М.В.Попов: "Как Хрущев разрушал СССР"
Попов Михаил Васильевич, доктор философских наук, Президент Фонда Рабочей Академии, действительный член Петровской академии наук и искусств, профессор, сопредседатель идеологической комиссии Рабочей партии России.
ГОРБАЧЁВСКИЙ ТЕРМИДОР
Ричард Косолапов
(статья не устарела)
Один друг-историк, напомнив мне о том, что Жан Жорес в своё время написал шеститомную «Социалистическую историю Французской революции», высказал мысль, что настал момент приступить к написанию «Социалистической (или коммунистической) истории российской контрреволюции». Понятно, что за это должен взяться, скорее всего, молодой человек, во-первых, с хорошим «запасом хода», во-вторых, не обременённый догмами предшествующих эпох, в-третьих, максимально отрешённый от личных симпатий и антипатий, неизбежных для современников событий. Но приступать к такой работе надо.
НЫНЕШНИЙ МАРТ — это 30-летие прихода к власти М.С. Горбачёва, с которым связано начало переломного периода в истории нашего Отечества, получившего название «перестройка». Суть декларируемых тогда перемен обозначалась как ускорение социально-экономического развития страны и достижение на этой основе нового качественного состояния общества. Главной целью ускорения объявлялось: «обеспечить материально и духовно богатую, социально динамичную жизнь советских людей в условиях мира, ещё полнее и ярче раскрыть возможности и преимущества цивилизации исторически нового типа, олицетворяемой социалистическим строем».
Это можно считать злой шуткой, капризом или иронией истории, но ничего — буквально ничего! — из того, что столь громко и раскатисто обещалось в середине 1980-х, в дальнейшем не случилось. «Концепция ускорения» осталась пустым сочетанием слов, чем-то вроде уличных фанерных щитов с намалёванными на них Горбачёвым и Ельциным. «Перестройка» выродилась в «катастройку», перемежаясь иногда перестрелкой. Реальны были демонтаж социализма с помощью кувалды рынка и развал Союзной державы путём подпаливания периферийных (как правило, локальных и кратких) гражданских войн.
В результате произошли опускание России в предыдущую общественно-экономическую формацию и «большой скачок» (единственное, что и вправду было ускорено) на полтора века назад.
Несомненно, 30-летие начала всего этого — юбилей негативный и позорный, но его нельзя не отметить, во-первых, потому, что история — это объективно целостный, непрерывный (нередактируемый в отличие от писаний о ней) процесс, а во-вторых, потому, что на ошибках надо учиться.
ОСОБОЙ ЧЕРТОЙ буржуазно-бюрократической контрреволюции в СССР 1985—1993 годов явилось то, что она развёртывалась под прямо противоположными целям реставрации капитализма, фальшиво-социалистическими, квази-ленинскими лозунгами. Тут и горбачёвский Апрель смотрелся как «второй Октябрь», и явные Плохиши Гайдар и Чубайс звенели, как «Кибальчиши». Только прочно прихватив средства массовой информации и рычаги централизованного управления изнутри аппарата ЦК КПСС (то есть возможности безграничного обмана масс и помыкания ими), реакция стала показывать своё «личико», а заодно и клыки. Для меня, признаюсь, кое-что угрожающее стало очевидным уже летом 1984 года, когда Горби ещё только нацеливался (при больном Черненко) на первое кресло в ЦК и пришлось общаться с ним в связи с подготовкой новой редакции Программы КПСС.
Этапным событием на этом пагубном пути мне видится проведение XIX Всесоюзной конференции КПСС 28 июня — 1 июля 1988 года, на которой правящая политическая партия впервые в истории сама санкционировала устранение себя от власти. Уверен, в память коммунистического движения она войдёт как горбачёвский термидор.
Сам этот термин происходит от названия одного из месяцев французского республиканского календаря (термидор — жаркий). В принятом политическом лексиконе он исторически связывается с 9 термидора (27 июля) 1794 года — днём свержения якобинской диктатуры трудящейся мелкой буржуазии во главе с Робеспьером и торжества правой реакции. Иными словами, означает поражение и откат революции, победу антинародных сил.
Широко известны разговоры о якобы термидорианском перерождении большевистской партии, её ЦК во главе со Сталиным, системы диктатуры пролетариата, о «победе бюрократии над массами», которые в 1920—1930-х годах вели Троцкий и его сторонники. Но мало кто нынче помнит, что о термидоре после Октября заговаривали значительно раньше. Так клеймили ленинский нэп «леваки», в этом смысле смыкавшиеся со «сменовеховцами».
