Памяти Чарлза Спенсера Чаплина, гениального актера кино, режиссера и композитора
«Месье Верду» (англ. Monsieur Verdoux) — криминальная трагикомедия Чарли Чаплина. В титрах жанр обозначен как «комедия убийств».
"В наши дни многие занимаются большим бизнесом. Войны, вооружённые конфликты - это тоже бизнес. Только одиночный убийца становится злодеем, а миллионы, в своей массе, героями. Разве у нас не готовят всевозможные орудия массового истребления? Разве у нас не разносят на куски ничего не подозревающих женщин и детей, проделывая это строго научными способами?..".
Жанр криминальная трагикомедия
Режиссёр Чарльз Спенсер Чаплин
Продюсер Чарльз Спенсер Чаплин
Автор сценария Чарльз Спенсер Чаплин, Орсон Уэллс (идея)
В главных ролях Чарли Чаплин
Оператор Роланд Тотеро, Курт Курант
Композитор Чарльз Спенсер Чаплин
Кинокомпания Charles Chaplin Productions
Чарльз Спенсер ЧАПЛИН
Перевод с английского: З. Гинзбург, Д. Самойлов (перевод стихов)
Посвящается Уне
Отрывок
Занятый своими неприятностями, я все это время уделял не слишком много внимания делам «Юнайтед артистс». Но теперь мой адвокат предупредил меня, что дефицит компании достиг миллиона долларов. В дни своего процветания она получала от сорока до пятидесяти миллионов прибыли в год, хотя я не помню, чтобы я хоть раз получил больше двойных дивидендов. В момент наивысшего процветания фирма «Юнайтед артистс» приобрела двадцать пять процентов акций четырехсот английских кинотеатров, не заплатив за них ни одного пенни. Я не знаю точно, как это было устроено. Кажется, взамен мы гарантировали им прокат наших фильмов. Другие американские кинокомпании таким же путем получили большие пакеты акций английских кинотеатров. Одно время наш пакет акций в прокатной кинокомпании «Рэнк организейшн» стоил десять миллионов долларов.
Но акционеры «Юнайтед артисте» начали продавать свои акции компании, и это почти исчерпало весь наш наличный капитал. Совершенно неожиданно для себя я вдруг оказался владельцем половины акций компании «Юнайтед артистс», долги которой достигали в это время миллиона долларов. Другая половина принадлежала Мэри Пикфорд. Она прислала мне тревожное письмо, сообщая, что все банки отказывают нам в кредитах. Меня это не слишком обеспокоило - нам и прежде случалось быть в долгу, но фильм, пользовавшийся успехом, всегда выводил компанию из затруднений. А я только что закончил «Мсье Верду», который, по моим расчетам, должен был дать огромные сборы. Мой агент Артур Келли предсказывал, что он принесет по меньшей мере 12 миллионов долларов. Если бы сбылось его предсказание, компания выплатила бы все долги и получила бы миллион долларов чистой прибыли.
Я устроил в Голливуде закрытый просмотр фильма для моих друзей. Когда картина кончилась, Томас Манн, Лион Фейхтвангер и многие другие встали со своих мест и больше минуты стоя аплодировали.
Уверенный в успехе фильма, я уехал в Нью-Йорк. Но сразу по приезде меня атаковала газета «Дейли ньюс»:
«Чаплин прибыл в Нью-Йорк на премьеру своего фильма. Пусть только этот „попутчик красных" после всех своих подвигов посмеет устроить пресс-конференцию - уж мы зададим ему два-три нелегких вопроса».
Отдел рекламы «Юнайтед артистс» сомневался, следует ли мне встречаться с представителями американской печати. Но я был возмущен гнусной заметкой, тем более что накануне меня очень тепло и даже восторженно встретили иностранные корреспонденты. К тому же я не из тех, кого можно запугать.
Наутро мы сняли в отеле зал для встречи с американскими журналистами. Я появился после того, как подали коктейли. Ощутив атмосферу недоброжелательства, я как можно более весело и непринужденно сказал:
- Здравствуйте, уважаемые дамы и господа! Я готов сообщить вам все, что вам будет угодно узнать о моем фильме и планах на будущее.
Они встретили мои слова гробовым молчанием.
- Только не все сразу, - сказал я с улыбкой.
Сидевшая впереди женщина-репортер спросила:
- Вы коммунист?
- Нет, - ответил я твердо. - Следующий, вопрос, пожалуйста.
