Когда началась вторая мировая война, мне было 33 года. Я только что закончил первую обстоятельную творческую работу – иллюстрации к книге «Воспоминания о К. Марксе и Ф. Энгельсе», и испытывал огромный подъем, настоящую радость от процесса творчества. Война отняла у меня счастье любимого труда и совершенствования и окунула в мир ужасов и человеческих несчастий.

Начало войны застало меня в Молодечно. Весь первый период фашистского нашествия, тяжелых отступлений наших войск мне хорошо знаком. От Молодечно до Подмосковья вместе с армией прошел я этот путь и, по правде говоря, сполна испил всю горечь отступления. Сотни раз был под минометным, артиллерийским обстрелом, под шквалом пулеметного огня, зверских вражеских бомбардировок и, конечно, не надеялся, что останусь жив и вернусь к любимой работе. И если бы мне тогда сказали, что я буду в 1946 году в числе корреспондентов газеты «Правда» на Нюрнбергском процессе и мне будет поручено запечатлеть облик тех, кто повинен во всех человеческих страданиях в последнюю войну, я бы не мог этому поверить. Тогда это казалось совсем несбыточным и уж наверное намного дальше по времени, чем что случилось на самом деле. Наша армия, наш народ победили фашизм, и каждый человек вернул себе счастье любимого труда и свободы.

Все это я вспоминаю сейчас для того, чтобы острее передать чувства гордой радости и торжества, какие я испытывал, держа снова любимый карандаш на Нюрнбергском процессе. Это был уже не тот карандаш, которым я рисовал Маркса, Энгельса и мирные образы русских пейзажей. Это был карандаш, острие которого затачивалось все четыре года войны, поэтому карандаш был мне дорог не только как художнику, а прежде всего, как воину, как делегату от миллионов погибших в войне жертв. Этим карандашом я хотел выразить свои отношения ненависти и презрения, какие чувствовал весь наш народ к фашизму и его вдохновителям.

Прилетел я в Нюрнберг в военной форме капитана и, очутившись в зале Международного Трибунала, в нескольких шагах от скамьи подсудимых, вначале оторопел. Уж очень, казалось, громадной была ответственность моя как корреспондента. В зале много было нашего брата-художника, но моя судьба была судьбой советского военного художника, поэтому мне было очень страшно перед окружавшими меня людьми за честь моих капитанских погон и мой карандаш.

В первый день, в первую половину заседания от десяти до часу, до самого перерыва, я сидел как зритель, удивлялся увиденному и вспоминал события минувшей войны. Громадные пласты истории последних десятилетий, разбой и захват стран гитлеровской кликой и, наконец, нашествие фашистской орды на советскую землю, а дальше – сотни и тысячи личных ощущений фронта, где я сам был участником и свидетелем событий.

Читать далее...

Март-апрель       

Изодранный комбинезон, прогоревший во время ночевок у костра, свободно болтался на капитане Петре Федоровиче Жаворонкове. Рыжая патлатая борода и черные от въевшейся грязи морщины делали лицо капитана старческим.

В марте он со специальным заданием прыгнул с парашютом в тыл врага, и теперь, когда снег стаял и всюду копошились ручьи, пробираться обратно по лесу в набухших водой валенках было очень тяжело.

Первое время он шел только ночью, днем отлеживался в ямах. Но теперь, боясь обессилеть от голода, он шел и днем.

Капитан выполнил задание. Оставалось только разыскать радиста-метеоролога, сброшенного сюда два месяца назад.

Последние четыре дня он почти ничего не ел. Шагая в мокром лесу, голодными глазами косился на белые стволы берез, кору которых - он знал - можно истолочь, сварить в банке и потом есть, как горькую кашу, пахнущую деревом и деревянную на вкус...

Размышляя в трудные минуты, капитан обращался к себе, словно к спутнику, достойному и мужественному.