Читавшие книгу Троцкого «Преданная революция» находят в ней немало верных наблюдений и критических замечаний в адрес советской политической системы и её правящего слоя, а то и попадают в плен логики автора. Однако это-то и нужно нашему противнику! Троцкий в 1990-х годах выглядел правым в отношении эволюции советского строя, но применительно не к первой трети — середине XX века, а к его концу. Не к практике Сталина, которого он атакует, а к практике Хрущёва—Горбачёва, с которыми был бы, возможно, солидарен. Правым через одно-два поколения, что заставляет вспомнить эпиграмму Пушкина:
Нет ни в чём вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы не кстати
И умны вы не впопад.
Свидетельства этого «ума не впопад» очевидны. Троцкий метко отслеживает проявления того, что уже Ленин называл «бюрократическим извращением» рабочего государства. Он резонно указывает, что партия обязана зорко следить за тем, чтобы «её границы оставались всегда строго очерченными», чтобы сохранялась «свобода критики и идейной борьбы», чтобы неизменно проявлялась «забота об ограждении большевистских рядов от пороков, связанных с властью». При этом в его «Преданной революции» нет фактически ни одного критического предостережения, которое не содержалось бы ранее в трудах Ленина и не повторялось бы в публикациях Сталина.
В чём же разница? А вот в чём — и она качественная.
Во-первых, это нарушение меры. Троцкий безбожно сгущает краски. Разрозненные отрицательные явления он изображает как тенденцию, тенденцию объявляет законом, а распространённость, повторяемость таких явлений толкует как изменение сущности.
Второе: Троцкий привносит в свой анализ много личного и случайного. Если ещё Гегель разделял в философии истории два момента — идею и человеческие страсти, то можно сказать, что у Ленина и то и другое находилось в редком гармоничном соответствии, у Сталина идея преобладала над страстями, у Троцкого страсти держали в силках идею.
И третье: отношение к цели. У Ленина оно прозрачно и не требует комментариев. Сталина упрекают в упрощениях, прямолинейности и сопрягаемых с ними жестокостях. Троцкий, увы, доходит в помрачении страстей до подмены цели. «Режим Сталина, — пишет он в 1938 году, — стал главной опасностью для СССР в экономическом, моральном и военном отношении». А отсюда чудовищный вывод: для победы некоей новой «политической революции», дескать, допустимо, даже желательно поражение Советского Союза в предстоящей войне с фашизмом…
Не имея возможности — по газетной площади — рассматривать долее этот интереснейший сюжет, замечу, что Троцкий просчитался в своём прогнозе на целых полвека, да и то при том прискорбном условии, что чёткая ленинско-сталинская преемственная линия в руководстве советским обществом была уже с середины 1950-х годов подменена хорошо замаскированным, ползучим ревизионизмом. Парадоксально, но его отцом, начавшим осуществление всех худших предсказаний Троцкого, явился Хрущёв, сам бывший троцкист. Будь иными в ЦК КПСС рубежа 1940—1950-х годов кадровый подбор и расстановка сил при курсе, заданном XIX партсъездом, этим предсказаниям не суждено было бы сбыться.
Внешне всё подавалось так, что Хрущёв атакует и развенчивает «культ личности» Сталина во имя якобы восстановления норм и традиций ленинизма, социалистической демократии. Тут и в самом деле накопилось немало завалов. Реально же — и это выяснилось спустя пять лет — главным объектом атаки была диктатура рабочего класса — марксистская формула, заменённая на XXII съезде КПСС антинаучным, фантастическим клише «общенародное государство».
Bcе знали, что неклассовых государств на свете не бывает. Все заучили аксиому, согласно которой в XX веке есть всего лишь два вида классового господства: диктатура буржуазии и диктатура пролетариата. И всё же повзводно и поротно обществоведы кинулись доказывать «новое» слово «от Хрущёва», давно опровергнутое Марксом в «Критике Готской программы» и Лениным в «Государстве и революции». По Ленину, сие означало «прямое увеличение опасности свержения власти пролетариата буржуазией, которая использует завтра для контрреволюции то, что кажется близоруким людям лишь «теоретическим разногласием» сегодня».
ЛЮДИ старшего поколения немало наслышались о полной (а по Хрущёву, и «окончательной») победе социализма, о «монолитном единстве» КПСС. Констатация фактов буржуазности и мелкобуржуазности правого и левого толка не только не допускалась, но и жестоко преследовалась. Незадолго до «перестройки» один «бдительный» читатель «Правды» всего лишь за намёк на существование в советском обществе таких явлений обозвал меня агентом ЦРУ.
