Разрабатывая крестьянскую реформу, правительство Александра II ясно отдавало себе отчет в ее грабительском характере и испытывало огромный страх при мысли о возможности крестьянского восстания. Поэтому еще заблаговременно правительством был принят ряд мер для предотвращения, возможных беспорядков на местах.
В конце декабря 1860 г. генерал-квартирмейстер Военного министерства генерал-адъютант барон Ливен предоставил специальную записку «Об обеспечении войсками мер для подавления крестьянских беспорядков», в которой он анализировал существующую дислокацию войск с точки зрения необходимости подавления крестьянских волнений. Рассмотрев подробно этот вопрос, он приходил к выводу, что расположение войск, существующее ныне, обеспечивает в целом возможность подавления могущих возникнуть волнений.
«Из всего вышеизложенного,— писал он,— явствует, что по причине предстоящего введения новых отношений между помещиками и поселенными на их землях крестьянами ни общих передвижений или перемещений войск, ни сборов частей с целью предупреждения каких-либо беспорядков производить не нужно, а достаточно оставлять оные в местах нынешнего их расположения».
Вместе с тем Ливен считал необходимым точно определить заблаговременно, какие. части войск должны будут привлекаться для подавления крестьянских волнений в той или иной губернии.
Эта записка, одобренная Александром II, обсуждалась по его указанию в конце января 1861 г. в Совете министров. Помимо подробного расписания в целях «обеспечения порядка в некоторых губерниях, где не располагается достаточно пехоты и кавалерии, заблаговременным назначением из соседних губерний частей войск... для подавления каких-либо беспорядков», Александр II предложил произвести частичную передислокацию войск.
На основе этого решения в первой половине февраля Военным министерством были направлены представителям командования специальные секретные предписания. В этих предписаниях предлагалось «...в видах охранения порядка во время предстоящего изменения крестьянского быта» направлять воинские части для подавления крестьянских волнений в те или иные губернии в соответствии с ведомостью, приложенной к предписаниям.
12 февраля управляющий Военным министерством Д. А. Милютин довел до сведения Министерства внутренних дел о сделанных распоряжениях, а также препроводил ему четыре ведомости под литерами А, Б, В и Г, в которых излагалось указанное выше расписание войск.
Правительство не только опасалось крестьянских восстаний, но не исключало возможности революционного взрыва и в самом Петербурге. Свидетельством этого являются детально разработанные меры для подавления восстания в столице, содержащиеся в одном из дел, хранящихся в Центральном военно-историческом архиве. В этом деле, озаглавленном «Вызов войск на случай беспорядков», имеются заранее заготовленные и подписанные с.-петербургским генерал-губернатором Игнатьевым предписания ряду представителей как высшей административной власти, так и военного командования, которые должны были быть немедленно разосланы в случае начала восстания.
В заготовленном также заблаговременно распоряжении управляющему канцелярией с.-петербургского губернатора говорилось следующее: «Вследствие возникшего в столице беспорядка... возлагаю на личную ответственность Вашу следующее: 1) немедленно... разослать по адресам с несколькими самыми надежными посланными... конверты, при сем влагаемые, которому сдать под заготовленные расписки, к каждому конверту приложенные. Тотчас каждый конверт вскрыть, означить на бумаге год, месяц и число и внимательно запечатать, чтобы не смешивать, имея в виду важность не только ошибки, но и каждой минуты промедления, отпусков сохранять не должно». Далее следовало изложение задач, возлагавшихся на отдельных должностных лиц управления (адъютантов, чиновников особых поручений) в связи с возможными событиями.
Все эти предписания имели совершенно стереотипное начало: «По случаю возникшего в столице беспорядка, к прекращению коего принять должны меры государь император высочайше повелеть соизволил». Далее указывалось на задачи, которые возлагались на то или иное начальствующее лицо. Так, командиру Гвардейского корпуса предлагалось: «1) Принять безотлагательно надлежащие меры к восстановлению общественного спокойствия. 2) Собрать на сборные места войска, составляющие гарнизон столицы на точном основании диспозиции, одобренной его величеством».
Эта диспозиция предусматривала в первую очередь оборону Зимнего дворца и охрану важнейших правительственных учреждений, железной дороги, телефонной станции и т. д.
Так, на площади Зимнего дворца должны были быть сосредоточены 4 батальона пехоты, 24 орудия и 6.5 эскадронов кавалерии. «Батальон л.-гв. Преображенского полка,— указывалось в предписании с.-петербургскому коменданту,— строится в колонну на главном большом дворе. Одна рота сего батальона располагается в главных воротах, против монументов. В воротах ставятся два первых прибывших орудия гвардейской пешей артиллерии».
Далее излагалась диспозиция лейб-гвардии Семеновского полка, отдельные подразделения которого должны были занять подъезды дворца и Эрмитажа. Командование этими войсками возлагалось на командира первой пехотной гвардейской дивизии. Общее руководство войсками поручалось командиру Гвардейского корпуса. Согласно «Распоряжению по войскам на случай тревоги» всего должно быть сосредоточено на сборных пунктах (помимо войск, долженствовавших прибыть из Царского Села) 19.5 батальонов пехоты, 5 батарей полевой артиллерии и 17 эскадронов кавалерии. «Все отряды.,—указывалось в расписании,—придя на сборные пункты, строятся в предположении, что опорный пункт их на Дворцовой площади».
Предписания начальствующим лицам содержали в себе ряд указаний, которые должны были обеспечить подавление восстания. Так, шефу жандармов предписывалось «...задерживать всех подозрительных людей и никого не впускать ни в город, ни из города без особых мер предосторожности... Поезда железных дорог, ожидаемые в столицу, останавливать на последних перед оною станциях, те же поезда, которые отсюда назначены будут к отправлению, задерживать по возможности».
Синод также принимал меры к предотвращению крестьянских выступлений.
Еще в ноябре 1860 г. председатель Редакционных комиссий граф В. П. Панин обратился с конфиденциальным письмом к обер-прокурору Синода графу А. П. Толстому по вопросу использования духовенства в целях предотвращения волнений в период обнародования «Положения об улучшении быта помещичьих крестьян».
«...Я имею честь,— писал он,— обратиться к вашему сиятельству, не угодно ли будет сообразить, до какой степени было бы полезно вменить в обязанность через епархиальное начальство приходским по губерниям священникам, чтобы они, не давая поручению вида исполнения предписания начальства..., при каждом удобном случае внушали бы крестьянам, чтобы они и впредь усердно и постоянно исполняли свои обязанности в отношении к государю и установленным от него властям, объясняя при том, что дарованные крестьянам права и льготы упрочат их благоденствие лишь при постоянном их трудолюбии, нравственном подчинении и точном исполнении облегченных повинностей в отношении к владельцам земли...». Далее гр. Панин указывал на необходимость приходским священникам обратить внимание на церковнослужителей, т. е. на причт, чрезвычайно близкий к крестьянской среде.