"Принимая во внимание чрезвычайное обстоятельство, - думал капитан, - вы можете выбраться на шоссе. Кстати, тогда удастся переменить обувь. Но, вообще говоря, налеты на одиночные немецкие транспорты указывают на ваше тяжелое положение. И, как говорится, вопль брюха заглушает в вас голос рассудка". Привыкнув к длительному одиночеству, капитан мог рассуждать с самим собой до тех пор, пока не уставал или, как он признавался себе, не начинал говорить глупостей. Читать далее...

Летом  1940  года  в  Риге   был   убит   советский   гражданин,   по национальности немец.

Сотрудники  латвийского  уголовногшо  розыска  установили:   убийство совершено из огнестрельного оружия особого  вида,  заряжающегося  ампулами цианистого калия, при разрыве которых  возникают  концентрированные  пары, мгновенно и бесшумно убивающие жертву.

Хотя  у  погибшего  были  похищены  различные  ценности:  обручальное кольцо, часы, бумажник, - однако часть этих  вещей  удалось  обнаружить  в свертке, брошенном в канализационный  колодец,  что  исключило  версию  об убийстве с целью грабежа.

Скорее можно было предполагать организованную террористическую акцию.

Убит был крупный специалист в области радиотехники - инженер  Рудольф Шварцкопф.

Его  сын  Генрих   Шварцкопф,   студент   Рижского   политехнического института, потрясенный смертью отца, не дал никаких показаний.

В  уголовный  розыск  был  вызван  Иоганн  Вайс,  слесарь-механик  из авторемонтной мастерской, принадлежащей Фридриху Кунцу. Читать далее...

---

Сергей Ермолин

Письмо товарищу Сталину

Чуть седой, как серебряный тополь.
Он стоит, принимая парад,
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград!


И в слепые морозные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Эти ясные, яркие очи
До конца разглядели врага.

Эти черные, тяжкие годы
Вся надежда была на него.
Из какой сверхмогучей породы
Создавала природа его?

Побеждая в военной науке,
Вражьей кровью окрасив снега,
Он в народа могучие руки
Обнаглевшего принял врага.

И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов,
Где нашел он таких генералов
И таких легендарных бойцов?

Он взрастил их. Над их воспитаньем
Много думал он ночи и дни.
О, к каким грозовым испытаньям
Подготовлены были они!

И в боях за Отчизну суровых
Шли бесстрашно на смерть за него,
За его справедливое слово,
За великую правду его.

Как высоко вознес он державу,
Вождь советских народов-друзей,
И какую всемирную славу
Создал он для Отчизны своей!

... Тот же взгляд. Те же речи простые.
Так же скупы и мудры слова ...
Над военною картой России
Поседела его голова. Читать далее...

Когда убийца смеется

Среди нюрнбергских подсудимых наглее всех ведет себя Ганс Франк — бывший гитлеровский генерал-губернатор Польши. Когда обвинители зачитывают документы, касающиеся гитлеровских концлагерей, он презрительно закусывает губу и раскрывает уголовный роман; когда говорится об истязаниях детей и женщин, он скалит зубы и подпрыгивает на скамье от смеха.

Цинизм или идиотизм? И то и другое. Но, кроме того, есть еще одна причина самоуверенности Ганса Франка: он потерял чувство времени. Ему кажется, что Нюрнберг — это Лейпциг и что здесь его юридическая эквилибристика даст такие же результаты, как на Лейпцигском процессе. Франк просто не может понять разницы между обоими процессами, до его сознания не дошла еще такая простая истина, что в то время, как лейпцигский процесс был началом его карьеры, нюрнбергский — сломает ее окончательно.

