Глава XX.
Куда вел след
1. Тухачевский
Призрак корсиканца еще раз появился в России. Новым кандидатом на роль Наполеона был Михаил Николаевич Тухачевский. Бывший царский офицер из дворян-помещиков, он стал одним из руководителей Красной армии.
Еще юношей, при выпуске из Александровского военного училища, Тухачевский говорил: «В тридцать лет я или буду генералом, или застрелюсь!» Будучи офицером царской армии, он участвовал в первой мировой войне. В 1915 г. он попал в плен к немцам. Лейтенант Фервак, французский офицер, который был в плену вместе с Тухачевским, характеризовал его потом как человека, крайне честолюбивого и не останавливающегося ни перед чем. Голова его была набита ницшеанскими идеями. «Я ненавижу Владимира святого за то, что он крестил Русь и выдал ее западной цивилизации, — говорил Тухачевский. — Надо было сохранить в неприкосновенности наше грубое язычество, наше варварство. Но и то, и другое еще вернется. Я в этом не сомневаюсь!» Касаясь возможности революции в России, Тухачевский говорил: «Многие жаждут ее. Мы тяжелы на подъем, но разрушители по природе. Если вспыхнет революция, один бог знает, куда она приведет. Я считаю, что конституция будет означать конец России. Нам нужен деспот!»
Тухачевский бежал из немецкого плена и вернулся в Россию накануне Октябрьской революции. Он присоединился к бывшим офицерам царской армии, которые организовывали белогвардейские войска для борьбы с большевиками. И вдруг переменил фронт. Одному из своих приятелей, капитану Дмитрию Голум-беку, Тухачевский по секрету сообщил о своем решении порвать с белыми. «Я спросил его, что же он намерен делать», — рассказывал впоследствии Голум-бек. — Он ответил: «Откровенно говоря, я перехожу к большевикам. Белая армия ничего не способна сделать. У нас нет вождя». Несколько минут он ходил по комнате, потом остановился и воскликнул: «Не подражай мне, если не хочешь, но я думаю, что поступаю правильно, Россия будет теперь совсем другая!»
В 1918 г. Тухачевский вступил в большевистскую партию. Он вскоре нашел себе место среди военных авантюристов, окружавших Троцкого, но уклонялся от участия в его политических интригах. Образованный и опытный военный, он быстро делал карьеру в еще не окрепшей тогда Красной армии. Он командовал 1-й и 5-й армиями на врангелевском фронте, участвовал в успешном наступлении на Деникина и, вместе с Троцким, не очень успешно руководил контрнаступлением против вторгшихся поляков. В 1922 г. он был назначен начальником Военной академии. Вместе с другими высшими командирами Красной армии он принимал участие в военных переговорах с немецкой Веймарской республикой после Рапалльского договора.
В дальнейшем Тухачевский стал во главе немногочисленной группы кадровых военных, бывших царских офицеров, служивших в штабе Красной армии, которые считали для себя обидой быть под началом старых партизан — Ворошилова и Буденного. В группу Тухачевского входили представители высшего командования — Якир, Корк, Уборевич и Фельдман, рабски преклонявшиеся перед немецкой военщиной. Наиболее тесно Тухачевский был связан с троцкистом В.К.Путной, занимавшим должности военного атташе в Берлине, Лондоне и Токио, и начальником Политического управления Красной армии Яном Гамарником, личным другом рейхсверовских генералов Секта и Гаммерштейна.
Вместе с Путной и Гамарником Тухачевский вскоре организовал в штабе Красной армии небольшую, но влиятельную германофильскую клику. Тухачевский и его сообщники знали о сделке Троцкого с рейхсвером, но считали ее «политическим» соглашением. Эту сделку надо было, по их мнению, «уравновесить» союзом между группой Тухачевского и немецким верховным командованием. Захват власти Гитлером нисколько не отразился на тайном соглашении между Тухачевским и немецкими военачальниками. Гитлер, как и Троцкий, был «политиком». У военных же имелись свои планы...
С первого же дня существования право-троцкистского блока Троцкий считал Тухачевского главным козырем, который должен быть разыгран только в решающий стратегический момент. Он поддерживал сношения с Тухачевским главным образом через Крестинского и Путну. Позднее Бухарин сделал Томского своим личным «офицером связи» для сношений с военной группой. Как Троцкий, так и Бухарин прекрасно знали, что Тухачевский презирает «политиков» и «идеологов», и опасались его честолюбивых замыслов. Обсуждая с Томским возможность пустить в ход военную группу, Бухарин, согласно его показаниям на суде, говорил:
— Поскольку речь идет о военном перевороте,, то в силу самой логики вещей будет необычайно велик удельный вес именно военной группы заговорщиков... и отсюда может возникнуть своеобразная бонапартистская опасность, а бонапартисты, я в частности имел в виду Тухачевского, первым делом расправятся со своими союзниками, так называемыми вдохновителями, по наполеоновскому образцу. Я всегда в разговорах называл Тухачевского «потенциальным Наполеончиком», а известно, как Наполеон расправлялся с так называемыми идеологами.
