Характер экономической политики Временного правительства с особой силой сказался в аграрном вопросе. Тут политика была уже прямо связана с именем генерала Корнилова.
Еще в начале июля председатель союза земельных собственников Н. Н. Львов призывал помещиков «оставить пассивность, [365] нужно идти вперед, в наступление»{492}. Призыв был услышан прежде всего генералом Корниловым. Задолго до своего вступления в «большую политику» генерал попробовал силы на земельном фронте. 8 июля 1917 года Корнилов издал обязательное постановление «О порядке сбора урожая». Он писал:
«Весь урожай... должен быть собран полностью и в короткий срок. Поэтому воспрещается... насильственно захватывать посевы или собранный хлеб... мешать теми или иными способами сбору хлебов...»{493}
Крестьян, не подчиняющихся этому постановлению, Корнилов обещал отдать в «исправительные арестантские отделения до трех лет»{494}. Постановление немедленно начало осуществляться. За нарушение корниловского приказа был отдан под суд Полтавский земельный комитет. Предвиделось большое скопление дел в судах. Военные власти отдали распоряжение рассматривать эти дела вне очереди. В случае надобности, когда судебное разбирательство крестьян не успокаивало, рекомендовалось применять военную силу.
Корниловское обязательное постановление относилось только к району Юго-западного фронта. Министры- «социалисты» — Чернов, Церетели, Пешехонов — постарались распространить генеральский «закон» на всю страну. 16 июля министр земледелия разослал на места инструкцию земельным комитетам. В инструкции Чернов советовал крестьянам вносить землевладельцам арендную плату в размере, определенном в примирительных камерах. Чернов признавал даже возможным переход необработанных земель в руки земельных комитетов, но... с согласия продовольственных комитетов. Эта путаная и «благодушная», как ее называли сами эсеры, инструкция занимала определенное место в общем плане корниловского наступления на деревню. Она должна была служить либеральной подкладкой к корниловским действиям двух других министров- «социалистов»: Церетели и Пешехонова.
Министр внутренних дел Церетели вслед за черновской инструкцией 18 июля выпустил свой циркуляр.
«Населением допускаются захваты, — писал министр, — запашки и засевы чужих полей, снятие рабочих и предъявление непосильных для сельских хозяйств экономических требований»{495}.
Указав на то, что призывы к земельным захватам должны преследоваться со всей строгостью законов, министр предлагал губернским комиссарам
«принятие скорых и решительных мер к прекращению всех самоуправных действий в области земельных отношений»{496}.
Церетели оказался впереди Корнилова: у министра- «социалиста» даже «призыв к захвату» считался недопустимым. Аналогичный циркуляр издал министр продовольствия Пешехонов.
Подробно перечислив все «преступные» действия крестьян, он предложил:
«Немедленно положить конец подобного рода явлениям... О виновных в таких действиях лицах надлежит немедленно представлять судебной власти о возбуждении против них уголовного преследования»{497}.
Корниловские циркуляры министров- «социалистов» завершились приказом самого генерала Корнилова, который к этому времени стал верховным главнокомандующим. В новом приказе Корнилов распространил свое обязательное постановление «на весь район театра военных действий»{498}. [367]
Государственный аппарат, направляемый корниловцами, принял все эти инструкции, циркуляры и приказы к исполнению. В деревне развернулось преследование «захватчиков». Активно взялись за дело губернские эсеровские комиссары.
В Тульской губернии за июль и половину августа было около 60 арестов членов земельных комитетов, советов крестьянских депутатов и «простых крестьян», как заявил представитель губернии на третьей сессии Главного земельного комитета в августе. В Смоленской губернии в одном только Ельнинском уезде были арестованы представители 14 волостных комитетов.
Всероссийский крестьянский совет, руководимый эсерами, мог только отмечать, что «аресты и репрессии формально основываются на некоторых статьях уложения о наказаниях»{499} которые были включены в закон столыпинского правительства после 1905 года для подавления аграрного движения.
Вслед за корниловско-церетелевскими циркулярами в деревню направлялись наиболее верные правительству части. В июле-августе по 11 губерниям — очагам наиболее сильного аграрного движения (Центрально-черноземная область и Средняя Волга) — насчитывалось 22 случая подавления крестьянских выступлений вооруженной рукой. Но это было каплей по сравнению с бушующим морем крестьянских волнений. В одном только июле было 1122 случая «земельных правонарушений»{500}. Помещики видели, что опасность грозит в любой час, и вовсе не думали сидеть сложа руки в ожидании Учредительного собрания.
