Разрекламированный ревизионистами Ⅱ Интернационала «парламентский путь» был давно уже подвергнут Лениным уничтожающей критике и давно уже обанкротился. Однако в глазах Хрущёва этот так называемый «парламентский путь» внезапно приобрёл магическую силу после второй мировой воины.

Так ли обстоит дело, как думает Хрущёв? Конечно, нет.

После второй мировой войны факты с ещё большей убедительностью показывают, что главной частью государственной машины буржуазии являются вооружённые силы, а не парламент. Парламент служит всего лишь украшением и ширмой буржуазного господства. Введение или ликвидация такого института, как парламент, предоставление парламенту большей или меньшей власти, принятие того или иного избирательного закона — всё это буржуазия решает в соответствии с нуждами и интересами своего господства. В условиях, когда буржуазия располагает военно-бюрократической машиной, завоевание пролетариатом «прочного парламентского большинства» путём выборов является невозможным либо ненадёжным. Что касается осуществления социализма «парламентским путём», то это совершенно невозможно, это явный самообман и обман других.

Примерно половина коммунистических партий капиталистических стран находится ныне на нелегальном положении. Для этих коммунистических партий, у которых нет даже легального положения, разумеется, не может быть и речи о каком-то парламентском большинстве.

Возьмём, к примеру, Коммунистическую партию Испании. Она длительное время находится в условиях белого террора и не имеет даже возможности принимать участие в выборах. Однако такой руководитель Коммунистической партии Испании, как Ибаррури, вслед за Хрущёвым проповедует возможность «мирного перехода» в Испании. Это просто нелепо и печально.

Хотя в некоторых капиталистических странах коммунистические партии находятся на легальном положении и могут участвовать в выборах, тем не менее в условиях буржуазного господства, при наличии всякого рода несправедливых ограничений, предусмотренных буржуазным избирательным законодательством, коммунистическим партиям очень трудно приобрести большинство голосов. А если коммунистическая партия и получит большинство голосов, то буржуазия всегда может с помощью таких мер, как пересмотр избирательного закона и т. п., лишить коммунистов возможности иметь соответствующее число мандатов в парламенте.

Так, например, после второй мировой войны монополистическая буржуазия Франции дважды перекраивала избирательный закон, вследствие чего число мандатов ФКП в парламенте дважды значительно сокращалось. На парламентских выборах в 1946 году ФКП получила 182 мандата, а на выборах в 1951 году, в результате пересмотра избирательного закона монополистической буржуазией, число мандатов ФКП сократилось до 103, то есть уменьшилось на 79 мест. На выборах в 1956 году ФКП получила 150 мандатов, а в 1958 году, в результате повторного пересмотра избирательного закона монополистической буржуазией, число мандатов у ФКП сократилось до 10, то есть уменьшилось на 140.

Для чего же буржуазия так бешено укрепляет свои вооружённые силы и полицию в мирное время? Неужели для того, чтобы обеспечить трудящимся своей страны возможность завоевания власти мирным путём, а не для того, чтобы подавить массовое движение трудящихся? Разве мало преступлений совершила за 19 послевоенных лет буржуазия, бросая войска и полицейские силы против бастующих рабочих и народных масс, вставших на борьбу за демократические права?

В течение 19 лет американский империализм сколотил военные блоки и заключил военные договоры с более чем 40 странами. Он создал на чужих территориях свыше 2200 военных баз и военных сооружений и опутал ими весь капиталистический мир. Численность американских вооружённых сил, расквартированных за пределами США, перевалила за миллион человек. В распоряжении «ударного командования» американского империализма находятся мобильные войска, состоящие из сухопутных и авиационных частей и готовые каждую минуту к переброске в тот или иной район мира для подавления народной революции.

В течение 19 лет империалисты США и других стран не только в той или иной форме оказывали поддержку реакционерам различных стран в подавлении революционного движения народов, но и не раз непосредственно инспирировали или осуществляли контрреволюционную вооружённую агрессию и интервенцию, занимались экспортом контрреволюции. Так, например, американский империализм оказывал помощь Чан Кай-ши в ведении гражданской войны в Китае, бросил войска в наступление на освобождённые районы греческого народа и руководил этим наступлением, вёл агрессивную войну в Корее, высадил десант в Ливане, чтобы создать угрозу для иракской революции, оказывал помощь и поддержку лаосским реакционерам в расширении гражданской войны, организовал так называемые войска ООН и руководил ими в подавлении движения за национальную независимость в Конго, совершал контрреволюционные вторжения на Кубу. Он и поныне продолжает подавлять освободительную борьбу народа в южной части Вьетнама. Он недавно вооружённой силой подавлял справедливую борьбу панамского народа за свои суверенные права и принимает участие в вооружённой интервенции против Кипра.