Мы были заворожены констатацией XIX съезда, отказавшегося от наименования ВКП(б), что «меньшевистская партия в СССР давно уже сошла со сцены», и позабыли, что не изжитая ещё мелкобуржуазность России тем не менее постоянно и стихийно плодит политический, идейный и нравственный меньшевизм. Именно эта бацилла со всяческими её мутациями — реформистскими и экстремистскими, троцкистскими и бухаринскими, космополитическими и националистическими, феодально-местническими и еврокоммунистическими, — когда ей дали распространиться, и породила к концу 1980-х годов известный «эффект горбачёвской КПСС».
В «Преданной революции» Троцкий изобразил два не лишённых проницательности сценария возможного развития событий в СССР. Первый вариант — низвержение советской бюрократии «революционной партией, которая имеет все качества старого большевизма и в то же время обогащена мировым опытом последнего периода».
Второй вариант — низвержение «правящей советской касты» буржуазной партией. Очевидно, методология эта, хотя она и отталкивается от реальных оснований, может быть принята нами только условно. То, что Троцкий называл советской бюрократией, было врагом прежде всего для Сталина, но ему не удалось полностью вывести партию из той инерции, которую ей навязали жёсткие условия вооружённого противостояния и особенно те колоссальные потери (численно партия полегла на полях сражений дважды), которые явились ценой победы. Почитайте свежими глазами сталинскую работу «Марксизм и вопросы языкознания», и вы ощутите живой протест против застоя и догматизма в науке, против закостенения мысли и абсолютизации авторитетов. «Экономические проблемы социализма в СССР» выводят страну на новые, творчески осмысленные и реалистически взвешенные рубежи созидания коммунистического общества, а принятый XIX съездом Устав КПСС являет собой кодекс поведения, пронизанный требованием правдивости и честности во всём.
Как современники осуществления второго, по Троцкому, варианта развития, мы должны принципиально отметать любые попытки валить этот поворот событий на Сталина. Кесарю — кесарево, а богу — богово. Советская система 1950-х годов и советская система 1980-х — это два сродных, единых по исходным параметрам, но различных организма.
Сошлюсь всего на два кардинальных факта. До сих пор из среды коммунистов раздаются голоса людей, насмерть перепуганных диктатурой рабочего класса, или, если перевести эту формулу на современный язык, системой всеобщего трудовластия — в противовес капиталовластию. Диктатура — слово жестокое, «цитируют» эти горе-теоретики Ленина и замолкают на полуслове. Они будто и не догадываются, что главное в рабочей диктатуре не подавление в крайних случаях эксплуататорского меньшинства, не террор, а демократическая самоорганизация трудящегося большинства во имя гуманно-коллективистской постановки производства и обустройства общественной жизни. Вот и выходит, согласно воззрениям таких псевдокоммунистов, что диктат финансового капитала, международного и наскоро сколоченного своего, — это «зя», а самоуправление объединённого труда — «низзя». Грош цена их «коммунизму»!
«Ничего скрытого, ничего тайного, никаких регламентов, никаких формальностей, — писал Ленин в статье «К истории вопроса о диктатуре». — Ты — рабочий человек? Ты хочешь бороться за избавление России от горстки полицейских насильников? Ты — наш товарищ. Выбирай своего депутата, сейчас же, немедленно; выбирай, как считаешь удобным, — мы охотно и радостно примем его в полноправные члены нашего Совета рабочих депутатов, Крестьянского комитета, Совета солдатских депутатов и пр. и т.п. Это — власть, открытая для всех, делающая всё на виду у массы, доступная массе, исходящая непосредственно от массы, прямой и непосредственный орган народной массы и её воли».
Неужто не актуален этот подход в нынешних условиях протестного движения?
Замена формулы «государство рабочего класса» формулой «общенародное государство» грешила тем, что создавала иллюзию полного исчезновения как классовых различий, так и буржуазных элементов, которые тем временем накапливались под дреманным оком брежневской бюрократии. Это, во-первых. А во-вторых, она давала этим элементам «крышу», всячески маскируя их, приравнивая их интересы к интересам людей труда, искажая систему здравых социалистических оценок. Хрущёв пытался в связи с этим толковать даже о частичном отмирании государства, в то время как в действительности поступал наоборот — способствовал возвратному превращению государства трудящихся в государство частных собственников.