Помещики попытались в новых условиях проводить старую столыпинскую политику. Столыпинщиной были примирительные камеры, где каждые 300 крестьян должны были подчиняться одному помещику. Столыпинщиной была и попытка перераспределения арендного фонда между крепкими мужичками за счет беднейшего крестьянства. Такой же характер носила политика насаждения кулацких хозяйств. На Всероссийском съезде землевладельцев в начале июля была принята резолюция о необходимости наделения малоземельных крестьян за счет казенных, удельных и частновладельческих земель. Наделение — говорилось дальше в резолюции — должно производиться на правах частной собственности. Землевладельцы готовы были ценой небольших уступок сохранить свою землю.
«Я — помещик, — писал М. Боборыкин из Петроградской губернии бывшему председателю Думы Родзянко. — В моей голове как-то не укладывается, чтобы я мог лишиться моей земли да еще для самой невероятной цели: для опыта, социалистических учений. Если бы где-нибудь на земном шаре или [363] хотя бы на Марсе существовал тот идеальный строй, во имя которого мне предлагают (чтобы не сказать просто — грабят) отказаться безвозмездно от всего достояния, — извольте, я готов и рубашку свою последнюю сниму и Отдам... Оставляя высокие лозунги для будущего... я как человек, выросший в деревне и знающий действительную русскую деревенскую жизнь земледельцев и землевладельцев, скажу: деревне нужна власть, власть крепкая, сильная, опирающаяся на массы и закон. Наш мужик невежественен, груб, и в этом именно преступление бывшего правящего дворянского класса. Мужик во многих местах уже захватил помещичью землю, кустарный раздел, так сказать, почти закончен, и теперь лишь дело за опытной, умелой рукой социал-революционера»{501}.
Дальше помещик Боборыкин изложил свой план земельной реформы. Он предлагал Временному правительству пойти навстречу
«стихийным стремлениям крестьян и до Учредительного собрания распределить часть помещичьей земли среди «трудящегося народа»{502}, конечно, не безвозмездно, а за выкуп.
Помещики пытались создать «массовую опору» в деревне, привлекая на свою сторону кулачество. По инициативе союзов земельных собственников начали создаваться «союзы крестьян-собственников». В большинстве своем они открыто присоединились к кадетской программе. В программе одного из союзов южной Украины так и было сказано:
«Союз принимает широкое участие в политической жизни государства, стремясь к осуществлению демократического, республиканского строя на началах, провозглашенных партией «народной свободы»{503}.
Дальше программа решительно осуждала «всякие захваты и земельные беспорядки» и предлагала «на основе принципа частной собственности» провести отчуждение частновладельческих земель «по справедливой оценке».
Столыпинская ставка на «сильных хозяев» дополнялась сознательной политикой разрушения сельского хозяйства, уже и без того подорванного войной. Деревенские Рябушинские вслед за городскими пытались задушить революцию костлявой рукой голода. Помещики не засевали полей, травили посевы, уничтожали хлеб, вырезывали скот. «Известия Всероссийского совета крестьянских депутатов» в середине июля сообщали, что помещик Эсмон в Старобыховском уезде травит принадлежащую ему рожь. [369]
На предложение милиционера прекратить потраву помещик заявил:
«До Учредительного собрания своей земли я хозяин, и потому, что хочу, то и буду делать». На вопрос, как он решил убирать рожь, помещик ответил: «Рожь останется в поле неубранной... До этого нет никому дела, так как рожь — мое достояние»{504}.
Делегат Могилевской губернии на второй сессии Главного земельного комитета заявил, что помещик Сипайло
«систематически уничтожает свое хозяйство. Весь племенной скот он продает втихомолку, тайком, по 12 — 14 коров еженощно, сельскохозяйственные орудия продает кому попало, свои хлеба и луга травит»{505}.
Земельная управа сообщала из Балашовского уезда в конце июля, что
«помещики не убирают сена и хлеба, иногда сжигают их или вытравливают скотом»{506}.
Вредительская политика землевладельцев вызывала соответствующий отзвук в крестьянстве и толкала его на усиление борьбы с помещиками. Комитет земельных собственников юга России телеграфировал Керенскому:
«Законы, изданные Временным правительством в целях прекращения анархии, и приказ верховного главнокомандующего от 31 июля сего года в полном небрежении, а деревня живет и действует по постановлению местных, самочинных организаций... Подобное положение приведет к полному крушению сельского хозяйства со всеми гибельными последствиями. Главный комитет союза земельных собственников просит Временное правительство в интересах государственных безотлагательно принять меры к прекращению катастрофически вредной деятельности земельных комитетов... и ограждению личности и имущества землевладельцев»{507}.
Эта характеристика положения в деревне была дана за три дня до выступления Корнилова. Речь шла уже не только о земле. Надо было защищать жизнь помещика и все его имущество. С этой задачей могла справиться только корниловская политика, начатая правительством в июле.
