детей в глубоком тылу,
в тревожной прифронтовой полосе и даже на линии самого фронта. И
повсюду я видел у них огромную жажду дела, работы и даже
подвига.
Перед боем на берегу одной речки встретил я
недавно парнишку.
Разыскивая пропавшую корову, чтобы
сократить путь, он переплыл реку и неожиданно очутился в расположении
немцев.
Спрятавшись в кустах, он сидел в трех шагах
от фашистских командиров, которые долго разговаривали о чем-то, держа
перед собой карту.
Он вернулся к нам и рассказал о
том, что видел.
Я у него
спросил:
- Погоди! Но ведь ты слышал, что говорили их
начальники, это же для нас очень важно.
Паренек
удивился:
- Так они же, товарищ командир, говорили
по-немецки!
- Знаю, что не по-турецки. Ты сколько
окончил классов? Девять? Так ты же должен был хоть что-нибудь понять из
их разговора?
Он уныло и огорченно развел
руками:
- Эх, товарищ командир! Кабы я про эту
встречу знал раньше...
Пройдут годы. Вы станете
взрослыми. И тогда в хороший час отдыха после большой и мирной работы вы
будете с радостью вспоминать о том, что когда-то, в грозные дни для
Родины, вы не болтались под ногами, не сидели сложа руки, а чем могли
помогали своей стране в ее тяжелой и очень важной борьбе с
человеко-ненавистным фашизмом.
Действующая
армия
"Комсомольская правда", 1941, 21
августа.
|