В соответствии с указаниями, содержащимися в этом письме, 17 февраля 1861 г. было направлено из Синода циркулярное предписание во все епархии. Текст этого циркуляра был составлен московским митрополитом Филаретом Дроздовым и лишь несколько сокращен и отредактирован в канцелярии Синода.
Священникам рекомендовалось как в церковных поучениях, так и в специальных беседах разъяснять крестьянам необходимость добросовестного исполнения ими обязанностей по отношению к помещикам. Вместе с тем они должны были поучать крестьян, что в случае каких-либо недоразумений с помещиками они добивались бы «...защиты и облегчения... законным путем, не распространяя беспокойства в обществе и с терпением ожидали от начальства надлежащих распоряжений и действий правосудия». Далее в циркуляре подчеркивалось, что данное правительственное указание должно сохраняться в тайне, а священники должны «учить прихожан сколько благочестию, столько же и добрым делам, как в нравственном, так и в гражданском отношении».
В отдельных губерниях архиереями были составлены специальные «поучения», которые предлагалось произнести священникам до и после опубликования манифеста. Так, в специальном «поучении», составленном вологодским епископом Христофором и призванном обеспечить спокойствие среди крестьян в связи с ожиданием ими воли и подготовить их к ознакомлению с манифестом, говорилось: «Одни только люди недобрые, т. е. возмутительные, могут сеять злые слухи, что де пришла воля царская, да не сказывают... Ждите его воли, а когда придет, то с благодарностью примите все его распоряжения об вас. Не нам устава писать, сами знаете. Нам господь бог велел повиноваться царю, как Божией воле над нами, тогда мы и православные, тогда я христиане, тогда и церковь наша мать и бог наш отец».
В целях успешной реализации циркулярного предписания обер-прокурора Синода вологодский архипастырь, разрабатывая меры для предотвращения крестьянских выступлений, пытался даже координировать свои действия с местными жандармскими органами. Это трогательное единение нашло свое выражение в ряде секретных совещаний главы епархии со штаб-офицером корпуса жандармов, о чем он не преминул довести до сведения обер-прокурора.
Не лишено интереса также и послание архиепископа Полоцкого и Витебского Василия к духовенству по поводу циркулярного предписания Синода: «Постарайтесь внушить и уяснить им (крестьянам.— П. 3.) истинное евангельское и единственное здравое и законное понятие о свободе человеческой, то, что в высшем своем проявлении она равносильна необходимости и полнейшему подчинению божественным и гражданским законам, что она состоит в исполнении требований человеческой природы и общественного порядка, а не требований плоти и страстей». Все это достаточно убедительно характеризует служебную роль церкви, которая была по существу одним из органов правительственной власти, призванных обеспечивать интересы самодержавного государства.
***
Вопрос о времени опубликования «Положений 19 февраля» был решен правительством в начале этого же месяца. 12 февраля, т. е. за неделю до окончательного их утверждения, министр внутренних дел Ланской сообщил в секретной телеграмме всем губернаторам об опубликовании «Положений» великим постом (который в 1861 г. наступил 6 марта). Основная причина подобного решения заключалась, на наш взгляд, в стремлении правительства обнародовать «Положения 19 февраля» в наиболее благоприятный для себя период времени. Этим временем являлся наступавший вскоре после утверждения «Положений» великий пост, когда недовольство крестьянства реформой (неизбежность чего прекрасно понимало правительство) могло быть в некоторой степени парализовано, так как в условиях непосредственной подготовки к «отпущению грехов», т. е. к исповеди, верующие должны были особенно тщательно выполнять нормы христианского поведения. Эта норма поведения требовала в первую очередь повиновения «властям предержащим», а также христианского «долготерпения». Таким образом, установление срока обнародования «Положений» на период великого поста лишний раз подчеркивало служебную роль церкви, являвшейся, особенно после создания Петром Великим Синода, одним из управлений государственного аппарата.
Жажда народа как можно скорее ознакомиться с «дарованной ему волей» была чрезвычайно велика. Общая молва утверждала, что обнародование манифеста произойдет 19 февраля, в день восшествия на престол Александра II. Эти слухи достигли таких размеров, что 17 февраля петербургский военный генерал-губернатор принужден был опубликовать в газетах специальное извещение о том, что «19 февраля никаких правительственных распоряжений по крестьянскому делу обнародовано не будет». Стремление к воле было так велико, что 19 февраля, как указывается в одном перлюстрированном письме (из Москвы), крестьяне подмосковного села Архангельское избили в церкви во время обедни священника за то, что он «не объявляет им вольной».
Правительство и Александр II находились 19 февраля в величайшем страхе, опасаясь народного восстания. Как рассказывает в своей записке «Ночь с 18 на 19 февраля 1861 года» один из корреспондентов «Колокола», отставной чиновник Э- П. Перцов, в Петербурге в этот день были приняты чрезвычайные меры. Войскам выдали боевые патроны, офицерам было запрещено отлучаться из казарм. С наступлением сумерек 18 февраля были установлены военные патрули, особенно в тех частях города, где жили мастеровые и рабочие. Во внутренних двориках Зимнего дворца были расставлены команды солдат, которым раздали по 6 боевых патронов. Кроме того, в каждый съезжий дом (полицейский участок) была введена рота солдат, командиру которой было предложено выполнять все указания полицейского начальства. Полиция созвала всех дворников и приказала им наблюдать, чтобы ни внутри двора, ни на улице перед домом не собиралось более трех человек и «...чтобы они подслушивали, не говорит ли кто об освобождении помещичьих крестьян, а также и присматривались бы, не окажется ли у кого гостей более трех человек, хотя бы за карточным столом, и обо всем этом немедленно давали бы знать надзирателю своего квартала». Кроме того, как утверждает Перцов, в каждый съезжий дом было привезено по нескольку возов розог.