Восьмого сентября правительство постановило подчинить земельные и продовольственные комитеты судам по административным делам. Крестьянские организации вновь оказались под сапогом помещика, сидевшего в административном аппарате. В тот же день, 8 сентября, «победивший» Корнилова председатель директории и верховный главнокомандующий Керенский поспешил доказать свою верность побежденному генералу. Керенский издал приказ № 911 в дополнение и подтверждение приказа Корнилова [370] от 31 июля. Вез всякой претензии на оригинальность новый верховный главнокомандующий буквально повторил приказ Корнилова.
«Безусловно воспрещаю, — писал Керенский, — насильственно захватывать посевы или собранный хлеб... отбирать насильственным, незаконным путем живой и мертвый инвентарь...»{508}
Вместе с тем правительство продолжало свою старую политику обмана крестьянства. «Мужицкого министра» Чернова сменил эсер Семен Маслов. Однофамилец последнего Петр Маслов, меньшевистский теоретик по аграрному вопросу, поспешил подвести итоги черновской деятельности.
«Мужицкая политика... — писал он в газете «День», — является вредной в конце концов для тех же крестьян... Временное правительство, невидимому, несколько сглаживало и нейтрализовало партийный характер мероприятий Министерства земледелия. Благодаря этому сглаживанию при разумной гибкости Чернова деятельность Министерства земледелия не имела дурных последствий...»{509}
В этой оценке заключалась вся программа эсеро-меньшевистского блока. И если вплоть до Октябрьской революции помещики не ощущали еще настоящих «дурных последствий» крестьянского движения, они целиком были обязаны этим «разумной гибкости» эсеров и меньшевиков.
Продолжая политику обмана крестьянства, правительство в своей декларации 27 сентября заявило, что
«непосредственное упорядочение поземельных отношений должно быть возложено на земельные комитеты, в ведение которых в порядке, имеющем быть установленным особым законом, но без нарушения существующих форм землевладения, могут быть передаваемы земли сельскохозяйственного назначения... для спасения народного хозяйства от окончательной разрухи»{510}.
Эта декларация была подготовкой к ловкому маневру Керенского. Маневр заключался в том, что в условиях растущего крестьянского восстания спасти народное», т. е, помещичье, хозяйство «без нарушения существующих форм землевладения» можно было, только передав помещичьи гнезда в ведение губернских комитетов. Губернские комитеты возглавлялись и руководились помещиками. Земля попала бы в случае успеха такого маневра в верные руки. Но помещики и в губернских комитетах держались не очень твердо. Прежде чем решиться на этот опасный шаг, Временное правительство взялось за укрепление [371] «власти на местах». В заседании от 29 сентября правительство признало
«необходимым в губерниях, в коих имеют место аграрные беспорядки, образовать особые комитеты, на обязанности коих было бы возложено принятие неотложных мероприятий по ликвидации возникающих на местах недоразумений и ограждению порядка и законности в сфере земельных отношений»{511}.
Второй пункт решения определял состав этих «особых комитетов». В эти полевые земельные суды входили представители центральной власти на местах и
«представители местных общественных самоуправлений... которые имеют непосредственную связь с вопросами, касающимися земельных отношений»{512}.
«Непосредственную связь» с землей имели, конечно, только помещики. В их руки отдавались «особые комитеты» как средство для расправы с крестьянством. Губернским комиссарам и военным властям было дано указание действовать в согласии с особыми комитетами и не останавливаться для подавления беспорядков перед применением вооруженной силы.
Машина заработала. Вооруженная расправа Временного правительства с крестьянским движением в сентябре-октябре стала применяться все чаще. В марте — июне было 17 случаев вооруженного подавления восстаний, в июле-августе — 39, в сентябре-октябре — 105. У некоторой части помещиков начали даже появляться иллюзии, что Керенский, пожалуй, крепнет. «Знать, он силен», коль вооруженной рукой подавляет мужиков. В наиболее неспокойных районах вводили военное положение. В Тамбовскую губернию был послан отряд под командованием капитана Мироновича. При отряде находился приехавший из Москвы прокурор судебной палаты А. Ф. Стааль, член Главного комитета Крестьянского союза. Как трудно было этим господам «успокоить» крестьян — говорят средства, которые они применяли. В деревню посылались кавалерия, казаки и... броневики. Под прикрытием броневиков, привезенных членом Главного комитета Крестьянского союза, помещики подняли голову. Тамбовское чрезвычайное губернское дворянское собрание потребовало возвращения захваченной земли, повышения арендной платы и, главное, решительных действий.
В Казанскую губернию в сентябре было направлено до 2 776 человек. Однако с места сообщали:
«Некоторые команды совершенно не пригодны: так в Козьмодемьянской уезде при выступлении женщин солдаты разбежались»{513}. [372]
Даже наиболее верная буржуазии сила, перешедшая от старого порядка к Керенскому, отказывалась служить.