Американский империализм не только решительно подавляет все народные революции и национально-освободительные движения и совершает против них интервенцию, но и стремится свергнуть любое буржуазное правительство, которое хоть в какой-то мере проявляет склонность к национализму. На протяжении последних 19 лет американское правительство многократно инспирировало контрреволюционные военные перевороты в ряде стран Азии, Африки и Латинской Америки; даже таких своих ставленников, как Нго Динь Дьем, оно уничтожает средствами насилия, как только они становятся ему неугодными,— вот и получается, как говорится, режь осла, коль не крутит жернова.

Таким образом, демонстрация 3 — б июля была разгромлена, а партия большевиков загнана в подполье.

Казалось, движение кончилось поражением. Однако по существу оно было своего рода победой, одержанной революцией на пути перерастания ее из буржуазной в социалистическую. Буржуазия несколько переоценила свой успех: за внешними, легко наблюдаемыми передвижками она не заметила глубокого внутреннего процесса в расстановке классовых сил. Самодержавие в январские дни 1905 года, разгромив мирную демонстрацию, покончило не с рабочим движением, а с верой рабочих в царя. Так и буржуазия, подавив июльское выступление, разбила не рабочую революцию, а доверие, даже не к себе, — оно давно было утеряно, — а к мелкобуржуазным лидерам.

Среди сотен тысяч демонстрантов было немало рядовых эсеров и меньшевиков. Вместе с многими тысячами беспартийных, доверявших [294] мелкобуржуазному блоку, они ясно увидели всю мерзость его предательства. Июльские дни вбили клин между верхами и низами соглашательских партий: в то время как верхи скатились в лагерь буржуазии, низы круто повернули в сторону пролетариата.

Большевистские ряды начали быстро пополняться. За три недели число членов партии в Петрограде увеличилось на 2 500 человек. Рост партии и ее влияние среди рабочих видны и по выборам в различные организации на фабриках и заводах. Выборы уполномоченных в больничную кассу заводов «Новый Лесснер» и «Старый Лесснер» дали такие результаты: из 100 избранных оказалось 15 эсеров, 5 меньшевиков и 80 большевиков. До этого большевиков среди уполномоченных было меньше половины. На заводе «Эриксон» из 60 уполномоченных избрано было 7 меньшевиков, 14 эсеров и 39 большевиков. На заводе «Треугольник» из 100 уполномоченных избрано 65 — 70 большевиков, в то время как раньше большинство имели эсеры.

Пока демонстранты горячо взывали к власти советов, эсеро-меньшевики за спиной выступающих лихорадочно мобилизовывали силы против революции. К Таврическому дворцу вызывались воинские части, верные правительству. К 7 часам вечера на Дворцовую площадь прибыли Владимирское военное училище, 9-й кавалерийский полк и 1-й казачий полк.

Меньшевик Войтинский докладывал на объединенном заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета и Всероссийского исполнительного комитета советов крестьянских депутатов 5 июля:

«Одно время у нас совершенно не было сил. У входных дверей Таврического дворца стояло только шесть человек, которые не в силах были сдерживать толпу. Первая часть, пришедшая нам на помощь, — это броневые машины... У нас было твердое решение : в случае насилия со стороны вооруженной банды открыть огонь »{356}.

Приказ об отправке войск в Петроград был дан комитету 5-й армии. С фронта тотчас же выслали 14-ю кавалерийскую дивизию, 14-й Донской казачий полк, 117-й Изборский полк и другие части. Командиром сводного отряда был назначен член Всероссийского центрального исполнительного комитета поручик Мазуренко. Помощником морского министра Дударовым был передан в Гельсингфорс приказ подводным лодкам: не останавливаться перед потоплением революционных кораблей, если последние отправятся в Петроград. Эсеры и меньшевики меньше, чем бывший царь Николай в последние дни своего царствования, [277] колебались, снимать ли войска с фронта для борьбы с революцией. Взбешенные мелкие буржуа явились реакционерами не меньшими, чем генералы царя.