Все рассказанное Перцовым находит свое подтверждение в записи самого Александра II в его памятной книжке, а также в дневнике П. А. Валуева. В памятной книжке царя за этот день содержится следующая фраза: «День совершенно] спок[ойно], несмотря на все опасения. Особ[ые] меры предосторожности] по войск[ам] и полиц[ии]». В дневнике Валуева за 20 февраля находим следующую запись: «...здесь были приняты вчера странные меры. Не только комплектовали войска или часть войск в казармах и командировали по полувзводу в каждую полицейскую часть, но роздали боевые патроны и держали наготове артиллерию; кроме того, оба Адлерберга (министр императорского двора и его сын.—П.З.) и кн. Долгоруков будто бы оба ночевали во дворце и... имели готовых лошадей для государя! Придворная прислуга даже рассказывает, будто бы государь не ночевал в своих апартаментах, но перешел на ночь на половину вел. кн. Ольги Николаевны (его сестры.— Я. З.)».
Подобный же панический страх испытывало и поместное дворянство. По мере того как близилась к концу подготовка реформы, этот страх приобретал все большие и большие размеры. «...Наиболее трусливые помещики, — рассказывает Скабичевский,— в паническом страхе стекались в города, а то бежали и за границу».
* * *
Обнародование «Положений 19 февраля» производилось по всей России, как и было заранее намечено, в период великого поста с 7 марта (Владимир) по 2 апреля (Кишинев). Исключение представляют лишь Петербург и Москва, где это произошло в последний день масляной недели, в так называемое «прощеное воскресенье», 5 марта. Объявление населению о «дарованной крестьянам воле» производилось путем чтения манифеста, в котором излагалось основное содержание реформы.
Этот манифест, автором которого был известный крепостник московский митрополит Филарет Дроздов, ставил своей задачей разъяснить «справедливость» реформы, подчеркивая при этом, что дворянство пошло на «серьезные жертвы» во время «блага» крестьян. «...Крепостные люди,— говорилось в манифесте,— при открывающейся для новой будущности поймут и с благодарностью примут важное пожертвование, сделанное благородным дворянством для улучшения их быта».
Основная мысль, которая проводилась в манифесте, заключалась в стремлении доказать, что уплата крестьянами повинностей за пользование их собственной землей в пользу помещиков вполне справедлива. Для подтверждения этого аргумента Филарет счел необходимым сослаться на религию, в частности на авторитет апостола Павла. «Некоторые,— говорилось в манифесте,— думали о свободе и забывали об обязанностях. Но общий здравый смысл не поколебался в том убеждении, что и, по естественному рассуждению, свободно пользующийся благами общества взаимно должен служить благу общества исполнением некоторых обязанностей и по закону христианскому всякая душа должна повиноваться властям предержащим... воздавать всем должное и в особенности кому должно: урок, дань, страх, честь... что законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки, что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещика землею и не нести за сие соответственной повинности».
Таким образом, задача манифеста заключалась в доказательстве того, что ограбление крестьян является актом «величайшей справедливости», вследствие чего они безропотно должны выполнять свои повинности помещику.
Известный общественный деятель либерального направления Ю. Ф. Самарин в своем письме к тульскому помещику князю Черкасскому именно так и оценивал значение манифеста.
Критикуя с либеральных позиций манифест, от которого, по его словам, «веет скорбью по крепостному праву», он вместе с тем указывал, что если бы он был написан иначе, то едва ли «народ легко перешел на барщину, хотя и облегченную».
Решение обнародовать манифест в Петербурге и Москве 5 марта было принято внезапно. Даже III отделение не было заранее уведомлено о намерении царя.
В очередном донесении по поводу обнародования манифеста в Петербурге, хранящемся в секретном архиве III отделения, говорится, что это «совершилось совершенно неожиданно». Действительно, только накануне, 4 марта, решение об обнародовании манифеста стало известно весьма близким ко двору лицам. Так, Валуев 4 марта заносит в свой дневник: «Завтра манифест об отмене крепостного состояния читается в здешних и в московских церквах»,
О внезапности этой меры достаточно убедительно свидетельствует донесение шефу жандармов Долгорукову жандармского подполковника Воейкова 3-го из Москвы. «В дополнение отправленной к Вашему Сиятельству телеграмме,— писал он 6 марта,— имею честь почтительнейше донести, что внезапным объявлением высочайшего манифеста все жители столицы чрезвычайно были удивлены... По сему случаю к ген.-майору Потапову 4 сего марта в 11 часов вечера съехались полицмейстеры и частные приставы за получением приказаний».
Бесспорно, что в Москве распоряжение об обнародовании манифеста было получено не ранее 4 марта. По-видимому, стремление Александра II опубликовать манифест в столицах неожиданно и заставило его избрать для обнародования такой день, когда меньше всего можно было этого ожидать, т. е. «прощеное воскресенье».
Обнародование манифеста вызывало большой страх у правительства и дворянства, в силу чего был принят ряд специальных мер.
Как рассказывает Э. Перцов в цитированной выше записке «5 марта», в этот день были осуществлены те же меры, что и 19 февраля. «Повторились,— пишет он,— те же усиленные военные патрули, расстановка солдат с заряженными ружьями в съезжих домах и двориках Зимнего дворца, заряжение пушек, запрещение офицерам отлучаться от команд и из квартир, невпуск в город и невыпуск в Шлиссельбургскую заставу и т. д.».
По линии III отделения были также приняты меры.
Так, в цитированном нами выше агентурном донесении в III отделение об обнародовании манифеста в Петербурге указывалось, что «...всем агентам приказано было находиться у обедни в разных церквах, а немедленно после обедни — на Дворцовой площади, близ Сенатской типографии [и] на Сенкой...». Как рассказывает автор воспоминаний «Из памятных заметок старого гвардейца», «накануне (т. е. 4 марта.— П. 3.) во все полки разослана была печатная инструкция от с.-петербургского генерал-губернатора с подробным обозначением, в какие именно части города отряжать солдат и как им поступать при первых признаках уличного смятения». Атмосфера во дворце была в этот день весьма тревожна. Тот же автор, будучи 5 марта как свитский генерал дежурным во дворце, достаточно ярко характеризует эту обстановку: «Лица, собравшиеся туда (в Зимний дворец.— П. 3.), в ожидании государева выхода были очевидно неспокойны. Послышался какой-то глухой гул, как бы выстрел. Генерал-губернатор посылает узнать, что такое, и ему докладывают, что это глыба снега скинута с дворцовой крыши... Через несколько времени послышался колокольный звон; опять опрометью скачет фельдъегерь и, возвратившись, докладывает, что звонили у Исаакия по поводу похорон какого-то священника».