«В Гресской волости, — сообщают в октябре из Минской губернии, — командированные для водворения порядка казаки бежали вследствие угрозы крестьян побить их камнями»{514}.
Там же, где удавалось навести внешний порядок ценой расстрелов, положение оставалось очень напряженным.
«Пока дело касается вопросов общего характера, — отмечали «Русские ведомости», характеризуя положение в деревне, — крестьяне сдержанны, спокойны, внимательно слушают, но как только оратор коснется вопроса местного, спокойствие и выдержка моментально исчезают»{515}. [373]
Иллюзии помещиков быстро рассеялись. Не сумев подавить крестьянское движение в июле-августе, правительство оказалось бессильным перед крестьянским восстанием в сентябре-октябре. В этих условиях помещики вынуждены были решиться на опасный маневр — попробовать создать видимость передачи своей земли крестьянам. Надо было попытаться передать землю полупомещичьим (эсеровским) комитетам и, таким образом, сохранив основу своей силы, разгромить крестьянское восстание.
Председатель съезда волостных, уездных и губернского земств Саратовской губернии телеграфировал 5 октября в Министерство внутренних дел:
«Единственной мерой, способной остановить развитие беспорядков, является немедленная передача всех владельческих земель в распоряжение земельных комитетов»{516}.
Тринадцатого октября нижегородский губернский комиссар Временного правительства вместе с губернским земельным комитетом и комитетом партии эсеров телеграфно настаивал на передаче всех земель комитетам «ради спасения культурных хозяйств и успокоения населения»{517}. Подобно тому как на предыдущем этапе крестьян обманывали обещаниями эсеров, речами Чернова, так и сейчас эта почетная задача была возложена на нового министра земледелия правого эсера С. Маслова. Еще в июле Маслов обнаружил незаурядные министерские способности. В своем выступлении на второй сессии Главного земельного комитета он ухитрился, защищая интересы помещиков, стать «над» стремлениями различных классов.
«Это требует того, — говорил будущий министр, — чтобы над всеми земельными отношениями на местах стал какой-то высший орган, какое-то высшее право, высшая норма, которая бы, с одной стороны, наложила руку на помещиков, с другой — на крестьян и урегулировала бы их взаимные отношения»{518}.
Такой министр был просто находкой для помещиков. Сменив Чернова, С. Маслов поспешил заявить, что он продолжит линию своего предшественника. В первой половине октября плодовитый и энергичный министр внес в правительство ряд проектов: об урегулировании земельных отношений, об арендном фонде, о спорах по арендным договорам и пр. Законы были внесены в правительство «своевременно».
Главный совет союза земельных собственников в своем заседании от 1 октября с участием 25 представителей губернских организаций дал яркую характеристику положения на местах. [374]
«Аграрные беспорядки охватывают все большую часть страны, принимают все более дикий разрушительный характер, все чаще сопровождаются насилием и убийствами, жертвами беспорядков становится наряду с землевладельцами вся наиболее зажиточная часть крестьянства. Сельская Русь гибнет материально, гибнет нравственно и духовно...»{519}
В этой накаленной атмосфере к проектам Маслова отнеслись более внимательно, чем к черновским. Последний министр земледелия проявил еще большую гибкость, чем «гибкий» Чернов. 16 октября Маслов на закрытом заседании Главного земельного комитета доложил свой проект закона о передаче земли земельным комитетам до Учредительного собрания. По проекту при земельных комитетах создавался особый арендный фонд, куда передавались государственные и монастырские земли. Из помещичьих передавались лишь земли, сдававшиеся прежде владельцами в аренду, причем последние получали арендную плату. Правда, помещикам еще рекомендовалось добровольно передавать земли в арендный фонд.
Ленин так разоблачал этот закон:
«Это не конфискация помещичьего землевладения, а укрепление его... Кадеты делают вид, что проект эсеров необычайно «революционный», и во всех буржуазных газетах поднят шум против проекта... Все это — комедия, игра, запрос торгующегося купца, который видит бесхарактерность эсеров и надеется еще больше отторговать. На самом же деле проект С. Л. Маслова есть «помещичий» проект, писанный для соглашения с помещиками, для спасения их»{520}.
Семнадцатого октября правительство признало необходимым дополнительно разработать проект и направило его в особую комиссию. Комиссия еще больше обкорнала проект. Он снова обсуждался на заседании Временного правительства 24 октября. Спасти помещиков и буржуазию уже не могли ни Керенский, ни Маслов несмотря на все хитроумные попытки кадетов. Аграрный вопрос остался неразрешенным, подобно тому как остались неразрешенными вопросы регулирования промышленности и улучшения работы транспорта. [375]
История гражданской войны в СССР
Источник http://militera.lib.ru/h/hcw/10.html
Скачать (прямая ссылка): https://drive.google.com/open?id=0B5Ukzv8_4OCxajhpX1FTX1RKU28
| 