Послышался чей-то бормочущий голос. Я подумал было, что это мой приятель из «Дейли ньюс», но, увы, он блистательно отсутствовал. Оратор оказался довольно неопрятным на вид субъектом, не потрудившимся даже снять пальто. Низко наклонившись, он невнятно читал свой вопрос по бумажке.
- Извините, - прервал я его, - вам придется все это прочитать еще раз, я не разобрал ни слова.
- Мы католики, ветераны войны... - начал он.
Я снова перебил его:
- Не понимаю, при чем тут католики - ветераны войны. Здесь пресс-конференция.
- Почему вы не приняли американского гражданства?
- Не видел причин к тому, чтобы менять свое подданство. Я считаю себя гражданином мира, - ответил я.
Поднялся шум. Сразу заговорило несколько человек. Один голос перекрыл всех.
- Но деньги-то вы зарабатываете в Америке.
- Ну что ж, - сказал я, улыбаясь, - раз вы все переводите на почву коммерции, давайте разберемся. Мое дело интернационально. Семьдесят процентов моих доходов идет из-за границы, но вся сумма налогов поступает Соединенным Штатам. Как видите, я довольно выгодный гость.
Тут снова забормотал представитель Католического легиона:
- Где бы вы ни зарабатывали свои деньги, здесь или за границей, мы - те, кто высаживался с десантом на берегах Франции, - все равно возмущены, что вы не стали гражданином США.
- Не вы один высаживались на этих берегах, - сказал я. - Два моих сына тоже были в армии генерала Паттона и сражались на передовой, но они не похваляются и не спекулируют этим, как вы.
- Вы знакомы с Гансом Эйслером? - спросил другой репортер.
- Да, он очень близкий мой друг и замечательный музыкант.
- Вы знаете, что он коммунист?
- Меня это не интересует. Наша дружба основана не на политике.
- Но вам, кажется, нравятся коммунисты?
- Никто не смеет мне указывать, кто мне должен нравиться, а кто нет. Мы еще до этого не дошли.
И вдруг в этой воинственно настроенной аудитории послышался голос:
- Что должен чувствовать художник, подаривший миру столько радости и обогативший его пониманием психологии маленького человека, когда этого художника подвергают оскорблениям, ненависти и насмешкам так называемые представители американской печати?
Я до такой степени не ожидал услышать выражение какого бы то ни было сочувствия, что довольно резко ответил:
- Извините, я вас не понял, вам придется повторить свой вопрос.
Наш агент по рекламе, подтолкнув меня, шепнул:
- Он за вас и очень хорошо сказал.
Это был Джим Эджи, американский поэт и романист, писавший в то время очерки и критические статьи для журнала «Тайм». Я был застигнут врасплох и растерялся.
- Простите, но я не расслышал. Будьте так добры, повторите, пожалуйста, что вы сказали.
- Не знаю, сумею ли, - сказал он, смутившись, и затем повторил почти то же самое.
Я не мог придумать подходящего ответа и, покачав головой, сказал только:
- Ничего не могу ответить... И благодарю вас.
После этого я уже никуда не годился. Его добрые слова лишили меня боевого задора.
- Извините меня, господа, - обратился я к аудитории, - мне казалось, что мы будем говорить о моем фильме, а вместо того началась политическая дискуссия, и я хотел бы кончить на этом.
После пресс-конференции мне стало не по себе - я понял, какой страшной враждебностью я окружен.
И все-таки я не мог до конца этому поверить. Ведь я получил столько чудесных писем от людей, посмотревших «Диктатора». Несмотря на то, что выходу на экран этого фильма тоже предшествовало огромное количество враждебных выпадов, он принес больше дохода, чем какая бы то ни было из моих картин. К тому же, как и весь персонал «Юнайтед артистс», я очень верил в успех «Мсье Верду».
Нам позвонила Мэри Пикфорд и сказала, что хотела бы пойти на премьеру со мной и Уной. Мы пригласили ее пообедать в ресторане «21». Мэри очень запоздала к обеду, сославшись на то, что была в гостях и ей никак не удавалось вырваться оттуда.
Когда мы подъехали к кинотеатру, вся улица была запружена народом. С трудом протиснувшись в фойе, мы услышали диктора, возвестившего по радио: «Только что прибыл Чарли Чаплин с женой, а с ним их гостья - замечательная актриса немого кино, которая все еще остается любимицей Америки, - мисс Мэри Пикфорд. Мэри, может быть, вы скажете несколько слов по поводу этой замечательной премьеры?»
