ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ
Максим Рыльский
Из-за гор, из-за высоких
Сизокрылый взмыл орел...
Он размахом крыл широких
Все преграды поборол.
Вслед за ним летим к вершинам,
Солнцу в очи заглянуть...
Лётом солнечным, орлиным
Вождь указывает путь.
Пой, земля, цвети цветами
В этот гордый, светлый час!..
Слово Сталина меж нами,
Воля сталинская в нас!
Нам покорны стали воды,
Под ногой легли поля.
Поднимаются заводы,
Обновляется земля.
Все вперед, полком единым
Большевистский строй идет.
Лётом сталинским, орлиным
Мудрый вождь страну ведет.
Лучезарными огнями
Жизнь сверкает нам сейчас,
Слово Сталина меж нами,
Воля сталинская в нас!
 Максим Рыльский. Стихотворение
Украина родимая - волны полей,
Города лучезарные, белые хаты!
Украина! Горячею грудью своей
Ты встречаешь сегодня врага-супостата!
Украина, живого труда сторона,
Зори ясные, тихие, синие воды!
Украина! Ты в славной борьбе не одна,
В ней с тобою под стягом багряным - народы
Не один ты видала разбойный погром,
Помнишь топот, и грохот, и хохот батыев,-
Но из пепла, сияя лазурным венком,
Вырастал твой певучий, могучий твой Киев.
Видишь, русский с тобою, грузин и таджик,
Братья все и друзья,- грозной рати лавина!
Свят союз наш, народ - беспредельно велик,
Беспредельно силен в своей ярости львиной!
Мать родная моя! Вслед за черной грозой
День победы наступит, звеня и сверкая!
Славен будет вовеки священный твой бой!
Славен серп твой и меч твой, отчизна родная!
1941
Максим Рыльский. Журавли ( с украинского)
Сегодня над Бульонскою моею
Ключом летели журавли.
Соседский мальчик их увидел первый
И крикнул так, что все повыбегали
На улицу: мой сын, мудрец четырёхлетний,
И тётка прямо с тряпкою в руках
(Окно она весенним утром мыла),
И женщина, что так и не успела
Ботинок завязать, и музыкант,
Чьё творчество влияние имеет
На Моцарта с Шопеном, несомненно,
И я , оставив своего Рабле,
И не доевший завтрак свой Сергей,
И даже Шарик-пёс, неимоверно
Тупой, но всё ж "с возвышенной натурой",
Как твёрдо заверяет та же тётка,
И даже Жорж, сверхчеловек известный гордый,
Что меж ребятами непобедимый вождь.
И все мы дружно головы задрали
(Но кроме Шарика – тот над кустом
Проблемных георгин остановился
В собачьем философском размышленье),
И в небо пальцем тыкали, и слух,
И зренье напрягли…
Они летели
Углом традиционным, что всегда
В учебниках рисуют; пели стройно
Тем жгучим голосом, который бесконечно
Воспет в томах толстенных стихотворных,
И было всё, как добрый тон велит:
И небо синее, и тонкий запах
Листвы горчащей, что перебивает
Бульонские иные ароматы,
И молодое, робкое тепло
По-юношески утреннего солнца,
И старомодная чуть наша радость…
Уже не слышно горнов журавлиных,
Уже самих не видно журавлей
(Последний раз та женщина, что самой
внимательной была, воскликнула: «Вон, справа,
За той антенной») – А мы всё ещё стоим,
Всё в опустевшее взираем небо…
Не знаю, что там думают мои
Соседи, домочадцы, - ну, а я
Так размышляю: если б захотелось
Мне образ времени сего подать
В несложной аллегории, - я взял бы
Тот пролетевший журавлиный ключ,
И мощь его, и целеустремлённость,
И жажду горизонтов, и его
Стальную волю и порядок мудрый
В его строю, где всё к тому ж ещё
Направлено, чтоб легче рассекался
Тяжелый воздух, где в угла вершине
Летит вожак, и мудрый, и отважный,
И все равняют лёт свой по нему,
И знает всяк и цель свою, и путь свой.
1935
Оригинал.
М. Рильський
Журавлі
Сьогодні над Бульйонською моєю
Ключем летіли журавлі.
Сусідський хлопчик їх помітив перший
І крикнув так, що всі повибігали
З кімнат: мій син, мудрець чотирилітній,
І тітка із ганчіркою в руках
(Вікно вона по-весняному мила)
І жінка, що не встигла зав’язати
Одного черевика, й музикант,
Якого творчість безперечний вплив
На Моцарта і на Шопена має,
І я, свого покинувши Рабе,
І, снідання покинувши, Сергій,
І навіть Шарик-пес, протиприродно
Дурний, але „с возвышенной натурой”,
Як це та ж сама тітка запевняє,
І навіть горда надлюдина – Жорж,
У сьомій групі вождь непереможний.
Усі ми голови позадирали
(крім Шарика – той просто над кущем
Жоржин проблематичних зупинився
У філософськім роздумі собачім),
І в небо пальцем тикали, і слух
І зір напруживши...