Партия большевиков хорошо знала настроение в воинских частях и на заводах. Она знала, сколько революционной энергии накопилось в низах. Но партия не считала обстановку созревшей для вооруженной борьбы, и не по инициативе большевиков массы вышли в июльские дни на улицу. Партия была против немедленного выступления. Еще 22 июня состоялось совместное совещание членов Центрального комитета, Петербургского комитета и военной организации большевиков, где было подчеркнуто, что сейчас невыгодно принимать бой.

Большевики внимательно следили за маневрами кадетов. Ленин предупреждал партию, что буржуазии выгодно вызвать революционные массы Петрограда на улицу до того, как революционное брожение охватит всю страну.

Но движение в столице бурно шло вверх. С каждым днем все яснее становился массам контрреволюционный характер правительства. Каждый час разоблачал соглашательскую политику эсеро-меньшевиков. В момент нарастания движения, обещавшего еще более бурный рост в дальнейшем, невыгодно было рисковать.

«Пусть грядущие Кавеньяки начинают первыми»{349}, писал Ленин.

Силы революции, вызвавшие июньский кризис, продолжали действовать с нарастающей быстротой.

Ни одна задача революции еще не была решена. Затруднения с хлебом возрастали. Разруха усиливалась, охватывая все новые области и районы. Останавливались — чаще по воле предпринимателей — заводы и фабрики. По транспорту, как по каналам, паралич производственного организма расползался по всей стране.

В мае было закрыто 108 заводов с 8 701 рабочим, в июне — 125 заводов с 38 465 рабочими, а в июле — 206 заводов с 47 754 рабочими. На 40 процентов сократилось металлургическое производство, на 20 процентов — текстильное. Надвигался голод.

Выло ясно — буржуазия наступает. Классовый смысл этого наступления с циничной откровенностью выболтал крупнейший промышленник Рябушинский. На съезде торговцев и промышленников [261] он с наслаждением говорил, что скоро настанет момент, когда

«костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа, членов разных комитетов и советов»{343}.

Эмиграция в СССР

А теперь, пожалуй, самое важное и самое замалчиваемое в этой темной истории: в 1978 г. коммуна на общем собрании постановила в полном составе эмигрировать в СССР и передала в советское посольство официальное прошение о принятии ее членов в советское гражданство...

До Исхода
1) "религиозная секта" оказывается… вовсе не была религиозной! Это был социальный эксперимент, сродни коммунам Фурье и Сен-Симона, пытающийся организовать жизнь своих последователей по примеру израильских "кибуцев" - т.е. отрицание частной собственности на средства производства и "труд каждого на благо всех", этакий "патриархальный коммунизм", а также борьба за права человека, против расовой дискриминации и т.д.. Джонс, в действительности в молодости быв проповедником, со временем разочаровался в религии и стал атеистом, мало того, социалистом-марксистом(!), что не было секретом для его соратников. Для чего же он придал видимость церкви своей организации?
Во первых, Джонс, будучи практичным человеком, воспользовался преимуществами в налогообложении, даваемыми американским законодательством религиозным организациям.
Во вторых, создавая свою группу, он трезво оценивал ситуацию в США - профсоюзы, запуганные маккартизмом, стали придатком капиталистической системы, левые общественные организации бездействовали, кроме того, их кадры в основном состояли из интеллигенции и "простой народ" в них не вступал. Тогда Джонс решил использовать авторитет церкви, тот, кто приходил "просто в церковь" под воздействием проповедей Джонса часто становился убежденным социалистом. Если бы тех же людей приглашали на политические собрания, они, разумеется, не согласились бы участвовать в них. Под этим "прикрытием" он позволял себе в процессе "проповеди" большие вольности, например, сморкание в государственный флаг США, (объясняя это неотъемлемым ритуалом своего культа), или же топтал библию, приговаривая, что как можно молиться такому богу, который благословляет угнетение бедных и т.д.
2) Организация Джонса была настоящей "занозой в заднице" для правительства США. Джонс объявлял, что находится в состоянии "войны с системой, которая придает большую ценность вещам, чем человеку. Любовь к деньгам - корень всякого зла", а также "в состоянии войны с правительством США по вопросам гражданских прав, расовой справедливости, мира".
Он оказывал своим "людским ресурсом" поддержку на выборах либерально-прогрессивным политикам, левым партиям и их лидерам - так во многом благодаря ему пришли к власти мэр Сан-Франциско Д.Москун, районный прокурор Д.Фрейтас, вице-губернатор Калифорнии М.Дималли.
Он издавал и распространял бесплатно газету (по сути - агитационную листовку большого формата) "Народный форум" тиражом от 600 тыс. до миллиона (!) экземпляров, в которой критиковал все и вся, от расовой дискриминации до темных делишек Рокфеллера и Киссинджера.
Он поддерживал морально и материально всех, по его мнению, пострадавших в результате борьбы против "общего врага". Из известных это были: Анджела Дэвис, Бен Чейвис и все члены "Уилмингтонской десятки", лидер американских индейцев Д.Бэнкс, Лаура Альенде.