Я писал уже о тактике, так старательно и так скрупулезно построенной Франком и его защитником. Эта тактика — «моя хата с краю», Франк, дескать, был только жертвой фатального стечения обстоятельств, чем-то вроде нацистского Дон-Кихота, чьи благородные порывы всегда сводил на нет грубый гестаповский Санчо Панса…

Такая тактика, может быть, и могла бы иметь некоторый смысл, если бы не… тридцать шесть толстенных томов дневника Ганса Франка. Он не надеялся, должно быть, что найдутся человеческие руки, которые сумеют со дна огромнейших сундуков вытащить на дневной свет эту своеобразную исповедь, исповедь, на которую может быть только один ответ: крепкая пенёчная петля.

Как известно, уже через несколько дней после завоевания Польши Гитлер назначил Ганса Франка генерал-губернатором этой страны. Мюнхенский адвокат торжествует, его час пришел. В новеньком лимузине Франк въезжает во двор знаменитого Вавельского замка. С путеводителем Бедекера в руках он ходит по палатам польских королей и спесиво выставляет вперед грудь. Здесь, где жил некогда Казимир Великий, будет проживать Ганс… великий.

Читать далее...

Аванс

Наместник и палач Чехии и Моравии Гейдрих был срочно вызван в Берлин. Мимо его машины пролетали села и города, на опустевшей дороге лишь изредка попадались прохожие. Угрюмым взглядом встречали они черного провозвестника смерти. Внезапно послышалась короткая, резкая автоматная очередь. В тот же миг всесильный повелитель и палач чехов, истекая кровью, как мешок повалился на колени своего спутника.

А через полчаса иа улицах Праги засуетились побледневшие, напуганные эсэсовцы. «Наместник тяжело ранен, — за поимку виновных немецкое правительство назначает награду в десять миллионов крон», — кричали крупным шрифтом объявления. «В протекторате объявляется осадное положение; кто из чехов появится на улице после шести часов вечера, будет расстрелян!» — вещали еще более крупным шрифтом другие. Наспех мобилизованное гестапо приступило к работе. Через сутки после покушения было опубликовано сообщение о первых казнях: была расстреляна чешская семья из шести человек, среди них — две женщины и шестнадцатилетний юноша. С часу на час ожидали очередного списка расстрелянных.

Гейдрих был когда-то офицером. Уличенный в краже денег, он вынужден был оставить армию. Благодаря этому нацистская партия обрела еще одного члена и пламенного сторонника Гитлера. В 1940 году имя Гейдриха становится известным. За короткое время он истребляет восемьдесят тысяч поляков. Впоследствии Гитлер посылает своего способного ученика в Югославию; здесь Гейдрих отмечает свое пребывание пятьюдесятью тысячами повешенных и расстрелянных сербов. То же самое кровавое дело он совершает потом в Норвегии. Осенью 1941 года он получает задание расправиться с чехами. В своей пражской усадьбе Гейдрих неутомимо подписывает смертные приговоры.

Когда ему уже казалось, что он окончательно справился с гордым, непокорным народом, ему присылают из Берлина поручение немедленно выехать во Францию, Бельгию и Голландию, чтобы и там потопить в крови освободительные стремления народов. Он проводит в этих странах реорганизацию гестапо и при каждом удобном случае издает приказы о массовых арестах и казнях.

Читать далее...

Вероломно напав на Советский Союз, немецко-фашистские захватчики и их сообщники совершили на оккупированной ими территории чудовищные преступления: пытки, истязания и убийства мирных жителей, насильственный увод в иноземное рабство сотен тысяч советских граждан, ограбление городского и сельского населения и вывоз в Германию личного имущества советских граждан, колхозного и государственного имущества, разрушение памятников искусства и культуры народов Советского союза и расхищение художественных и исторических ценностей, разрушение зданий, разворовывание утвари религиозных культов.

"За все эти преступления,- говорилось в постановлении, за весь матеральный ущерб, причиненный ими советским гражданам, колхозам, кооперативным и другим общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям Советского Союза, преступное гитлеровское правительство, командование германской армии и их сообщники несут всю полноту уголовной и материальной ответственности”.