Далее Бухарин спросил Томского, «как он мыслит механику переворота».
— Это — дело военной организации, — сказал Томский и добавил, что когда нацисты нападут на Советский Союз, военная группа предполагает «открыть немцам фронт», т.е. капитулировать перед ними. Этот план подробно разработан и одобрен Тухачевским, Путной, Гамарником и немцами.
На это Бухарин ответил, что можно будет «избавиться попутно» от тревожившей его «бонапартистской опасности».
Томский не понял. Тогда Бухарин ему объяснил: Тухачевский попытается установить военную диктатуру; может быть даже он попробует заручиться поддержкой масс, сделав козлами отпущения политических руководителей заговора. Но став у власти, политики сумели бы побить Тухачевского его же оружием. «В таком случае целесообразно отдать под суд виновников поражения на фронте. Это даст нам возможность, играя патриотическими лозунгами, увлечь за собою массы...» — сказал Бухарин.
В начале 1936 г. Тухачевский как советский военный представитель ездил в Лондон на похороны короля Георга V. Незадолго до отъезда он получил желанное звание маршала Советского Союза. Он был убежден, что близок час, когда советский строй будет низвергнут и «новая» Россия в союзе с Германией и Японией ринется в бой за мировое господство.
По дороге в Лондон Тухачевский останавливался ненадолго в Варшаве и Берлине, где он беседовал с польскими «полковниками» и немецкими генералами. Он так был уверен в успехе, что почти не скрывал своего преклонения перед немецкими милитаристами.
В Париже, на официальном обеде в советском посольстве, устроенном после его возвращения из Лондона, Тухачевский изумил европейских дипломатов открытыми нападками на советское правительство, добивавшееся организации коллективной безопасности совместно с западными демократическими державами. Сидя за столом рядом с румынским министром иностранных дел Николаем Титулеску, он говорил:
— Напрасно, господин министр, вы связываете свою карьеру и судьбу своей страны с судьбами таких старых, конченых государств, как Великобритания и Франция. Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии, по крайней мере в течение некоторого времени, будет принадлежать гегемония на европейском континенте. Я уверен, что Гитлер означает спасение для нас всех.
Слова Тухачевского были записаны румынским дипломатом, заведующим отделом печати румынского посольства в Париже Э.Шакананом Эссезом, который также присутствовал на банкете в советском посольстве. А бывшая в числе гостей известная французская журналистка Женевьева Табуи писала потом в своей книге «Меня называют Кассандрой»:
В последний раз я видела Тухачевского на следующий день после похорон короля Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром... Он только что побывал в Германии и рассыпался в пламенных похвалах нацистам. Сидя справа от меня и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он не переставая повторял:
— Они уже непобедимы, мадам Табуи!
Почему он говорил с такой уверенностью? Не потому ли, что ему вскружил голову сердечный прием, оказанный ему немецкими дипломатами, которым нетрудно было сговориться с этим представителем старой русской школы? Так или иначе в этот вечер не я одна была встревожена его откровенным энтузиазмом. Одни из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали посольство: «Надеюсь, что не все русские думают так».
Разоблачения на процессе троцкистско-зиновьевского террористического блока в августе 1936 г. и последовавший затем арест Пятакова и Радека сильно взволновали Тухачевского. Он встретился с Крестинским и сказал ему, что планы заговорщиков надо коренным образом перестроить. Первоначально предполагалось, что военная группа не выступит, пока Советский Союз не подвергнется нападению извне. Но на международном горизонте все время появляется что-нибудь новое, например, франко-советский пакт или неожиданно стойкая оборона Мадрида, — и все это откладывает удар извне. Поэтому, сказал Тухачевский, заговорщики должны ускорить дело и устроить переворот раньше, чем предусмотрено по плану. Немцы немедленно придут на помощь своим союзникам в России.
Крестинский ответил, что сейчас же сообщит эти соображения Троцкому и объяснит ему, что необходимо действовать быстрее.
В октябре Крестинский отправил Троцкому «устную информацию» следующего содержания:
«Мы считаем, что арестовано довольно много троцкистов, но тем не менее основные силы... еще не затронуты... Выступление может состояться... для этого нужно центру ускорить внешние иностранные выступления».
Под «иностранными выступлениями» Крестинский подразумевал нападение нацистов на Советский Союз...
Вскоре после этого, в ноябре, на Чрезвычайном Восьмом Съезде Советов, Тухачевский, встретив Крестинского, отвел его в сторону. «Начались провалы, — взволнованно сказал Тухачевский, — и нет никаких оснований думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится». И действительно, троцкистский связист Путна был уже арестован. Правительство явно подозревало о существовании обширного заговора и готовилось принять решительные меры. В распоряжении властей имелось достаточно данных, чтобы вынести обвинительный приговор Пятакову и другим. Арест Путны и снятие Ягоды с поста народного комиссара внутренних дел означали, что следственные власти добираются до самого корня. И трудно было предвидеть, куда приведет след. Все висело на волоске.