Получение монопольно-высокой прибыли капиталистами одной из многих отраслей промышленности, одной из многих стран и т. п. дает им экономическую возможность подкупать отдельные прослойки рабочих, а временно и довольно значительное меньшинство их, привлекая их на сторону буржуазии данной отрасли или данной нации против всех остальных. И усиленный антагонизм империалистских наций из-за раздела мира усиливает это стремление. Так создается связь империализма с оппортунизмом, которая сказалась раньше всех и ярче всех в Англии благодаря тому, что некоторые империалистические черты развития наблюдались здесь гораздо раньше, чем в других странах. Некоторые писатели, например Л. Мартов, любят отмахиваться от факта связи империализма с оппортунизмом в рабочем движении - факта, который ныне особенно сильно бросается в глаза, - посредством «казенно-оптимистических» (в духе Каутского и Гюисманса) рассуждений такого рода: дело противников капитализма было бы безнадежно, если бы именно передовой капитализм вел к усилению оппортунизма или если бы именно наилучше оплачиваемые рабочие оказывались склонны к оппортунизму и т. п. Не надо обманываться насчет значения такого «оптимизма»: это - оптимизм насчет оппортунизма, это - оптимизм, служащий к прикрытию оппортунизма. На самом же деле особенная быстрота и особенная отвратительность развития оппортунизма вовсе не служит гарантией прочной победы его, как быстрота развития злокачественного нарыва на здоровом организме может лишь ускорить прорыв нарыва, освобождение организма от него. Опаснее всего в этом отношении люди, не желающие понять, что борьба с империализмом, если она не связана неразрывно с борьбой против оппортунизма, есть пустая и лживая фраза.

Затушевывание самых глубоких противоречий империализма Каутским, неизбежно превращающееся в прикрашивание империализма, не проходит бесследно и на критике политических свойств империализма этим писателем. Империализм есть эпоха финансового капитала и монополий, которые всюду несут стремления к господству, а не к свободе. Реакция по всей линии при всяких политических порядках, крайнее обострение противоречий и в этой области - результат этих тенденций. Особенно обостряется также национальный гнет и стремление к аннексиям, т. е. к нарушениям национальной независимости (ибо аннексия есть не что иное, как нарушение самоопределения наций). Гильфердинг справедливо отмечает связь империализма с обострением национального гнета: «Что касается вновь открытых стран, - пишет он, - там ввозимый капитал усиливает противоречия и вызывает постоянно растущее сопротивление народов, пробуждающихся к национальному самосознанию, против пришельцев; сопротивление это легко может вырасти в опасные меры, направленные против иностранного капитала. В корень революционизируются старые социальные отношения, разрушается тысячелетняя аграрная обособленность «внеисторических наций», они вовлекаются в капиталистический водоворот. Сам капитализм мало-помалу дает покоренным средства и способы для освобождения. И они выдвигают ту цель, которая некогда представлялась европейским нациям наивысшею: создание единого национального государства, как орудия экономической и культурной свободы. Это движение к независимости угрожает европейскому капиталу в его наиболее ценных областях эксплуатации, сулящих наиболее блестящие перспективы, и европейский капитал может удерживать господство, лишь постоянно увеличивая свои военные силы» *.

К этому надо добавить, что не только во вновь открытых, но и в старых странах империализм ведет к аннексиям, к усилению национального гнета и, следовательно, также к обострению сопротивления. Возражая против усиления политической реакции империализмом, Каутский оставляет в тени ставший особенно насущным вопрос о невозможности единства с оппортунистами в эпоху империализма.