Мы не располагаем, к сожалению, данными о мерах, принятых ген.-губернатором Тучковым и обер-полицмейстером Потаповым 5 марта, так как ни в фонде московского генерал-губернатора, ни в фонде обер-полицмейстера не сохранилось материалов, связанных с обнародованием манифеста в Москве. Как утверждает автор «Материалов для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян...», по Москве 5 марта «..ходили по улицам и даже по трактирам патрули конные и пешие с заряженными ружьями, обнаженными саблями».
Характеризуя обстановку во время опубликования манифеста в Москве, некий Новиков в перлюстрированном письме своему знакомому А. Н. Бахметьеву в Саранск писал: «Выбор минуты для объявления был счастлив, как нельзя более: наплыва рабочих не бывает в это время в Москве. Расчет на неожиданность и внезапность также отлично удался... Ловкость исполнителей так изумительна, что, казалось, сама тайна была заодно с ними...».
По единодушным свидетельствам современников, повсеместно крестьяне встретили объявление «воли» нерадостно, царили всеобщее уныние, разочарование.
Даже Валуев, говоря об обнародовании манифеста в Петербурге, принужден был 5 марта отметить, что «он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести этого впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. «Так еще два года!» или «Так только через два года!»— слышалось большей частью и в церквах, и на улицах».
Один из современников, сельский священник, в своих воспоминаниях приводит интересный рассказ о реагировании крестьян на чтение манифеста. «Перекрестившись,— пишет он,— священник начал читать. Как только прочел он слова манифеста: «Добрые отношения помещиков к крестьянам ослабевали и открывался путь к произволу...», народ зашумел... Исправник обратился к народу, тихо и протяжно сказал «тс!» Все разом умолкли. Священник прочел: «Самому дворянству предоставили мы, по собственному вызову его, составить предположение о новом устройстве быта крестьян...» Народ загудел опять. Исправник остановил опять. При словах «...Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам за установленные повинности... усадебную оседлость» ...крестьяне зашумели опять. Исправник опять остановил их. Когда прочтено было: «Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в «Положении» повинности...», крестьяне, видимо, были огорчены и повесили головы. Один из стоявших впереди крестьян сказал вслух: «Да какая же это воля?» Но становой пристав дернул его за рукав, и он замолчал. Когда прочтено было: «Как новое устройство... не может быть произведено вдруг и потребуется для сего время, примерно не менее двух лет...», народ зашумел опять. А этот же крестьянин ...сказал: «Да господа-то, в два-то года-то, все животы наши вымотают». Но порядок опять тотчас же был восстановлен. Священник прочел: «До истечения сего срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности...» Крестьяне зашумели не на шутку. Поднялся ропот и крик до того, что священник должен был остановиться чтением».
Приведенный рассказ чрезвычайно характерен. «Манифесту никто не обрадовался,— пишет в своем дневнике сельский конторщик из Владимирской губернии.— От крестьян ни слова, ни звука радости. Народ понял одно: оставаться ему, дескать, два года крепостным, да и шабаш, а льгот никаких нет. Снова уныло повесил он голову... Мне тяжело».
Об этом же сообщает из Самарской губернии Ю. Ф. Самарин в своем письме к Черкасскому от 23/III 1861 г. «Манифест,— пишет он,— нигде не произвел сильного впечатления... Больше всего выдалась тема, [что] в течение двух лет все остается по-старому. В толпе слышались отзывы: «Ну, не того мы ждали, не за что и благодарить, нас надули» и т. п.».
Все это достаточно убедительно свидетельствовало о настроениях крестьян, об их отношении к «дарованной воле».
* * *
Обнародование «Положений» сразу же вызвало мощный подъем крестьянского движения. Сохраняя наивную веру в царя, крестьяне отказывались верить в подлинность манифеста и «Положений», утверждая, что царь дал «настоящую волю», а дворянство и чиновники либо ее подменили, либо истолковывают в своих корыстных интересах. Среди крестьян появились люди, пытавшиеся толковать «Положения» с точки зрения крестьянских интересов.
Крестьянское движение на первых порах проявилось главным образом в отказе от выполнения барщины и уплаты оброка. Объективно оно означало борьбу за ликвидацию феодально-крепостнических отношений. Уже в марте, по далеко не полным данным Министерства внутренних дел, волнения крестьян происходили в 7 губерниях: Волынской, Черниговской, Могилевской, Гродненской, Витебской, Ковенской и Петербургской. В течение апреля, по этим же данным, «случаи неисполнения и сопротивления крестьян закону» имели место в 28 губерниях, в мае — в 32. Это был период наибольшего подъема крестьянского движения. Как указывал П. А. Валуев в своей записке «О положении крестьянского дела в начале сентября 1861 года», «промежуток времени между обнародованием Положений и введением в действие мировых посредников (т. е. с марта по начало июня.— П. 3.) был самым критическим моментом дела».
Для того чтобы представить себе тот размах, который приняло движение в этот период, необходимо остановиться на вопросе о количестве войск, привлекавшихся к подавлению крестьянских волнений, на основе обработки нами данных Департамента Генерального штаба, состоящих из донесений в Военное министерство как командиров частей и соединений, так и местной администрации. Помимо войск внутренней стражи — губернских батальонов, уездных инвалидных команд, с марта по конец мая, т. е. в течение двух месяцев, в подавлении крестьянского движения принимали участие подразделения 64 пехотных, 16 кавалерийских полков и 7 отдельных батальонов. На основе этих данных, непосредственно участвовали в подавлении крестьянского движения 422 роты пехоты, 38 /2 эскадронов кавалерии и 3 сотни казаков. Несмотря на эту весьма внушительную цифру, составлявшую существенную часть общего количества полевых войск, она является далеко не полной. По-видимому, часть донесений либо вовсе не сохранилась, либо она отложилась в других фондах, так как они писались на имя разных лиц: императора, военного министра, генерал-квартирмейстера.
Наибольший размах весной 1861 г. крестьянское движение получило в Казанской, Пензенской, Тамбовской, Саратовской, Черниговской, Виленской, Ковенской и Смоленской губерниях.
В первой половине апреля крупное выступление крестьян произошло в селе Бездне Спасского уезда Казанской губернии. В этом выступлении чрезвычайно ярко обнаруживаются стремления и чаяния крестьянства — жажда подлинной воли, которая в их сознании неразрывно связывалась с правом на землю. В начале апреля в селе Бездна один из местных жителей, Антон Петров, начал толковать «Положения» в духе крестьянских чаяний. Как утверждал Петров, крестьяне согласно «Положениям» получали немедленно волю и не должны были выполнять по отношению к помещикам никаких повинностей. Почти вся помещичья земля должна также принадлежать крестьянству,— «помещику земли — горы да долы, овраги да дороги и песок да камыш, лесу им ни прута. Переступит он шаг со своей земли — гони добрым словом, не послушался — секи ему голову, получишь от царя награду».