Тухачевский стоял за немедленное выступление. Блок должен безотлагательно принять решение и подготовить все свои силы для поддержки военного переворота...
Крестинский обсудил вопрос с Розенгольцем. Оба троцкистско-немецких агента пришли к заключению, что Тухачевский прав. Троцкому было отправлено еще одно письмо. В нем, кроме сообщения о намерении Тухачевского выступить, не дожидаясь войны, Крестинский поднимал еще некоторые важные вопросы политической стратегии. Он писал:
...Придется при такого рода выступлении скрыть истинные цели переворота, обращаться к населению, к армии и к иностранным государствам... Во-первых, было бы правильно в своих обращениях к населению не говорить о том, что наше выступление направлено к свержению существующего социалистического строя... мы... будем... выступать под личиной советских революционеров: свергнем плохое советское правительство и возродим хорошее советское правительство... Так мы собирались говорить, но про себя мы рассуждали иначе.
Ответ был получен Крестинским в конце декабря. Троцкий полностью соглашался с Крестинским.
После ареста Пятакова он и сам пришел к выводу, что военную группу надо пустить в ход без дальнейших отсрочек. Письмо Крестинского было еще в дороге, а Троцкий уже писал Розенгольцу, высказываясь за немедленное военное выступление...
«После получения этого ответа, — показывал потом Крестинский, — и началась более непосредственная подготовка выступления. Тухачевскому были развязаны руки, ему дана была картбланш — приступить к этому делу непосредственно».
2. Процесс троцкистского параллельного центра
Советское правительство также готовилось действовать. Разоблачения на процессе Зиновьева и Каменева с полной несомненностью установили, что заговор выходил далеко за рамки тайной «левой» оппозиции. Действительные центры заговора находились не в России; они были в Берлине и в Токио. По мере хода расследования советскому правительству все яснее становились нити, связывавшие русскую «пятую колонну» с державами оси.
23 января 1937 г. перед Военной Коллегией Верховного Суда СССР предстали Пятаков, Радек, Сокольников, Шестов, Муралов и двенадцать их сообщников, в том числе главные агенты немецкой и японской разведок.
В течение нескольких месяцев до суда руководящие деятели троцкистского центра упорно отрицали предъявленные им обвинения. Но улики против них были неоспоримые и подавляющие. Один за другим, они вынуждены были признать, что руководили вредительством и террором, и, согласно инструкциям Троцкого, поддерживали сношения с германским и японским правительствами. Но ни на следствии, ни на суде они не раскрыли всей картины. Они даже не заикнулись о существовании военной группы; они не упомянули имени Крестинского или Розенгольца; они ничем не выдали существования право-троцкистского блока, последнего и самого влиятельного «слоя» заговорщиков, который тем временем лихорадочно готовился к захвату власти.
На предварительном следствии Сокольников, бывший заместитель народного комиссара по иностранным делам, раскрыл политическую сторону заговора — сделку с Гессом, предположенное расчленение СССР, план установления фашистской диктатуры после свержения советской власти. На суде Сокольников показал:
«Мы считали, что фашизм — это самый организованный капитализм, он побеждает, захватывает Европу, душит нас. Поэтому лучше с ним сговориться... Все это подкреплялось таким доводом: лучше пойти на известные жертвы, даже на очень тяжелые, чем потерять все... Мы рассуждали как политики... Мы считали, что у нас остаются известные шансы».
Пятаков признал, что он был лидером троцкистского центра. Спокойным, рассудительным тоном, тщательно выбирая слова, бывший член президиума ВСНХ давал показания по поводу установленных фактов террора и вредительства, которыми он руководил до самого ареста. И при этом он сохранял на сухом и вытянутом бледном лице такое бесстрастное выражение, что, по словам американского посла Джозефа Э.Дэвиса, был «похож на профессора, читающего лекцию».
Вышинский добивался от Пятакова объяснения, как троцкисты и иностранные агенты при встрече узнают друг друга. Пятаков всячески увиливал от ответа:
Вышинский. Что побудило германского агента Ратайчака открыться вам?
Пятаков. Два человека говорили со мной...
Вышинский. Открылся он вам, или вы открылись ему?
Пятаков. Открыться можно взаимно.
Вышинский. Вы открылись первый?
Пятаков. Кто был первый, он или я — курица или яйцо — я не знаю.
Как писал потом Джон Гюнтер в «Инсайд Юроп», за границей было широко распространено мнение, что все подсудимые говорили одно и то же, что вид у них был жалкий и заискивающий. Такое впечатление не совсем правильно. Они упорно спорили с обвинителем и, по существу, признавали лишь то, что вынуждены были признать...