Фойе было забито народом, и Мари с трудом пробилась к микрофону, не отпуская моей руки.
- Сейчас, дамы и господа, вы услышите Мэри Пикфорд.
И в этой чудовищной толкотне и давке Мэри сказала:
- Две тысячи лет тому назад родился Христос, а сегодня... - но ей не удалось продолжить, так как толпа оттерла нас от микрофона. Впоследствии я не раз гадал, каким образом она собиралась закончить эту фразу.
В тот вечер в атмосфере зала чувствовалась какая-то тревога, казалось, что зрители пришли, чтобы что-то доказать своим присутствием. Вместо радостного ожидания и веселого оживления, которые прежде всегда сопутствовали первым кадрам моих картин, раздались нервные аплодисменты и послышалось шиканье. Мне неприятно в этом сознаваться, но это шиканье ранило меня сильнее, чем вражда всей прессы.
Шел просмотр, и я начал волноваться. В зале смеялись, но не все. Это был не тот смех, который вызывали когда-то «Золотая лихорадка», «Огни большого города» или «На плечо!». Этот смех был словно протестом против враждебных выходок группы зрителей. Мне стало страшно, я не мог оставаться в зале и шепнул Уне:
- Я выйду в фойе, не могу этого вынести.
Она сжала мою руку. Программка, которую я в волнении скомкал, жгла мне ладони, и я бросил ее под стул. Направляясь в фойе, я старался как можно незаметнее пройти по проходу. Я разрывался между желанием послушать, где будут смеяться, и стремлением удрать подальше. Затем я поднялся в бельэтаж, чтобы посмотреть, что делается там. Какой-то мужчина смеялся чаще других - несомненно, это был друг, но смеялся он судорожным, нервным смехом, как будто хотел им что-то доказать. То же самое было и на балконе.
Два часа я ходил взад и вперед по фойе и по улицам вокруг кинотеатра, время от времени возвращаясь в зал посмотреть картину. Мне казалось, что фильм идет нескончаемо долго, но, наконец, просмотр кончился. Обозреватель Эрл Уилсон, неплохой человек, встретился мне в фойе одним из первых.
- Мне фильм понравился, - сказал он, подчеркнув слово «мне». Затем подошел мой агент Артур Келли.
- Конечно, двенадцать миллионов он не даст, - объявил он.
- Я бы охотно согласился на любую половину, - пошутил я.
После просмотра мы устроили ужин человек на полтораста; среди приглашенных был и кое-кто из старых друзей. Однако в тот вечер чувствовалось, что тут скрестились какие-то враждебные течения, и, несмотря на выпитое шампанское, настроение было подавленное. Уна незаметно скрылась. Уехала домой спать, а я еще оставался с полчаса.
Герберт Бейерд Суоп, человек, который мне нравился и которого я считал проницательным, спорил с моим другом Доном Стюартом по поводу фильма - Суопу он резко не понравился. В этот вечер меня хвалили очень немногие. И только Дон Стюарт, который, как и я, был немного пьян, сказал:
- Все они мерзавцы, Чарли! Хотят использовать твою картину в своих политических целях, а фильм замечательный, и публике он нравится.
Но мне уже было все равно, что думают о фильме, - у меня не было никаких сил. Дон Стюарт проводил меня до отеля. Уна уже спала.
- На каком этаже ты живешь? - спросил Дон.
- На семнадцатом.
- Боже ты мой! Ты понимаешь, какой это номер? Тот самый, из которого человек вышел на карниз и простоял там двенадцать часов, прежде чем решился броситься вниз и разбиться насмерть!
На этой ноте закончился вечер премьеры. И тем не менее я считаю, что «Мсье Верду» - самый умный и самый блестящий из всех созданных мною фильмов.
К моему удивлению, в Нью-Йорке «Мсье Верду» не сходил с экрана полтора месяца, делая полные сборы. А потом вдруг сборы начали падать. Я спросил Греда Сирса из «Юнайтед артистс», чем это можно объяснить, и он мне ответил:
- Любой ваш фильм первые три-четыре недели будет давать большие сборы, пока его смотрят ваши старые поклонники. Но потом приходит обычный зритель. И вот тут-то сказываются десять лет непрерывных нападок в печати - сборы начинают падать.
- Но ведь и обычный зритель тоже не лишен юмора? - сказал я.
- Смотрите! - и он показал мне «Дейли ньюс» и херстовские газеты. - А это читают по всей стране!