Агитация Антона Петрова имела огромный успех и получила широкое распространение. Крестьяне различных деревень стекались в Бездну, чтобы услышать о «настоящей воле». В бездненских волнениях принимали участие крестьяне 75 населенных пунктов Спасского уезда. Среди крестьян наблюдались массовые отказы от выполнения барщины, распространялись разговоры о необходимости расправиться с дворянами.
События в Бездне вызвали огромное беспокойство и растерянность местных властей.
В Бездну направился свитский генерал-майор граф Апраксин с войсками для подавления волнения.
Как сообщал казанский военный губернатор Козлянинов в своем донесении министру внутренних дел, по приказанию Апраксина к Бездне было двинуто 12 рот пехоты с двумя трехфунтовыми орудиями1.
11 апреля граф Апраксин прибыл в Бездну и потребовал выдачи Антона Петрова. Однако и его увещевания не принесли никаких результатов. На другой день, 12 апреля, граф Апраксин снова вернулся в Бездну с двумя ротами резервного батальона Тарутинского пехотного полка и повторил свое требование. Как указывал Апраксин в своем рапорте царю, к этому времени в Бездне собралось около 4 тыс. крестьян, среди которых были и приехавшие из Самарской и Симбирской губерний. Не достигнув своей цели, Апраксин отдал приказ о расстреле безоружной толпы. Крестьяне держались стойко, и только после нескольких залпов толпа дрогнула, а Антон Петров вышел к войску, неся на своей голове «Положения». По сообщению спасского исправника, общее количество убитых составляло 61 человек, умерших от ран — 41 и раненых — 71 человек.
Как рассказывает в своих воспоминаниях адъютант казанского военного губернатора поручик Половцов, «по счету доктора, приехавшего на другой день из Казани и лечившего пострадавших в течение с лишком двух месяцев, всех жертв было более 350 человек». Однако число жертв не могло быть определено точно и лечащим врачом, так как, разойдясь по домам, далеко не все крестьяне обращались к врачебной помощи, боясь обвинения их в причастности к бездненским событиям.
Эта расправа, учиненная Апраксиным, была настолько дикой и к тому же лишенной каких-либо оснований, что встретила порицание даже со стороны губернатора Козлянинова. В своем донесении от 22 апреля министру внутренних дел Ланскому он, осуждая поступок Апраксина, писал: «...самое, дурное последствие его (поступка Апраксина.— П. 3.) состоит в том, что числом жертв он вызвал здесь негодование многих, тем более что, кроме непреклонного упорства в ложном толковании и невыдаче Петрова, крестьяне не буйствовали, ни вреда сделать никому не успели и были 12 числа совершенно безоружны».
По приговору военного суда Антон Петров был расстрелян, а большое количество крестьян было наказано розгами и сослано.
События в Бездне оказали большое влияние на рост крестьянских волнений не только в Казанской губернии, но и на всем Среднем Поволжье. Бездненские события характеризовали собой силу и слабость крестьянского движения. Они продемонстрировали неудержимое стремление крестьян к борьбе за волю и землю, что и определило массовость движения. Вместе с тем обнаружилась стихийность и неорганизованность этого движения, его царистский характер, вера крестьян в «доброго» царя.
Казанское дворянство бурно выражало свой восторг действиями Апраксина, «мужественно» и «решительно» расправившегося с волновавшимися крестьянами. «...Радости их,— писал в письме адъютант казанского губернатора Половцов,— при получении известия о стрельбе не было конца,— те, которые поумнее, старались скрыть ее, а глупые и того не делали; многие публично пили шампанское и поздравляли друг друга с успехом; мало того, слабые женщины и те выказывали свою радость и жалели только о том, что убитых было слишком мало. Апраксина —дурака, человека без сердца, ни к чему не способного—провозглашают усмирителем и спасителем края».
«13 апреля,— писал Герцену один из его корреспондентов,— Воскресенская улица (главная улица Казани.— П. 3.) в 1 час утра представляла вид необыкновенный. По ней катились коляски, дрожки и тарантасы с веселыми лицами помещиков, едущих к губернатору. Только что получено было известие «о победе графа».
Если дворянство всячески восторгалось кровавыми подвигами Апраксина, то передовая часть казанского общества отнеслась к событиям в Бездне иначе. 16 апреля демократически настроенные студенты университета и духовной академии организовали в Кладбищенской (так называемой Куртинной) церкви панихиду по «в смятении за свободу убиенным» крестьянам села Бездны. Панихиде предшествовал сбор студентами денег по подписке в пользу осиротевших крестьянских семейств. На панихиде, являвшейся открытой демонстрацией протеста, присутствовало до 150 студентов, причем служили ее, помимо кладбищенского причта, двое монахов — студентов Казанской духовной академии. Преподаватель истории Казанского университета А. П, Щапов произнес волнующую речь. «Вы первые,— говорил Щапов, обращаясь к погибшим,-— нарушили наш сон, разрушили своей инициативой наше несправедливое сомнение, будто народ наш не способен к инициативе политических движений... Земля, которую вы возделывали, плодами которой питали нас, которую теперь желали приобрести в собственность и которая приняла вас мучениками в свои недра,— эта земля и воззовет народ к восстанию и свободе... Мир праху вашему и вечная историческая память вашему самоотверженному подвигу. Да здравствует демократическая конституция!».
Бездненские события получили известность не только в России, но и за границей и нашли свое отражение в «Колоколе».
Наиболее крупным событием в крестьянском движении весны 1861 г. явилось выступление крестьян в Чембарском и Керенском уездах Пензенской губернии, распространившееся также и на соседние уезды Тамбовской губернии.
Одним из главных организаторов движения являлся крестьянин села Высокого Леонтий Васильевич Егорцев.
Наряду с Егорцевым играли активную роль временно и бессрочно отпускные солдаты Андрей Елизаров, Василий Горячев, Николай Шорин, Ферапонт Дмитриев, Василий Шебуняев, Алексей Мартышев.
Еще в марте, тотчас по объявлении манифеста, начались волнения среди крепостных крестьян. Положение крепостных в этой губернии было исключительно тяжелым. Даже свитский генерал-майор Дренякин, командированный царем в эту губернию, в своем рапорте указывал, что «Пензенская же губерния по многоземелью своему легкостью барщины и подводною повинностью в пользу помещика похвалиться не может».