Другой кардинальный факт, на который следует указать сегодня, состоял в том, что с середины 1960-х годов в качестве основного показателя эффективности производства утвердилась прибыль. Очевидно, это круто расходилось с марксистско-ленинской методологией, опытом сталинского периода, когда с хозяйственника спрашивали данные о понижении себестоимости продукции, добивались снижения отпускных и розничных цен. Возникла мощная государственно-капиталистическая тенденция, которая при несдерживаемой бюрократизации управления и отстранении партии от хозяйственной и кадровой работы привела к конвертации власти на собственность, то есть к реставрации капитализма.
В отношении 1980—1990-х годов Троцкий оказался прав в том смысле, что горбачёвско-яковлевская клика нашла «немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов». «Чистка государственного аппарата, — писал он, — понадобилась бы, конечно, и в этом случае; но буржуазной реставрации пришлось бы, пожалуй, вычистить меньше народу, чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако, восстановление частной собственности на средства производства. Прежде всего потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких фермеров и для превращения сильных колхозов в производственные кооперативы буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области промышленности денационализация началась бы с предприятий лёгкой и пищевой промышленности. Плановое начало превратилось бы на переходный период в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», то есть потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов. Несмотря на то, что советская бюрократия многое подготовила для буржуазной реставрации, в области форм собственности и методики хозяйства новый режим должен был бы произвести не реформу, а социальный переворот».
СОВЕРШЕННО очевидно, что Горбачёв и Ельцин осуществили этот прогноз Троцкого почти буквально, так, как если бы выполняли руководящую инструкцию. И дело тут вовсе не в их «начитанности» или же следовании некоей доктрине. Дело в широкой подготовленности их наставников за рубежом, в прагматической способности этих господ ставить на службу своим корыстным интересам весь мировой опыт, независимо от его происхождения. Дело в железной логике исторического процесса, которая при замене даже одной ключевой составляющей резко меняет свой алгоритм.
К XIX партконференции горбисты располагали солидным реставрационным заделом. Заиграв в 1985 году в качестве козыря идею научно-технического прогресса, предложив и провалив программу подъёма машиностроения, они дискредитировали её. Две «модели хозрасчёта» и внедрение кооперативов буржуазного толка наряду с подрывом системы научно-централизованного планирования подготовили предпосылки дезинтеграции и развала целостного народного хозяйства. Вдалбливание в головы миллионов мнения о «ничейности» общественной собственности и её якобы неэффективности сочеталось с умышленной организацией дефицита бытовых благ, которые имелись в достатке уже после отмены карточек военной поры в 1947 году. Помните частушку: «По талонам — горькое, по талонам — сладкое. Что же ты наделала, голова с заплаткою?»
Тем самым реставраторы убивали сразу двух зайцев: наносили удар по отечественному производству потребительских товаров и создавали общественное мнение в пользу сдачи внутреннего рынка западным поставщикам. Предпринимался уникальный эксперимент: горбачёвцы — понимали они это или же не очень — обеспечивали рассасывание кризиса перепроизводства у капиталистических партнёров за счёт устройства национальной катастрофы в своей стране.
Но и на этом «голова с заплаткою» не успокоилась. При всём дефиците своего содержания она хорошо понимала, что народ не повернуть вспять, не свернув шею правящей партии.
Доклад Горбачёва на XIX Всесоюзной партконференции был посвящён теме «Как углубить и сделать необратимой революционную перестройку». Поскольку конференция широко транслировалась по телевидению, час за часом, день за днём отчётливо прослеживалась тактика политического надувательства, которую, к сожалению, всерьёз воспринимали многие делегаты. Стенограмму конференции сейчас тяжело читать: она переполнена циничной демагогией, спекуляцией на святом — от бесконечных клятв в верности ленинизму до провозглашения принципа Протагора «Человек есть мера всех вещей». Только когда порядок дел приобретал необратимый характер, наши обманутые соотечественники узнавали правду о замыслах «прорабов перестройки».
В одном из интервью «Известиям» спустя десять лет после конференции небезызвестный А.Н. Яковлев, кстати председательствовавший на её втором заседании, заявил, что с системой «надо было... как-то кончать. Есть разные пути, например диссидентство. Но оно бесперспективно. Надо было действовать изнутри. У нас был единственный путь — подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партии. Мы своё дело сделали».