Для полного учета преступлений немцев и их пособников и причиненного ими ущерба, для объединения и согласования усилий уже проводимой советскими государственными органами работы по учету этих преступлений и причиненного захватчиками ущерба и образовывалась Чрезвычайная комиссия. Она должна была при проведении расследований опрашивать потерпевших, собирать свидетельские показания и иные документальные данные, относящиеся к насилиям, зверствам, грабежам, разрушениям и другим преступным действиям гитлеровских оккупантов и их сообщников. Местные органы власти должны были оказывать Комиссии всяческое содействие.

Президиум Верховного Совета СССР утвердил следующий состав Чрезвычайной Комиссии: Н.М.Шверник - председатель, академик Н.Н.Бурденко, академик Б.Е.Веденеев, В.С.Гризодубова, А.А.Жданов, Николай - Митрополит Киевский и Галицкий, А.Н.Толстой, академик Т.Д.Лысенко, академик Е.В.Тарле, А.Н.Толстой и академик И.П.Тройнин. Положение о Чрезвычайной Государственной Комиссии было утверждено Советом Народных комиссаров СССР.

Кроме центральной Чрезвычайной комиссии, в местах, особенно сильно пострадавших от оккупантов были образованы местные комиссии. Кроме того, для расследования особо тяжких и громких преступлений нацистов, создавались специальные комиссии.

Результаты работы Комиссии нашли свое отражение в решениях конференций и совещаний держав-победительниц, которые определяли сумму денежных выплат в виде контрибуции и размеры возмещения материального ущерба в форме вывоза промышленного оборудования и сельскохозяйственной техники из Германии.

Читать далее...

Статья актуальна и сегодня

На днях мы отметили печальную, трагическую дату в нашей новейшей истории. Это драма произошла 23 ktn назад. Она всем известна. И в то же время у меня такое ощущение, что она как-то стыдливо замалчивается. Да разве только у меня.

Почему? Я не понимаю. Может потому, как рана ещё кровоточит. И боятся к ней прикасаться. Всё ещё больно. Да и потом как прикоснуться? Ведь надо же ясно и недвусмысленно назвать поимённо, кто во всей этой кровавой истории был героем и негодяем. А определиться в этом важнейшем вопросе власть  не решается и до сих пор.

Потому как, назвав решительно и недвусмысленно, кто и кем там был в Останкино, а потом и у Белого дома, над сказать, каким же путем мы идём сегодня. А это был главным вопрос, который сдвинул в кровавой разборке две противоборствующие стороны. А вопрос остается открытым и по сей день. Вот потому так тщательно уходят от темы и по сей день. Уходят те,  кто рулит страной сегодня. Боятся обернуться назад, потому как надо же тогда и сказать куда мы идем сегодня.

А это становится ясно по тому, как освещаются события тех дней по нашему телевидению. Прежде всего, по основным государственным каналам. И надо сказать, что события почти и никак не освящаются. Вот, к примеру, позавчера просто  показали,  как прошел митинг вблизи Белого дома. Мы увидели и демонстрацию с Зюгановым во главе. А ещё увидели и людей, несущих большие фотографии убиенных в те дни. Ну всё равно как на шествие Бессмертного полка. И всё!  Видеоряд и текст, констатирующий сам факт проведения мероприятия. И больше ничего. Потому как совсем уж замолчать «мероприятие» было бы просто неприлично. Весь репортаж длился так секунд 45. Вот разводу звездной голливудской паре было отведено несравненно больше внимания и времени.

А пару дней назад я увидел по тому же каналу и другой сюжет. Событие у врат телецентра Останкино. Но  на этот раз  было отведено много больше времени. И что же мы увидели? Может быть, мы увидели,  что собственно там в роковую ночь с третьего на четвёртое октября произошло? Как расстреливали огромную и по сути безоружную толпу у телецентра? И трупы, наваленные  у этих самых врат. И как БТРы ездили по улице Королёва и расстреливали людей, прячущихся рядом в Дубовой роще?