Один из участников карательной экспедиции Дренякина, подпоручик Худеков, в своих воспоминаниях оценивая обстановку, сложившуюся в Пензенской губернии, писал: «Нужна была только одна искра; почва для пожара была уже давно готова».
И такой искрой явилось опубликование манифеста. Движение крестьян в Пензенской губернии отличалось как своей массовостью, так и активными формами борьбы. Крестьяне, как и в других губерниях, либо не хотели верить в подлинность манифеста и «Положений», либо пытались найти в них иное содержание, объявлявшее настоящую волю.
Волнения начались 1 апреля в селе Студенки Чембарского уезда, где демократически настроенный священник Федор Померанцев, толкуя «Положения», заявил крестьянам, что работать им на помещика не следует. Вполне естественно, что подобная интерпретация манифеста, отражавшая чаяния крестьян, получила сразу же широкую известность.
В соседнем селе Высоком 2 апреля состоялась большая сходка, на которой толкование манифеста не имело ничего общего с его подлинным содержанием.
5 апреля несколько сот крестьян собрались в селе Покровском и начали требовать у священника «воли», заявляя ему при этом: «...ни дня, ни минуты барину не будем работать, податей с нас царь не будет требовать 20 лет, земля вся нам, леса, луга, господские строения — все наше, а барину нет ничего, господ, попов бей, души». Как сообщал священник села Покровского, крестьяне тут же начали реализовать свою программу, разобрав с «господского двора» весь рогатый скот.
Несколько позднее, с 9 апреля, центром крестьянского движения становится село Черногай того же Чем-барского уезда, в котором собрались крестьяне 26 деревень, общей численностью до 3 тыс. человек. Крестьяне захватили чембарского исправника и управляющего имением графа Уварова, били их и, заковав в цепи, посадили под охрану своего караула. Вызванная в Черногай рота Тарутинского пехотного полка была атакована восставшими, вооруженными кольями и вилами, и принуждена была отступить. При этом один унтер-офицер и рядовой были взяты в плен.
Узнав, что в Черногай направлены две роты пехоты, восставшие переходят в село Кандеевку Керенского уезда, куда и переносится центр восстания. Восстание получает все большее и большее распространение. В Кандеевке собирается до 10 тыс. крестьян из четырех соседних уездов Пензенской и Тамбовской губерний.
Имея в своем распоряжении девять рот пехоты, Дренякин, окружив Кандеевку, 18 апреля начал свою кровавую расправу. Все попытки Дренякина успокоить и уговорить при помощи угроз крестьян подчиниться помещичьей власти и отбывать барщину ни к чему не привели. После этого Дренякин отдал приказ о расстреле крестьян. «...Крестьяне безропотно умирали, не издавая ни одного вопля,— рассказывает подпоручик Худеков.— Раненые не стонали как бы сознавая, что они принимают мученический венец». После трехкратного залпа Дренякин предпринял внезапную атаку, в результате которой было захвачено 410 человек. После этого крестьяне отступили в деревню, часть же побежала в поле. Дренякин, боясь столкновения, не преследовал бегущих. Ночью значительная часть восставших разошлась по своим селениям.
В результате было убито 8 крестьян, ранено 27, большинство которых вскоре умерло. Над захваченными крестьянами была учинена расправа. Согласно ведомости, составленной самим Дренякиным, наказанию подверглось 172 человека, из них 28 человек были наказаны шпицрутенами, прогнаны сквозь строй в 100 человек от 4 до 7 раз и затем сосланы на каторжные работы сроком от 4 до 15 лет; 80 человек прогнаны сквозь строй от 2 до 4 раз и сосланы на поселение в Сибирь, 3 человека наказаны шпицрутенами и направлены на службу в линейные батальоны, 3 человека заключены в тюрьму от 1 года до 2 лет, 58 человек наказаны розгами с последующим освобождением. Кроме того, к различным наказаниям также были приговорены 7 человек отставных и отпускных солдат, участвовавших в восстании, в числе которых 72-летний старик Елизаров был сослан в Сибирь. Наконец, жестоко наказан был и священник Федор Померанцев, заключенный пожизненно в Соловецкий монастырь. Помимо указанных лиц, по данным, приводимым Герценом в «Колоколе», 200 человек было подвергнуто наказанию шпицрутенами и 700 человек — розгами.
Кандеевское выступление было одним из самых ярких выражений борьбы крестьянства за землю и волю весной 1861 г. Однако надо вместе с тем подчеркнуть, что если со стороны крестьян были и убитые, и раненые, то с противоположной стороны не было ни одной жертвы.
Больших размеров достигло крестьянское движение в Виленской и Смоленской губерниях. В Виленской губернии крестьянское движение получило распространение особенно в трех уездах: Свенцянском, Ошмянском и Дисненском. В Дисненском уезде около 6 тыс. крестьян отказалось от выполнения барщины. Волнения крестьян были ликвидированы в результате применения воинской силы — трех рот Муромского и двух рот Софийского пехотных полков. Как сообщал в рапорте царю флигель-адъютант граф Олсуфьев, 30 человек было арестовано и значительное число крестьян наказано розгами.
Крупные волнения крестьян произошли в конце марта — начале апреля в местечке Ивье Ошмянского уезда Виленской губернии. Крестьяне десяти имений Ошмянского уезда и одного Минской губернии, собравшись на базарной площади, избили палками представителей местной администрации. Вызванные властями войска в составе четырех рот пехоты окружили двухтысячную толпу крестьян, которые, невзирая на это, продолжали упорно отказываться подчиняться. Только в результате массовой порки местным властям удалось привести крестьян к повиновению.
В Ковенской губернии после обнародования «Положений 19 февраля» в 35 имениях крестьяне отказались от исполнения повинностей и были усмирены только посредством военной экзекуции.
В Смоленской губернии крестьянским движением были охвачены все уезды. Наиболее активный характер носили крестьянские выступления в селе Самуйлове, имении князя Голицына (Гжатский уезд).
Значительный размах получили крестьянские волнения и в Черниговской губернии. В Новгород-Северском уезде крестьяне слободы Каменской не только отказались выполнять барщину, но и препятствовали производить работу на помещичьих полях вольнонаемным рабочим. «Пример каменских крестьян,— указывалось в обзоре Министерства внутренних дел,— увлек к беспорядкам 25 селений с населением до 9000 душ».
В Нежинском уезде той же губернии, в селе Безугловке, крестьянские волнения приобрели такую силу, что для подавления их потребовалось три батальона пехоты.
Серьезные волнения происходили также в Пермской губернии среди крестьян и крепостных рабочих.