По мере того как в ходе процесса обвиняемые один за другим беспощадно разоблачали Пятакова как расчетливого хладнокровного убийцу и предателя, в его спокойном, ровном голосе стала слышаться нотка растерянности и нерешительности. Осведомленность обвинения о некоторых фактах была для него неожиданным ударом. Тогда он изменил свою позицию. Он стал утверждать, что еще до ареста у него возникли сомнения в правильности действий Троцкого. Так, например, по его словам, он не одобрял сделки с Гессом. «Мы попали в тупик, — сказал Пятаков, — и я искал выхода». В последнем слове, обращенном к суду, Пятаков воскликнул:
Да, я был троцкистом в течение многих лет. Рука об руку я шел вместе с троцкистами... Не думайте, граждане судьи... что за эти годы, годы удушливого троцкистского подполья, я не видел того, что происходит в стране. Не думайте, что я не понимал того, что делается в промышленности. Я скажу прямо. Подчас, выходя из троцкистского подполья и занимаясь другой своей практической работой, я иногда чувствовал как бы облегчение и, конечно, человечески, это была двойственность не только в смысле внешнего поведения, но и внутри меня... Через несколько часов вы вынесете ваш приговор... Не лишайте меня одного, граждане судьи. Не лишайте меня права на сознание, что и в ваших глазах, хотя бы и слишком поздно, я нашел в себе силы порвать со своим преступным прошлым.
Ни слова о том, что на свободе остался еще «слой» заговорщиков, так и не вырвалось у Пятакова...
Николай Муралов, командовавший после Октябрьской революции войсками Московского военного округа, видный деятель «гвардии» Троцкого, с 1932 г. руководивший вместе с Шестовым и немецкими «техниками» троцкистскими ячейками на Урале, просил суд принять во внимание его «чистосердечные показания» и отнестись к нему со снисхождением. Огромного роста, седой, бородатый, Муралов давал показания стоя, вытянув руки по швам. Он заявил, что, находясь под арестом, после долгой внутренней борьбы решил рассказать все. Уолтеру Дюранти и некоторым другим слушателям казалось, что в его словах звучит неподдельная искренность, когда он говорил суду:
Я отказался от защитника, я отказался от защиты, потому что я привык защищаться годным оружием и нападать. У меня нет годного оружия, чтобы защищаться... Было бы непристойно мне обвинять кого-нибудь в вовлечении меня в троцкистскую организацию... В этом я не смею никого обвинять, в этом я сам виноват. Это моя вина, это моя беда... Свыше десяти лет я был верным солдатом Троцкого...
Карл Радек, поглядывая из-за толстых стекол очков на переполненный зал, юлил и вилял перед Вышинским, переходя от смиренной вкрадчивости к дерзкому высокомерию, и обратно. Подобно Пятакову, только более откровенно, он признал свою изменническую деятельность. Радек утверждал также, что еще до ареста, как только он получил от Троцкого письмо, сообщавшее о сделке с немецким и японским правительствами, он решил отмежеваться от Троцкого и разоблачить заговор. Несколько недель он ломал себе голову над тем, как ему поступить.
Вышинский. Что вы решили?
Радек. Первый ход — это было идти в ЦК партии, сделать заявление, назвать всех лиц. Я на это не пошел. Не я пошел в ГПУ, а за мной пришло ГПУ.
Вышинский. Ответ красноречивый!
Радек. Ответ грустный.
В последнем слове Радек рисовал себя как человека, раздираемого сомнениями, непрестанно колеблющегося между преданностью советской власти и верностью оппозиции, к которой он принадлежал с первых дней революции. По его словам, он был убежден, что советский строй ни в коем случае не может выдержать враждебное давление извне. «Я расходился с партией по главному вопросу, — говорил Радек, — по вопросу о продолжении борьбы за пятилетний план... Троцкий воспользовался моим смятением». По рассказу Радека, шаг за шагом он был втянут в самое сердце заговора. А потом ему стали известны связи с иностранной военной разведкой и, под конец, переговоры Троцкого с Альфредом Розенбергом и Рудольфом Гессом. «Троцкий, — сказал Радек, — поставил нас перед фактом своего сговора».
Объясняя, как он пришел к решению признать свою виновность и подтвердить все, что ему было известно о фактической стороне заговора, Радек говорил суду:
Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия... мне сказал: «Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показаний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель...»
В течение двух с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение двух с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл...
И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже — последний. Зачем же вы теряете время и медлите, не говорите того, что можете показать?» И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания».
Приговор был вынесен 30 января 1937 г. Все подсудимые были признаны виновными в том, что они «в целях ускорения военного нападения на Советский Союз, содействия иностранным агрессорам в захвате территорий Советского Союза, свержения советской власти, восстановления капитализма и власти буржуазии руководили изменнической, диверсионно-вредительской, шпионской и террористической деятельностью».