Отмечу из этого «сделанного» всего несколько моментов. Под знаком «разграничения» функций партийных и советских органов было предложено избирать председателями Советов снизу вверх, по всей иерархии первых секретарей соответствующих партийных комитетов. «Это же не разграничение, а, наоборот, странное слияние», — недоумевали многие. Но Горбачёв настаивал и настоял. Он поставил партийное руководство под контроль внепартийной, чиновничье-интеллигентской и мелкобуржуазной смеси, в которую стали быстро превращаться Советы. Он посадил их под дамоклов меч произвола толпы. Он узаконил механизм осуществления лозунга кронштадтцев «Советы без коммунистов».
Вы спросите — почему?
А потому, что одновременно растоптал социально-классовый принцип формирования Советов. «...Не следует опасаться непропорционального представительства различных слоёв населения, — заявил Горбачёв. — Боевые, политически грамотные и активные люди есть у нас и в рабочем классе, и в крестьянстве, и в интеллигенции. Надо лишь создать хорошо отлаженный состязательный механизм, который обеспечит их наилучший отбор избирателями. И тогда все основные группы населения, их интересы, найдут своё отражение в составе Советов».
Даю историческую справку. Напомню письмо Ленина Сталину для Политбюро от 23 мая 1922 года. «Сессия ВЦИКа, — отмечал Владимир Ильич, — показала неправильность организации состава ВЦИКа. Громадное большинство членов его — должностные лица.
Предлагаю вынести решение Политбюро:
Признать необходимым, чтобы не менее 60% членов ВЦИКа были рабочие и крестьяне, не занимающие никаких должностей на совслужбе; чтобы не менее 67% членов ВЦИКа были коммунисты...»
Знал ли Горбачёв об этом документе, судить трудно. Тем не менее ленинская установка отменялась без комментариев и оговорок, и «процесс» приобретал сомнительную направленность.
Я слушал доклад в трансляции и был поражён тем, насколько рабски, без живой реакции проглотил пятитысячный съезд этот смертный приговор власти трудящихся. Так проводил Горбачёв провозглашённый им «процесс преодоления отчуждения человека от власти», «необходимость довести нашу государственность до общенародной в полном объёме этого понятия». В результате мы получили бешеную кампанию в печати против пресловутых «кухарок» и «кухаркиных детей» в руководящих органах: прославление «умных юристов» и сомнительной «элиты»; преимущественные возможности избраться для лиц, располагающих:
а) свободным временем,
б) связями,
в) деньгами.
Съезд народных депутатов СССР, избранный согласно новым правилам в 1989 году, имел в своём составе лишь 17% рабочих и крестьян; Съезд народных депутатов РСФСР, появившийся через год, — менее 7%. Оба органа успешно потрудились над буржуазной перелицовкой ещё советских конституций.
ВЛАСТЬ СОВЕТОВ могла бы быть спасена, если бы, наряду с альтернативностью выборов, были восстановлены производственный принцип их формирования, практика непосредственного делегирования в Советы трудовыми коллективами своих представителей и отзыва их. Но в расчёты горбистов входило нечто противоположное, и они при помощи партийной дисциплины задолго до августа 1991 года совершили контрреволюционный юридический переворот.
КПСС в лице даже самых «левых» её деятелей не сумела всё это распознать. Где в это время находились высокопоставленные учёные-юристы, вы знаете.
Незабываемым было выступление известного актёра Михаила Ульянова. «Я не хочу, — сказал он в заключение, — чтобы когда-нибудь о нас горько и страшно сказали словами Владимира Ильича Ленина: «...Революционная фраза о революционной войне погубила революцию». Предчувствие не обмануло Михаила Александровича. Однако в той же речи он основательно поработал на культ Горбачёва, страстно потребовав его фактической несменяемости. И что в итоге? В лучшем случае — разбитое корыто. Прав же оказался другой художник, писатель Юрий Бондарев, прозорливо сравнивший «нашу перестройку с самолётом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка...»
Конференция, по сути, упразднила пролетарскую систему народовластия. Она санкционировала окончательный слом той модели демократии, первым опытом которой явилась Парижская коммуна и которая получила своё воплощение в Советах. Не был восстановлен производственный принцип их формирования, отменённым оказался классовый подход. В нарушение прямых ленинских установок оправдывались введение президентской системы правления и буржуазное разделение властей, возрождался миф о «правовом государстве» и «гражданском обществе». Над этим ворохом аксессуаров ХVIII—XIX веков и просто нелепостей красовался принцип «Разрешено всё, что не запрещено законом». За сим последовало распространение не виданных ранее в советском обществе форм преступности, получил благословение юридический и моральный произвол.