В апреле — июне, по данным Министерства внутренних дел, движение имело место в 42 губерниях из 43, на которые распространялись «Положения 19 февраля».Размах крестьянского движения в той или иной губернии определялся рядом местных условий: степенью эксплуатации крестьян помещиками, степенью ограбления их в период подготовки реформы, наличием местных вожаков и, наконец, степенью концентрации самих помещичьих крестьян,
Наибольшего размаха крестьянское движение достигло в апреле—мае.
Только с апреля по июль, по далеко не полным данным, приводимым в «Обзоре» Министерства внутренних дел, произошло 647 случаев выступлений крестьян. «Само собой разумеется,—говорилось в «Обзоре»,— что приведенные выше цифры не могут быть признаны безусловно верными, так как не представляется никакой возможности подвести выразившееся в волнениях народное движение в тесные рамки числовых данных»1. Действительно, определить число крестьянских выступлений не представляется возможным, так как в той или иной форме протестовало все крестьянство.
Крестьянское движение весной 1861 г. характеризовало собой новый и наивысший этап массового движения. Начиная с июня наблюдается спад крестьянского движения. Так, в мае, по данным Министерства внутренних дел, крестьянское движение наблюдалось в 32 губерниях, в июне — в 16, в июле — в 122.
Как правило, движение подавлялось вооруженной силой. Значительная часть войск, как указывалось выше, находилась в непрерывном движении, переходя для экзекуции из одних населенных пунктов в другие. Определить количество деревень, в которых волнения были подавлены войсками, также не представляется возможным. Сплошь и рядом то или иное подразделение сажали на крестьянские подводы и направляли по уезду согласно маршруту, данному земским исправником.
Привлечение для этой цели полевых войск получило такое широкое распространение, что даже военный министр Д. А. Милютин в своем докладе царю в начале 1862 г, касаясь вопроса о сокращении армии, писал, что «значительные сокращения могут оказаться возможными... лишь только крестьяне ознакомятся со всеми благами даруемой им свободы».
Однако сами войска, посылавшиеся на подавление крестьянских волнений, вызывали большую тревогу правительственных кругов. «Появление воинских команд в деревнях,— писал шефу жандармов командир отдельного корпуса внутренней стражи генерал фон дер Лауниц,— сначала всегда производит более или менее сильное впечатление на обывателей, но впоследствии, при продолжительном пребывании одной и той же команды в деревне, крестьяне сближаются с нижними чинами, угощают их, приглашают к содействию при своих работах и приучаются видеть в них расположенных к ним друзей...». Лауниц рекомендовал не задерживать те или иные команды в одной деревне свыше 10 дней, а также размещать солдат изолированно от крестьян.
О ненадежности войск записывает в своем дневнике и Валуев. «Мы опираемся на войско,— отмечал он,— а войско уже рассуждает и находит, что на него опираться не следует».
Если открытого неповиновения солдат во время подавления крестьянских движений и не наблюдалось вследствие силы действия дисциплины в строю, то вне строя солдаты не только обнаруживали свое сочувствие крестьянам, но иногда и возглавляли их борьбу.
Несмотря на размах крестьянского движения и его активность, оно по-прежнему продолжало оставаться стихийным и неорганизованным, царистским по своему характеру, не имевшим никакой политической программы. Крестьяне отказываются признать подлинность «Положений 19 февраля», полагая, что помещики и чиновники «подменили» дарованную царем «настоящую волю».
Невзирая на тяжелый урок, полученный ими в результате кровавой расправы и массовых порок, крестьяне все же не утратили наивной веры в «доброго царя». На смену легенде о подложности манифеста и «Положений 19 февраля» приходит другая — вера в то, что придет «настоящая воля», которая будет объявлена царем через два года. Надо, мол, ждать этого срока, не подписывая никаких сделок по существующим «Положениям». Эта новая легенда, во-первых, характеризовала силу наивно-монархических иллюзий крестьянства и, во-вторых, обрекала движение в известной степени на пассивные формы борьбы. В соответствии с этим с середины 1861 г. наступает второй период крестьянского движения, характеризовавшийся значительно меньшим размахом, а также менее активными формами борьбы: отказом крестьян от выполнения повинностей помещикам и главным образом борьбой против составления уставных грамот, т. е. отказом крестьян подписывать их.
* * *
Революционные демократы, отражавшие интересы крестьянских масс, встретили «Положения» резко отрицательно. Н. Г. Чернышевский, по-видимому, еще до опубликования их пишет прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», основная мысль которой заключалась в призыве крестьянских масс к восстанию против самодержавия. Подробно анализируя условия отмены крепостного права и вскрывая их грабительский характер, Чернышевский старается убедить крестьян, что главным виновником является сам царь. «Ждали вы, что даст вам царь волю,— вот вам и вышла от царя воля». Стремясь разрушить веру крестьян в царя, он показывает в прокламации единство интересов помещиков и царя. «Сам-то он кто такой,— говорит Чернышевский,— коли не тот же помещик?.. Значит, что он, что они — все одно. А сами знаете, собака собаку не ест. Ну, царь и держит барскую сторону».
Призывая крестьян готовиться к восстанию, Чернышевский вместе с тем пытается предостеречь их от разрозненных, неорганизованных выступлений. «Так вот оно какое дело: надо мужикам всем промеж себя согласье иметь, чтобы заодно быть, когда пора будет. А покуда пора не пришла, надо силу беречь, себя напрасно в беду не вводить... Пословица говорит, что один в поле не воин. Что толку-то, ежели в одном селе булгу поднять, когда в других селах готовности еще нет? Это значит только дело портить да себя губить. А когда все готовы будут, значит, везде поддержка подготовлена, ну, тогда дело начинай».
Таким образом, в этой прокламации Чернышевский ставит своей задачей: во-первых, разоблачить грабительский характер реформы, во-вторых, показать, что виновником ограбления крестьянства является царь, и, в-третьих, призвать крестьян к единовременному восстанию, предостерегая от единичных, неорганизованных выступлений.
Обращаясь в прокламации к солдатам, Чернышевский просил их передать поклон «...офицерам добрым, потому что есть и такие офицеры, и немало таких офицеров». И далее советовал, «...чтобы солдаты таких офицеров высматривали, которые надежны, что за народ стоять будут, и таких офицеров пусть солдаты слушаются, как волю добыть».