Военная Коллегия Верховного Суда приговорила Пятакова, Муралова, Шестова и десять других подсудимых к расстрелу. Радек, Сокольников и двое второстепенных участников заговора были приговорены к лишению свободы на продолжительные сроки.
Подводя итоги в своей речи 28 января 1937 г., государственный обвинитель Вышинский сказал:
Люди, связавшиеся с иностранными — германской и японской — разведками под руководством Троцкого и Пятакова, своей шпионской работой стремились достичь результатов, которые должны были самым тягчайшим образом сказаться на интересах не только нашего государства, но и на интересах целого ряда государств, вместе с нами желающих мира, борющихся вместе с нами за мир. Мы в высокой степени заинтересованы в том, чтобы в каждой стране, желающей мира и борющейся за мир, самыми решительными мерами их правительств были прекращены всякие попытки преступной шпионской, диверсионной, террористической деятельности, которая организуется врагами мира, врагами демократии, темными фашистскими силами, подготовляющими войну, собирающимися взорвать дело мира и, следовательно, дело всего передового, всего прогрессивного человечества.
Слова Вышинского не получили широкого распространения за пределами Советской России, но их слышали и хорошо запомнили некоторые дипломаты и журналисты.
На американского посла в Москве Джозефа Э.Дэвиса процесс произвел глубокое впечатление. Дэвис ежедневно присутствовал в зале суда и при помощи переводчика внимательно следил за ходом процесса. Бывший адвокат, Дэвис сообщал, что прокурор Вышинский, которого антисоветская пропаганда изображала «жестоким инквизитором», по его мнению, «очень похож на Гомера Каммингса{78} — такой же спокойный, бесстрастный, рассудительный, искусный и мудрый. Как юрист, я был глубоко удовлетворен и восхищен тем, как он вел это дело».
В секретной депеше на имя государственного секретаря Корделла Хэлла от 17 февраля 1937 г. посол Дэвис сообщал, что почти все иностранные дипломаты в Москве разделяют его мнение о справедливости вынесенного по делу приговора. Он писал в этой депеше:
Я беседовал чуть ли не со всеми членами здешнего дипломатического корпуса, и все они, за одним только исключением, держатся мнения, что на процессе было с очевидностью установлено существование политического сообщества и заговора, поставившего себе целью свержение правительства.
Но это обстоятельство не стало известным широкой публике. Могущественные силы усиленно хлопотали, стараясь скрыть правду о «пятой колонне» в Советской России. 11 марта 1937 г. посол Дэвис записал в свой московский дневник:
Другой дипломат, посланник..., в разговоре со мной вчера очень удачно охарактеризовал положение. Говоря о процессе, он сказал, что подсудимые, вне всякого сомнения, были виновны; те из нас, кто присутствовал на процессе, по существу согласны с этим; но внешний мир, судя по газетным сообщениям, склонен думать, что процесс был инсценировкой (только фасадом, как он выразился); и хотя он знает, что это не так, пожалуй, лучше, чтобы внешний мир думал, что это так{79}.
3. Планы майского выступления
Заговор еще далеко не был разгромлен. Подобно Пятакову, Радек также умолчал о некоторых важных обстоятельствах, несмотря на кажущуюся откровенность его показаний. Правда, на второй день процесса Радек чуть не проболтался. Его подвел собственный несдержанный язык. Стараясь уклониться от ответа на один из настойчивых вопросов Вышинского, он упомянул имя Тухачевского. «Виталий Путна, — сказал Радек, — приходил ко мне с просьбой от Тухачевского», — и тотчас же быстро заговорил о другом, не упоминая больше произнесенного имени.
На следующий день Вышинский огласил часть показаний Радека на предыдущем заседании. «Я хочу знать, в какой связи вы назвали имя Тухачевского», — обратился он к Радеку,
Короткая пауза, затем последовал гладкий, без запинки, ответ. Тухачевскому, по словам Радека, нужны были «некоторые правительственные материалы», которые Радек хранил в редакции «Известий». «Тухачевский не имел, конечно, никакого понятия о моей роли... — добавил Радек. — Я знаю, что Тухачевский относится к партии и правительству с беззаветной преданностью!»
Это все, что говорилось о Тухачевском на процессе. Но оставшиеся на свободе заговорщики пришли к убеждению, что всякая дальнейшая отсрочка была бы для них равносильна самоубийству.
Крестинский, Розенгольц, Тухачевский и Гамарник устроили ряд экстренных тайных совещаний. Тухачевский начал назначать офицеров в специальные «команды», каждая из которых имела свои особые задачи на случай выступления.
К концу марта 1937 г. подготовка военного переворота вступила в заключительную стадию. На совещании с Крестинским и Розенгольцем, на квартире последнего, Тухачевский заявил, что военная группа будет в полной готовности через шесть недель. Выступление можно назначить на первые числа мая, во всяком случае оно должно состояться не позже 15-го. В военной группе, сказал он, обсуждается «ряд вариантов» переворота.