Вони летіли
Тим кутом традиційним, що малюють
У хрестоматіях; вони співали
Тим голосом жагучим, що про нього
Написано грубезні стоси віршів,
І все було, як добрий тон велить:
І синє небо, і в повітрі запах
Гіркого листя, що перемагає
Усякі інші пахощі бульйонські.
І молоде, несміливе тепло
Несміливого сонця ранкового
І радість наша, трохи старомодна...
Уже не чути сурем журавлиних,
Уже й самих не видно журавлів
(Востаннє жінка, найбистріша оком,
Гукнула: „он... дивись на ту антену
Праворуч...”) – А ми все ще стоїмо,
Все дивимось в небо спорожніле...
Не знаю, що там думають мої
Сусіди й домочадці, – ну, а я
Міркую так: коли мені б схотілось
Подати образ нашої доби
У простій алегорії, – я взяв би
Отой сталевий журавлиний ключ,
Його напругу, силу непохитну,
Його жадобу обріїв, його
Непереможну волю, мудрий лад
У побудові, де до того все
Скероване, щоб легше розтинати
Грудьми повітря, де в вершині кута
Летить одважний, мудрий проводир,
І всі рівняють літ свій по ньому,
І знає всяк мету свою й дорогу.
1935
О сборнике стихов Максима Рыльского
Максим Рыльский принадлежит к лучшим украинским советским поэтам, он не сразу нашел путь к себе и к своему народу: этому предшествовали долгие "годы странствий".
Недаром мотив путешествия так часто звучит, в поэзии Рыльского, недаром поэт так часто говорит о море, о кораблях, парусах и чужеземцах-матросах. Образ Одиссея, этого вечно ищущего новых миров странника, которого так любил Данте, не раз встает перед нами в стихах Рыльского.
Как Одиссей, блужданьем утомленный
По морю синему, я, -- жизнью утомлен, --
Прилег под сенью дерева большого...
(Перевод Ник. Ушакова)
Но поэта привлекал не живой, широко раскинувшийся мир действительности, не то вечно зеленеющее "золотое дерево жизни", о котором говаривал гётовский Мефистофель. Рано "утомленный жизнью", поэт совершал свое путешествие по выдуманной, созданной поэтическим вымыслом, эстетической стране. В тихих гаванях этой вымышленной страны, под сенью густой листвы (не живой листвы, а книжных листьев!) М. Рыльский искал убежища от жизни, настойчиво требовавшей размышлений, требовавшей ответа на жгучие вопросы.
Мелькают мысли или тени мыслей
В полудремоте. Бродит луч в листве,
И пятна света на коре играют,
И муравей, не торопясь, ползет.
И я засну под беззаботный шелест
С надеждой, что меня, играя в мяч,
Прекрасная разбудит Навсикая --
Родная дочь феакского царя.
(Перевод Ник. Ушакова)
Стихи эти относятся к 1915 году. М. Рыльский -- на начальном этапе своего поэтического развития? -- жил по преимуществу книжной культурой, превращая; свои стихи в длинную цепь литературных реминисценций и ассоциаций. В книжном царстве нет границ, и взору поэта открывались все новые, и новые поэтические страны:
А где-то есть певучий Лангедок,
Поля и рощи Франции веселой,
Где в солнце тонет каждый городок
И в виноградниках зеленых--села.
............................................
И остров есть, что осиял Шекспир,
Где Диккенс улыбался сквозь туманы...
(Перевод Д. Крачковского)
Так, при помощи чудесной книжной премудрости поэт; превращался в "гражданина мира".. Но мир. этот при ближайшем рассмотрении оказался маревом, как маревом были чудившиеся поэту "вечность" и "небытие". И в тот час; когда М. Рыльский ощутил это, на его родине, певучей Украине, появился новый поэт с живой мыслью, с живым чувством, с сердцем, широко раскрытым всем впечатлениям большого, цветущего мира...
Я истомился от экзотики,
От изощренных слов и дел...
(Перевод М. Травиной)
Так писал М. Рыльский в 1924 году. Позднее, в своем программном стихотворении "Путешествие", М. Рыльский рассказал, как он наконец причалил к родным берегам, к родной Советской стране, которая бросила трудящимся всего мира клич:
...Рабочий, мощною рукою
Для всей земли добудем солнца свет!
(Перевод М. Комиссаровой}
Поэт увидел социальный смысл явлений. Действительность предстала перед ним, как противопоставление двух миров, где на одной стороне -- рабство, а на другой -- осуществленная мечта о свободном труде, о дружбе народов. И новым светом осветилась перед ним также история, в которой поэт увидел "предысторию", увидел залитую кровью, длительную и напряженную подготовку великой революции, великого освобождения. М. Рыльский создает поэму "Марина" (1933), повесть о судьбе крепостной девушки, о крестьянском восстании против панов. М. Рыльский рассказывает о дружбе, двух художников-рабов -- великого украинского поэта Шевченко и знаменитого негритянского актера Олдриджа:
...И обоим вдруг
Издалека, за дымкою туманной,
Забрезжит день, когда для всех рабов --
Для чернокожих, белых, желтолицых --
Оковы рабства навсегда падут...