Читать далее...

Киносценарий

СЛАВА

      Обложка детиздатовской книги "Тимур и его команда". Книгу держит Коля Колокольчиков. Заикаясь и показывая на книгу, он говорит Квакину:
      - Не люблю, когда врут! Здесь написано, что когда ты был хулиганом, то я стоял перед тобой бледный. Я никогда ни перед кем не стоял бледный. Это не в моем характере...
      Квакин (добродушно):
      - Ты стоял весь красный и языком лизал губы. Но вот нос у тебя, кажется, действительно был бледный.
      Колокольчиков (обидчиво):
      - Нос - это не я. Я...

Читать далее...

В поисках выхода

 

Чем дальше, тем с большей очевидностью поступки Риббентропа свидетельствовали о безнадежности положения Германии и о том, что его дипломатия утратила всякую связь с реальной действительностью. Позолота стерлась. Мундир Дипломата уныло болтался теперь на плечах обанкротившегося виноторговца.

Давая показания на Нюрнбергском процессе, Риббентроп лепечет что-то насчет своих усилий, направленных на прекращение войны. Он и впрямь предпринял некоторые шаги. Его эмиссары помчались в Мадрид, Берн, Лиссабон, Стокгольм, имея главной своей целью — склонить западные державы на сепаратные мирные переговоры.

Эти поползновения нашли благоприятный отклик в некоторых реакционных кругах, но тем не менее тоже сорвались. Даже самые отъявленные реакционеры не могли не учитывать великой силы народных масс, поднявшихся на освободительную войну против гитлеризма.

Тогда Риббентроп предложил новый маневр. «Я сказал фюреру, — пишет он в своих мемуарах, — что готов вместе с семьей лететь в Москву, чтобы убедить Сталина в наших хороших намерениях и в нашей искренности. Он может, если желает, задержать мою семью в качестве заложника».

В дни, предшествовавшие 22 июня 1941 года, Риббентроп и слушать не хотел советника германского посольства в Москве Гильгера, который вместе с послом графом Шуленбургом предупреждал его об опасности авантюры, затеваемой против СССР. Но весной 1945 года рейхсминистр вспомнил о Гильгере. Вот что пишет Гильгер в своих мемуарах:

«Еще в конце марта 1945 года он серьезно предложил мне отправиться в Стокгольм и попытаться установить контакт с советской дипломатической миссией с целью выяснения возможности сепаратного мира. Только с большим трудом мне удалось отговорить его от этого дикого плана».

Однако в начале апреля Риббентроп опять вызвал Гильгера. Лежа в постели, рейхсминистр бормочет:

— Гильгер, я кое-что хочу у вас спросить и прошу, чтобы вы мне откровенно ответили. Как по-вашему, согласится Москва когда-нибудь снова вступить с нами в переговоры?

— Не знаю, стоит ли мне отвечать на этот вопрос, — сомневается Гильгер, — ведь, если я скажу то, что действительно думаю, вам это совсем не понравится. Вы можете рассердиться.

Риббентроп нетерпеливо прерывает его:

— Я всегда хотел от вас полной откровенности.

— Что ж, — согласился Гильгер, — раз вы настаиваете, вот мой ответ: до тех пор, пока Германией управляет нынешнее правительство, нет и малейшей надежды, что Москва когда-нибудь станет вести переговоры...

Министру иностранных дел, по свидетельству самого же Гильгера, казалось, было не под силу проглотить такую горькую пилюлю. «Лицо его покраснело, глаза выкатились». Собеседник заметил, что Риббентропа «душили слова, которые он хотел произнести». Но в этот момент приоткрылась дверь, и показалась его жена:

— Вставай, Иоахим, — крикнула она, — ступай в убежище! Массированный воздушный налет на Берлин...

Читать далее...