«Один из этих вариантов, — показывал на суде Розенгольц, — на который Тухачевский наиболее сильно рассчитывал, — это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире, под каким-нибудь предлогом проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства». Одновременно Гамарник со своими отрядами должен был захватить здание Народного комиссариата внутренних дел.
Был разговор и о других «вариантах», но этот, по мнению Крестинского и Розенгольца, как самый смелый, имел больше всего шансов на успех...
Совещание на квартире Розенгольца приободрило заговорщиков. План переворота, намеченный Тухачевским, внушал им радужные надежды. Несмотря на потерю Пятакова и других сообщников, казалось, что долгожданный день, к которому так готовились заговорщики, наступает.
Быстро промелькнул апрель, занятый последними лихорадочными приготовлениями.
Крестинский приступил к изготовлению подробных списков «людей, которых нужно будет арестовать и снять с постов в момент выступления, и списков людей, которых можно будет назначить на эти освободившиеся места». Отряду головорезов под командованием Гамарника было поручено убийство Молотова и Ворошилова. Розенгольц собирался накануне переворота добиться приема у Сталина и убить вождя советского народа в его кабинете в Кремле...
Это происходило на второй неделе мая 1937 г.
И вдруг советское правительство нанесло сокрушительный удар. 11 мая маршал Тухачевский был смещен с поста заместителя народного комиссара обороны и назначен командующим войсками второстепенного волжского военного округа. Гамарник также был снят со своего поста. Сняты были и видные военные деятели Якир и Уборевич, участвовавшие в заговоре вместе с Тухачевским и Гамарником. Двое других видных военных, Корк и Эйдеман, были арестованы по обвинению в тайных сношениях с нацистской Германией.
— Я стал готовиться к аресту, — показывал потом Крестинский. — Розенгольц не ждал провала и брал на себя продолжение сношений с Троцким... Через несколько дней после этого я был арестован.
Власти опубликовали официальное сообщение о том, что Бухарину, Рыкову и Томскому, которые были привлечены к следствию и находились под надзором, предъявлено обвинение в измене. Бухарин и Рыков были взяты под стражу. Томский в предвидении ареста покончил самоубийством, 31 мая Гамарник последовал примеру Томского и застрелился. Было сообщено, что Тухачевский и ряд других представителей высшего командования арестованы НКВД.
Спустя короткое время был арестован и Розенгольц. Предпринятые по всему Союзу аресты лиц, заподозренных в принадлежности к «пятой колонне», продолжались.
11 июня 1937 г., в одиннадцать часов утра, маршал Тухачевский, вместе с семью другими представителями высшего командования, предстал перед Особым Военным Трибуналом Верховного Суда. Ввиду того, что показания на суде должны были касаться военных тайн, дело слушалось при закрытых дверях. Процесс разбирался по правилам военного судопроизводства.
Подсудимым было предъявлено обвинение в сговоре с враждебными иностранными державами против Советского Союза. Перед маршалами Ворошиловым, Буденным, Шапошниковым и другими руководителями Красной армии в зале суда рядом с Тухачевским стояли следующие семь представителей начальствующего состава:
В.К.Путна, бывший военный атташе в Лондоне, Токио и Берлине.
И.Э.Якир, бывший командующий войсками Украинского военного округа.
И.П.Уборевич, бывший командующий войсками Белорусского военного округа.
Р.П.Эйдеман, бывший председатель Центрального совета Осоавиахима.
А.И.Корк, бывший начальник Военной академии им. Фрунзе.
Б.М.Фельдман, бывший начальник отдела личного состава штаба Красной армии.
В.М.Примаков, бывший командующий войсками Харьковского военного округа.
В официальном сообщении о процессе говорилось:
Следственными материалами установлено участие обвиняемых, а также покончившего жизнь самоубийством Яна Гамарника в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружественную политику в отношении СССР.
Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения о состоянии Красной армии.
Они вели вредительскую работу по ослаблению мощи Красной армии и пытались подготовить поражение Красной армии на случай нападении на СССР и имели своей целью содействовать восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов.
12 июня Военный трибунал вынес приговор. Подсудимые были признаны виновными в деяниях, вменявшихся им в вину, и приговорены к расстрелу. Через двадцать четыре часа приговор был приведен в исполнение.
Снова по всему миру прокатилась волна антисоветских злостных сплетен и пропаганды. Уверяли, будто вся Красная армия охвачена восстанием против советского правительства.
События в Советской России смутили даже многих добросовестных наблюдателей. Тогда еще не были широко известны характер и методы «пятой колонны». 4 июля 1937 г. американский посол в Москве Джозеф Э.Дэвис имел беседу с народным комиссаром по иностранным делам М.М.Литвиновым. Он прямо сказал Литвинову, что расстрел высших офицеров Красной армии и московские процессы произвели дурное впечатление в Европе и Соединенных Штатах.