На фотоснимке одной из газет я увидел пикетчиков нью-джерсийского Католического легиона перед зданием кинотеатра, где показывали «Мсье Верду». В руках они держали плакаты:
«Чаплин - попутчик красных!»
«Вон из нашей страны чужака!»
«Чаплин слишком долго загостился у нас!»
«Чаплин - неблагодарный! Он прихвостень коммунистов!»
«Выслать Чаплина в Россию!»
Когда человека постигает разочарование и на него обрушивается столько неприятностей, а он все же не падает духом, утешает его либо философия, либо чувство юмора. Когда Гред показал мне фото пикетчиков перед зданием кинотеатра, где не было ни одного зрителя, я пошутил: «Все ясно, снимали в пять часов утра». Однако там, где показывали «Мсье Верду» без постороннего вмешательства, он делал сборы, которые значительно превышали хорошие.
Все крупные кинопрокатные организации покупали картину для показа по всей стране, но получив вслед за тем угрожающие письма от Американского легиона и других влиятельных клик, они отменяли демонстрацию фильма. Легион умел достаточно действенно запугивать прокатчиков, угрожая бойкотом кинотеатров в течение года, если они посмеют показать картину Чаплина или какой-нибудь другой фильм, который им не нравится. В Денваре в первый день фильм сделал большие сборы, а на другой день из-за угроз он был снят.
Наше пребывание в Нью-Йорке на этот раз было самым безрадостным. Каждый день приносил нам сообщения об отмене показов фильма. Вдобавок ко всему мне еще было предъявлено обвинение в плагиате по фильму «Диктатор». Несмотря на просьбу отложить слушание дела, оно разбиралось в момент самой острой вражды и ненависти ко мне со стороны прессы и публики, и четыре сенатора обвиняли меня в здании Сената.
Прежде чем продолжить рассказ, я хочу отметить, что я всегда сам и задумывал и писал свои сценарии. Едва начался процесс, как судья объявил, что у него умирает отец, и спросил, не можем ли мы прийти к соглашению, которое позволило бы ему уйти и побыть с умирающим отцом? Противная сторона ухватилась за такую возможность. При других обстоятельствах я бы, конечно, настаивал на продолжении процесса. Но моя тогдашняя непопулярность в Штатах и давление со стороны суда меня напугали, я не знал, чего мне ждать, - и мы пришли к соглашению.
Надежды на то, что «Верду» принесет двенадцать миллионов долларов развеялись. Фильм едва мог оправдать затраченные на него деньги, и компания «Юнайтед артистс» встала перед серьезным финансовым кризисом. Мэри в целях экономии настаивала на увольнении моего агента Артура Келли и очень возмутилась, когда я ей напомнил, что являюсь равноправным с нею владельцем нашей компании. «Если уйдут мои агенты, тогда должны будут уйти и ваши», - сказал я ей. Это завело нас в тупик, и я был вынужден заявить: «Кто-то из нас должен либо купить, либо продать свои акции. Назовите вашу цену». Но ни Мэри, ни я не захотели назвать свою цену.
На помощь нам пришла юридическая фирма, представляющая интересы кинопрокатчиков востока. За контрольный пакет акций нашей компании они готовы были уплатить 12 миллионов долларов - 7 миллионов наличными и 5 миллионов акциями. Для нас это было бы спасением.
- Дайте мне пять миллионов наличными, - предложил я Мэри, - и я выйду из компании, а вы получите все остальное.
Она согласилась, и на том мы и порешили.
После переговоров, которые велись в течение нескольких недель, были подготовлены все необходимые документы. Наконец, мне позвонил мой адвокат и сказал:
- Чарли, через десять минут у вас будет пять миллионов.
Но десять минут спустя он снова позвонил:
- Чарли, сделка не состоялась. Мэри уже держала перо в руке и готова была подписать бумагу, но вдруг отказалась: «Нет! С какой это стати он сейчас получит пять миллионов долларов, а мне придется ждать своих еще два года?» Я с ней спорил, говорил, что зато она получает семь миллионов - на два миллиона больше, чем вы. Но она отговаривалась тем, что у нее возникнут трудности с подоходным налогом.
Так мы потеряли представлявшуюся нам блестящую возможность. Впоследствии мы были вынуждены продать «Юнайтед артистс» за значительно меньшую сумму.
http://www.mirobretshikh.narod.ru/ot/charlie_chaplin.htm
|