Нам следует остановиться теперь еще на одной очень важной стороне империализма, которая большей частью недостаточно оценивается в большинстве рассуждений на эту тему. Одним из недостатков марксиста Гильфердинга является то, что он сделал тут шаг назад по сравнению с немарксистом Гобсоном. Мы говорим о паразитизме, свойственном империализму.

Как мы видели, самая глубокая экономическая основа империализма есть монополия. Это - монополия капиталистическая, т. е. выросшая из капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма, товарного производства, конкуренции, в постоянном и безысходном противоречии с этой общей обстановкой. Но тем не менее, как и всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию. Поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и ко всякому другому прогрессу, движению вперед; постольку является далее экономическая возможность искусственно задерживать технический прогресс. Пример: в Америке некий Оуэне изобрел бутылочную машину, производящую революцию в выделке бутылок. Немецкий картель бутылочных фабрикантов скупает патенты Оуэнса и кладет их под сукно, задерживает их применение. Конечно, монополия при капитализме никогда не может полностью и на очень долгое время устранить конкуренции с всемирного рынка (в этом, между прочим, одна из причин вздорности теории ультраимпериализма). Конечно, возможность понизить издержки производства и повысить прибыль посредством введения технических улучшений действует в пользу изменений. Но тенденция к застою и загниванию, свойственная монополии, продолжает в свою очередь действовать, и в отдельных отраслях промышленности, в отдельных странах, на известные промежутки времени она берет верх.

Монополия обладания особенно обширными, богатыми или удобно расположенными колониями действует в том же направлении.

Мы должны теперь попытаться подвести известные итоги, свести вместе сказанное выше об империализме. Империализм вырос как развитие и прямое продолжение основных свойств капитализма вообще. Но капитализм стал капиталистическим империализмом лишь на определенной, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность, когда по всей линии сложились и обнаружились черты переходной эпохи от капитализма к более высокому общественно-экономическому укладу. Экономически основное в этом процессе есть смена капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще; монополия есть прямая противоположность свободной конкуренции, но эта последняя на наших глазах стала превращаться в монополию, создавая крупное производство, вытесняя мелкое, заменяя крупное крупнейшим, доводя концентрацию производства и капитала до того, что из нее вырастала и вырастает монополия: картели, синдикаты, тресты, сливающийся с ними капитал какого-нибудь десятка ворочающих миллиардами банков. И в то же время монополии, вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крутых противоречий, трений, конфликтов. Монополия есть переход от капитализма к более высокому строю.

...Поэтому, не забывая условного и относительного значения всех определений вообще, которые никогда не могут охватить всесторонних связей явления в его полном развитии, следует дать такое определение империализма, которое бы включало следующие пять основных его признаков:

1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни;

2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии;

3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение;

4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и

5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами.

Географ А. Супан в своей книге о «территориальном развитии европейских колоний» подводит следующий краткий итог: ...«Характеристичной чертой этого периода, - заключает он, - является, следовательно, раздел Африки и Полинезии». Так как в Азии и в Америке незанятых земель, т. е. не принадлежащих никакому государству, нет, то вывод Супана приходится расширить и сказать, что характеристичной чертой рассматриваемого периода является окончательный раздел земли, окончательный не в том смысле, чтобы не возможен был передел, - напротив, переделы возможны и неизбежны, - а в том смысле, что колониальная политика капиталистических стран закончила захват незанятых земель на нашей планете. Мир впервые оказался уже поделенным, так что дальше предстоят лишь переделы, т. е. переход от одного «владельца» к другому, а не от бесхозяйности к «хозяину».

Мы переживаем, следовательно, своеобразную эпоху всемирной колониальной политики, которая теснейшим образом связана с «новейшей ступенью в развитии капитализма», с финансовым капиталом. Необходимо поэтому подробнее остановиться прежде всего на фактических данных, чтобы возможно точнее выяснить как отличие этой эпохи от предыдущих, так и положение дела в настоящее время. В первую голову возникают здесь два фактических вопроса: наблюдается ли усиление колониальной политики, обострение борьбы за колонии именно в эпоху финансового капитала и как именно поделен мир в этом отношении в настоящее время.