— По-моему, — сказал посол, — это поколебало доверие Англии и Франции к мощи СССР по сравнению с гитлеровской.
Литвинов тоже говорил откровенно. Он сказал Дэвису, что советское правительство вынуждено было прибегнуть к решительным мерам, чтобы в предвидении неминуемой войны оградить страну от изменнических организаций, которые действовали бы заодно с Берлином и Токио.
— Придет день, — сказал Литвинов, — когда мир оценит то, что мы сделали, чтобы предохранить наше государство от угрожающей измены... Мы оказываем услугу всему миру, защищаясь от угрозы гитлеровского мирового господства и тем самым сохраняя Советский Союз в качестве мощного оплота против нацистской опасности.
28 июля 1937 г., разобравшись в действительном положении в Советской России, Дэвис послал государственному секретарю Корделлу Хэллу «совершенно секретную депешу №457». Сделав обзор последних событий, посол опровергал нелепые слухи о массовом недовольстве и неминуемом крушении советской власти. «Вопреки газетным россказням, не наблюдается ничего похожего на казачьи стоянки вблизи Кремля или казачьи разъезды на Красной площади», — писал он. Что же касается дела Тухачевского, то, анализируя его, посол приходил к следующему выводу:
Если исключить возможность террористических актов или войны с иностранным государством, то положение правительства и нынешнего режима представляется незыблемым как в настоящий момент, так, вероятно, и на известный период в будущем. «Корсиканская» опасность пока что ликвидирована.
4. Финал
Последний из трех знаменитых московских процессов начался 2 марта 1938 г. в Доме Союзов. Дело разбиралось Военной Коллегией Верховного Суда.
Утренние, дневные и вечерние заседания, посвященные судебному следствию, в том числе и заседания при закрытых дверях, на которых давались показания, касавшиеся военных тайн, продолжались семь дней.
На скамье подсудимых сидели двадцать один человек. Это были: бывший председатель коллегии ОГПУ Генрих Ягода и его секретарь Павел Буланов; лидеры правых Николай Бухарин и Алексей Рыков; троцкистские лидеры и одновременно немецкие агенты Николай Крестинский и Аркадий Розенгольц; троцкистско-японский агент Христиан Раковский; еще двое троцкистских лидеров и немецких агентов — Михаил Чернов и Григорий Гринько; польский агент Василий Шарангович; одиннадцать других заговорщиков — члены право-троцкистского блока, вредители, террористы и иностранные агенты, в том числе связист Троцкого Сергей Бессонов и врачи-убийцы Левин, Плетнев и Казаков.
Американский журналист Уолтер Дюранти, присутствовавший на процессе, писал потом в своей книге «Кремль и народ»:
Это был, по существу, заключительный, итоговый процесс, потому что к этому времени дело стало ясным прокуратура овладела фактами и научилась распознавать врагов и доморощенных, и импортированных. Прежние колебания и сомнения теперь рассеялись, так как процессы один за другим (и в особенности, по-моему, процесс «генералов») постепенно восполнили картину, которая во время убийства Кирова была столь неясной и хаотичной...
Следственные власти тщательно подготовили дело. Длившаяся целые месяцы работа предварительного следствия, сличение новых данных с материалами прежних процессов, очные ставки обвиняемых со свидетелями и подробные допросы арестованных заговорщиков нашли свое отражение в обвинительном заключении. Формула обвинения гласила:
1. В 1932–33 гг. по заданию разведок враждебных СССР иностранных государств обвиняемыми по настоящему делу была составлена заговорщическая группа под названием «право-троцкистский блок», поставившая своей целью шпионаж в пользу иностранных государств, вредительство, диверсии, террор, подрыв военной мощи СССР, провокацию военного нападения этих государств на СССР, поражение СССР, расчленение СССР...
2. «Право-троцкистский блок» вступил в сношения c некоторыми иностранными государствами в целях получения с их стороны вооруженной помощи для осуществления своих преступных замыслов.
3. «Право-троцкистский блок» систематически занимался в пользу этих государств шпионажем, снабжая иностранные разведки важнейшими государственными секретными сведениями.
4. «Право-троцкистский блок» систематически осуществлял вредительские и диверсионные акты в различных отраслях социалистического строительства (в промышленности, в сельском хозяйстве, на железнодорожном транспорте, в области финансов, коммунального хозяйства и т.п.).
5. «Право-троцкистский блок» организовал ряд террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства и осуществил террористически акты против С.М.Кирова, В.Р.Менжинского, В.В.Куйбышева, А.М.Горького.