Материалы так называемой заграничной коллекции Герцена — Огарева, переданной чехословацким правительством в дар Академии наук Союза ССР, свидетельствуют о широком распространении среди офицеров революционных настроений. В записной книжке Огарева, содержащей вторую часть его «Исповеди», а также ряд стихотворений и записей, имеется обширный список офицеров различных частей войск, являвшихся членами революционной военной организации. Список этот содержит фамилии 61 офицера и 3 военных врачей.
Анализ реформы дает Чернышевский в своих «Письмах без адреса», написанных им вначале 1862 г. и предназначавшихся для «Современника». Эти письма, обращенные к Александру II и не пропущенные цензурой, достаточно ярко характеризуют отношение к реформе представителей революционной демократии. Говоря об отношении крестьянства к реформе, Чернышевский писал: «Бывшие помещичьи крестьяне, называемые ныне срочно-обязанными, не принимают уставных грамот; предписанное продолжение обязательного труда оказалось невозможным; предписанные добровольные соглашения между землевладельцами и живущими на их землях срочно-обязанными крестьянами оказались невозможными...».
Причину неудачи реформы Чернышевский видит в том, что она проводилась правительством без участия народа, бюрократическим путем, путем сделки между отдельными представителями господствующих классов. Правительство, по мнению Чернышевского, не способно было осуществить реформу, противоречившую его сущности.
Оценку крестьянской реформы Чернышевский дает также и в художественном произведении «Пролог», написанном уже в Сибири.
Органы демократической печати в противовес правительственной и либеральной вовсе игнорировали реформу. В мартовской книжке «Современника» Елисеев писал: «Вы, читатель, вероятно, ожидаете, что я поведу с вами речь о том, о чем трезвонят, поют, говорят теперь все журналы, журнальцы и газеты, т. е. о дарованной крестьянам свободе. Напрасно, вы ошибаетесь в своих ожиданиях. Мне даже обидно, что вы так обо мне думаете».
Герцен и Огарев отнеслись к реформе также отрицательно, хотя в первый момент они приняли ее весьма положительно. Это было результатом их полной неосведомленности. Первоначально содержание «Положений» Герцену и Огареву было неизвестно. Так, в 94-м листе «Колокола», вышедшем 15 марта, в заметке «Последние известия» говорилось следующее: «Главные основания Редакционными комиссиями приняты. Переходное время будет продолжаться два года (а не девять и не шесть). Надел остается весь, с правом выкупа... Государь до конца отстаивал крестьян, с величайшей твердостью, против рассвирепевших крепостников».
Таким образом, издатели «Колокола» представляли себе, что вся земля, находившаяся в пользовании крестьян, переходит к ним на основе обязательного выкупа. Именно это обстоятельство способствовало, по нашему мнению, возникновению нового приступа либеральных иллюзий, нашедших свое выражение в идеализации царя, защищавшего «с величайшей твердостью» интересы крестьянства.
В следующем листе «Колокола» от 1 апреля была опубликована передовая статья «Манифест», принадлежащая перу Герцена. В этой статье, написанной после ознакомления с манифестом, Герцен вновь положительно отзывался об Александре II.
В следующем листе «Колокола» была помещена статья Огарева «Начало русского освобождения». «Манифест 19 февраля,— писал он,— положил начало свободы русского народа. Мы не станем разбирать, хорошо или худо он написан; бросать мелкие камешки в слабые места великого дела было бы недостойным». Далее в этой статье Огарев разбирал «Общее положение». Анализируя его без ознакомления с «местными положениями», он приходил к ошибочному выводу, что «крестьяне просто полные собственники тех земель, которыми ныне владеют».
На 10 апреля издатели «Колокола» назначили праздничный вечер в честь начала освобождения крестьян. На этом вечере Герцен должен был произнести заранее заготовленную им речь, которая заканчивалась провозглашением тоста за Александра II. Однако праздник был омрачен получением сообщения о расстреле генералом Хрулевым толпы манифестантов в Варшаве, и предполагаемый тост поднят не был.
Однако эти радужные настроения продолжались недолго. Крестьянское движение, получившее весной 1861 г. большое распространение, отрезвило Герцена и Огарева.
Получив сообщение об усмирении крестьянских волнений силой оружия в ряде губерний, в том числе Казанской й Пензенской, Герцен в своей статье «Русская кровь льется!» полагает, что единственный путь — это восстание. «Одна надежда — на солдат и на молодых офицеров».
В ряде последующих номеров «Колокола» Огарев детально разбирает «Положения 19 февраля» в своей статье «Разбор нового крепостного права». Анализируя параграф за параграфом, автор приходит к выводу, что вместо освобождения правительство «...отняло у народа и урезало землю, учредило запутанно-сложную, постоянно спорную барщину, повысило оброки...».
В своей статье «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ» Герцен писал: «...о, если б слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской!., как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским Синодом и немецким царем... Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их — и совершенно прав; но веришь еще в царя и архиерея... не верь им. Царь с ними, и они его... Он облыжным освобождением сам взялся раскрыть народу глаза и для ускорения послал на все четыре стороны Руси флигель-адъютантов, пули и розги».
.Герцен и Огарев писали, что народу нужны «земля и воля», и с этой целью призывали к созданию революционной организации. Призывы Герцена и Огарева к революционной борьбе с царизмом получили большое распространение среди передовой русской молодежи.
Под идейным влиянием Чернышевского, Герцена, Огарева развивается мощное революционно-демократическое движение в России, нашедшее свое выражение в создании в конце 1861 г. революционной организации «Земля и воли». Основной задачей этой организации была подготовка революционного переворота в России путем массового крестьянского восстания, осуществление которого она приурочивала к весне 1863 г.
* * *
Итак, правительство, боясь всероссийского крестьянского восстания в период объявления «Положений 19 февраля», предприняло ряд различных мер для его предотвращения, вплоть до разработки детального плана борьбы с восставшими в Петербурге. Однако массовое крестьянское движение весны 1861 г., несмотря на большие размеры его, не превратилось во всероссийское. «В России,—писал В. И. Ленин,— в 1861 году народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу» (В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 20, стр. 140.). Все эти волнения к тому же носили царистский характер, представляя собой, в сознании крестьян, выступления против плохих помещиков и чиновников, обманывавших хорошего и доброго царя-батюшку. Эти волнения не могли превратиться в новое восстание Пугачева, так как в 1861 г. того слоя свободных крестьян — казаков, которые в период и Разина и Пугачева, да и Болотникова являлись основным ядром восставших крестьян, не было. Восстание же как в столице, так и в других городах не имело никакого реального основания: не было организации, способной возглавить движение, так же как не было классов, из которых могли рекрутироваться сами восставшие.
Отмена крепостного права в России, М., 1968 г
|