ТЕПЕРЬ совершенно ясно, что «культ личности Сталина» был одиозно преувеличен и превращён в ложную мишень, гвоздя по которой, КПСС сама уничтожала и себя, и социалистический строй. Это доказывают вновь открытые документы, вскрывающие фальшь хрущёвско-горбачёвской пропаганды. Приведу для иллюстрации фрагмент из найденной мною в мае 1998 года записи беседы Сталина с авторским коллективом его краткой биографии 23 декабря 1946 года, сделанной по живым следам историком В.Д. Мочаловым.
Вот мнение Сталина о книге:
«Очень много ошибок. Тон нехороший, эсеровский. У меня всякие учения, вплоть до какого-то учения о постоянных факторах войны. Оказывается, у меня есть учение о коммунизме, как будто Ленин, видите ли, говорил только о социализме и ничего не говорил о коммунизме. А я, видите ли, сказал о коммунизме. Дальше, будто у меня есть учение об индустриализации страны, о коллективизации сельского хозяйства и т.п. и т.п. На самом деле именно Ленину принадлежит заслуга постановки вопроса об индустриализации нашей страны, так же и относительно вопроса о коллективизации сельского хозяйства и т.п.
Похвал много в этой биографии, возвеличения роли личности. Что должен делать читатель после прочтения этой биографии? Стать на колени и молиться на меня.
Марксизму не воспитываете.
Всё дело рисуете так, что становись на коленки и молись на того, о ком вы пишете. Воспитатели чёртовы...
Нам идолопоклонники не нужны...
Вот вы пишете, что у меня есть учение о постоянных и временных факторах войны, тогда как в любой истории войн об этом написано. Может быть, у меня это же сказано сильнее, определённее, но и только.
У нас есть учение Маркса—Ленина. Никаких дополнительных учений не требуется.
Рабов воспитывают люди...
А если меня не станет?.. Любовь к партии не воспитываете.
Меня не станет, тогда что?..»
«Под рукой тов. Сталина, — пишет В.Д. Мочалов, — лежало богато оформленное, иллюстрированное издание биографии И.В. Сталина. Показывая на него, тов. Сталин спросил:
— Такое издание для чего?
Тов. Александров (начальник Управления пропаганды ЦК ВКП(б). — Р.К.) попытался в оправдание выпуска в небольшом тираже иллюстрированного издания сказать, что оно нужно для библиотек, клубов и т.п.
— Библиотек у нас сотни тысяч, — сказал на это тов. Сталин. — От такого издания тошнота берёт.
Вот относительно Баку говорится, что, дескать, до моего приезда там у большевиков ничего не было и стоило мне появиться, как всё сразу переменилось.
Один всё устроил. Хотите — верьте, хотите — не верьте!..
На самом деле как было дело? Надо было создать кадры. Такие кадры большевиков в Баку сложились. Имена этих людей я в соответствующем месте перечислил.
То же касается и другого периода. Ведь такие люди, как Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, жили, работали, а о них не пишут, они отсутствуют...
Это же относится и к периоду Отечественной войны.
Надо было взять способных людей, собрать их, закалить. Такие люди собрались вокруг главного командования Красной Армии.
Нигде не сказано ясно, что я ученик Ленина. Не понято... Только где-то глухо об этом упоминается. На самом деле я считал и считаю себя учеником Ленина. Об этом я ясно сказал в известной беседе с Людвигом... Я ученик Ленина, Ленин меня учил, а не наоборот. Никто не может сказать, что я не ученик Ленина.
Он проложил дорогу, а мы по этой проторённой дороге идём».
Цитируя эту прямую речь, я не хотел бы как-то упрощать и выгораживать Сталина из общеисторического процесса. Но факты — упрямая вещь. Ни сдобренный желчью тенденциозный просчёт Троцкого с термидором на целые полвека, ни разорительную (к тому же и русофобскую) сущность антисталинизма теперь уже не скрыть. Это надо видеть и знать, чтобы честно осваивать прошлое, чтобы уверенно шагать в будущее. Строить его возможно только на чистом фундаменте. Без ясного видения и истолкования подобных вещей нам не спасти лучшее в большевизме, в отечественной культуре ХIХ—ХХ веков и, я уверен, не спасти Россию. Лишь избавляясь от оппортунистических предрассудков и догматизма, лишь сбрасывая с себя «собак пошлости» (выражение Маяковского), мы победим.
Ричард Иванович Косолапов. Доктор философских наук, профессор.
Газета Правда №29 (30235) 24—25 марта 2015 года
http://prometej.info/filosofia/5551-termidor.html
|