Процесс право-троцкистского блока впервые выявил и разоблачил перед всем миром приемы «пятой колонны» стран оси. Вся техника методов скрытой войны — пропаганда, террор, измена в руководящих учреждениях, махинации квислингов, тактика тайной армии, наносящей удар изнутри, — словом, вся сущность стратегии «пятой колонны» держав оси, руками которой нацисты уже вели подрывную работу в Испании, Австрии, Чехословакии, Норвегии, Бельгии, Франции и других странах Европы и в Америке, была полностью разоблачена.
— Бухарины и Рыковы, Ягоды и Булановы, Кресстинские и Розенгольцы... — сказал советский обвинитель Вышинский в своей речи 11 марта, — это та же «пятая колонна»...
Посол Дэвис, присутствовавший на процессе, назвал его «ужасающей» судебной, психологической и политической драмой. 8 марта он писал своей дочери:
На процессе обнажились все основные пороки и слабости человеческой натуры — эгоистические устремления в их наихудшей форме. Вырисовываются контуры заговора, который чуть не привел к свержению правительства.
Некоторые из обвиняемых, стараясь уйти от возмездия, пытались увернуться от полной ответственности за свои преступления, свалить вину на других, изобразить себя честными, но введенными в заблуждение политиками. Другие, без видимого страха за свою участь и не рассчитывая, казалось, на смягчение смертного приговора, приводили страшные подробности совершенных ими «политических» убийств, а также шпионской и вредительской деятельности, выполнявшейся ими под руководством немецкой и японской военных разведок.
В своем последнем слове Бухарин, разыгрывавший из себя на суде «идеолога» заговора, нарисовал яркую картину внутреннего разлада и тяжелых сомнений, пережитых после ареста многими из людей, которые когда-то были революционерами, а потом превратились в изменников и, вместе с Троцким, вступили с нацистской Германией и Японией в заговор против Советского Союза. Он говорил:
Я уже указывал при даче основных показаний на судебном следствии, что не голая логика борьбы погнала нас, контрреволюционных заговорщиков, в то зловонное подполье, которое в своей наготе раскрылось за время этого процесса. Эта голая логика борьбы сопровождалась перерождением идей, перерождением психологии, перерождением нас самих, перерождением людей. Исторические примеры таких перерождений известны. Стоит назвать имена Бриана, Муссолини и так далее, И у нас было перерождение...
Я буду говорить теперь о самом себе, о причинах своего раскаяния. Конечно, надо сказать, что и улики играют очень крупную роль. Я около трех месяцев запирался. Потом я стал давать показания. Почему? Причина этого заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое. Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умрешь, во имя чего ты умрешь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютно черная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть не раскаявшись... И когда спрашиваешь себя: ну, хорошо, ты не умрешь; если ты каким-нибудь чудом останешься жить, то опять-таки для чего? Изолированный от всех, враг народа, в положении нечеловеческом, в полной изоляции от всего, что составляет суть жизни... И тотчас же на этот вопрос получается тот же ответ...
Я, быть может, говорю последний раз в жизни... Я a priori могу предполагать, что и Троцкий и другие мои союзники по преступлениям, и II Интернационал ...будут пытаться защищать нас, в частности и в особенности меня. Я эту защиту отвергаю. Я жду приговора.
Приговор был объявлен 13 марта 1938 г. Все подсудимые были признаны виновными. Троих — Плетнева, Бессонова и Раковского — суд приговорил к лишению свободы. Остальные были приговорены к расстрелу.
* * *
Три года спустя, летом 1941 г., когда нацисты напали на Советский Союз, Джозеф Э.Дэвис, бывший американский посол в СССР, писал:
В России не было так называемой «внутренней агрессии», действовавшей согласованно с немецким верховным командованием. В 1939 г. поход Гитлера на Прагу сопровождался активной военной поддержкой со стороны генлейновских организаций. То же самое можно сказать о гитлеровском вторжении в Норвегию. Но в России не оказалось судетских генлейнов, словацких тиссо, бельгийских дегрелей или норвежских квислингов...
Все это фигурировало на процессах 1937 и 1938 годов, на которых я присутствовал, лично следя за их ходом. Вновь пересмотрев отчеты об этих процессах и то, что я сам тогда писал... я вижу, что, по существу, все методы действий немецкой «пятой колонны», известные нам теперь, были раскрыты и обнажены признаниями саморазоблачившихся русских квислингов...
Теперь совершенно ясно, что все эти процессы, чистки и ликвидации, которые в свое время казались такими суровыми и так шокировали весь мир, были частью решительного и энергичного усилия сталинского правительства предохранить себя не только от переворота изнутри, но и от нападения извне. Оно основательно взялось за работу по очистке и освобождению страны от изменнических элементов. Все сомнения разрешились в пользу правительства.
В России в 1941 г. не оказалось представителей «пятой колонны» — они были расстреляны. Чистка навела порядок в стране и освободила ее от измены.
В Советской России «пятая колонна» держав оси была своевременно разгромлена.
Продолжение следует
Сейерс Майкл - Кан Альберт - Тайная война против Советской России
|