(Перевод Б. Турганова)
День этот, к которому в течение столетий стремились целые поколения борцов, платя за него жизнью, предстал перед поэтом во всем сиянии освобожденных, сил, молодости, творчества, нового устремления, которое Рыльский обозначает традиционной, но сохраняющей свою живую поэтическую силу метафорой -- устремленным ввысь полетом птицы. У поэта Рыльского всегда был острый глаз, он видел природу, явления, вещи, различая тонкие оттенки в них, но сейчас все это осмыслилось, потому что в центре стал человек, идущий к цели, знающий дорогу. Если в 1917 году Рыльский писал:
И летит вся земля, как телега в полях,--
К дальней цели, а то и без цели...
{Перевод Е. Нежинцева)
то сейчас он ясно видит и ощущает цель неизменного человеческого "полета":
...когда б мне захотелось
Эпохи нашей облик, воссоздать
В простейшей аллегории, -- я взял бы
Стальной вот этот журавлиный клин,
Его отвагу, напряженье силы,
Его порыв к просторам, и его
Стремленье воли, и разумный план
Строения, где все, как есть, к тому
Направлено, чтоб легче было грудью
Врезаться в воздух, где в вершине клина
Летит вожак, и мудрый, и отважный,
И все полет равняют на него,
И каждому ясна его дорога.
(Перевод М. Комиссаровой)
Вот это обретение смысла и цели в социальных стремлениях человека, в его творческой работе, во всем его жизненном процессе сказалось не только в тех стихах М. Рыльского, в которых поэт непосредственно касается социальных тем, но оно окрасило по-новому все мировосприятие Максима Рыльского, захватило весь лирический комплекс поэта.
Самое понятие "человек", которое раньше было для М. Рыльского одной из многочисленных и равнозначных "эстетических" категорий, оделось для него сейчас живой плотью, осветилось теплом жизни. В стихотворении о Шевченко, выступая против попыток превратить великого народного поэта в "позолоченный киот", в "идол" и перекликаясь с знаменитой шекспировской формулой, Рыльский восклицает: "Он человек!"
В другом месте поэт говорит:
...Тут живут
Поют, родятся, плачут, умирают,
Смеются, верят и читают:
люди!
Простая мысль, а между тем она
Живым теплом обогревает сердце,
Подбрасывает в сонный ум дрова.
(Перевод Л. Длигача)
Советская поэзия и вся наша литература в целом переживает период возрожденного на новой основе гуманизма. Поэзия М. Рыльского -- один из потоков этого общесоветского гуманистического течения.
Легкая и глубоко лирическая ирония (или, вернее, усмешка) всегда сопровождала поэзию М. Рыльского. Но это не усмешка скептика, в ней просто чувствуются зрелость и знание. В творчестве каждого поэта наступает критический период, когда он достигает "середины жизни", когда в его жизни наступает "полдень". В новейших, стихах М. Рыльского чувствуются эти мотивы:
Вновь, быть может, как когда-то,
Соберутся у стола --
Друг, что был милее брата,
И подруга, что ушла.
Обовьют цветы в тот вечер
Косу русую твою,
И чужую свадьбу встречу
Я, как будто бы свою.
(Перевод Ник. Ушакова)
Но эта неминуемая печаль приближающейся человеческой осени находит свое разрешение не только в прекрасных стихах о: маленьком сыне (поэт называет его "грибком"), в котором он видит вечное повторение и обновление жизни и к которому он обращает свой проникнутый радостным знанием жизни "совет":
Расти, живи и знай, что нет нигде
Сильнее муки и, сильнее счастья,
Чем в творчестве, на всей планете нашей,
Прекраснейшей, клянусь, из всех планет!
(Перевод Б. Турганова)
Мало у кого из советских поэтов этого поколения так настойчиво и так убежденно звучит мотив окружающей молодости и уверенной надежды на эту всепобеждающую молодость, как у Максима Рыльского.
Для того чтобы ощутить всю красоту, тонкость и подлинное звучание поэзии М. Рыльского, необходимо с ней ознакомиться в оригинале, на прекрасном и глубоко поэтичном украинском языке.
Среди имеющихся русских переводов стихов М. Рыльского есть добросовестные переводы, есть вполне "приличные", встречаются даже хорошие. Нам хочется выделить, переводы Н. Ушакова, в них чувствуется поэтическая внимательность и чуткость к слову. Но никто из русских переводчиков Рыльского еще не отнесся пока к его произведениям так, как сам Рыльский,-- замечательный мастер поэтического перевода, -- относится к переводимым им поэтам. Для создания подлинного перевода требуется, помимо таланта и умения, заинтересованность переводчика в поэте, которого он переводит, если не страсть, то хотя бы пристрастие, некое чувство любви, близости.
Арон Гурштейн
-
-
-
- * Статья опубликована в журнале "Новый мир" No 3, 1941.
|
