Документальная иллюстрация. Положение еврейского народа до Революции

Документальная иллюстрация. Положение еврейского народа до Революции
 
ВЕСНОЙ 1919-го

     Улица моего детства в Виннице.
     Одним концом упиралась она  в  район  бульвара  и  садов,  где  в чистеньких  двухэтажных домах в окружении модных врачей,  нотариусов и адвокатов проживал цвет еврейской буржуазии. Наиболее шикарные из этих домов почтительно именовали у нас особняками. А особняком из особняков заслуженно  считался  белоколонный  трехэтажный   дом   на   пригорке, окруженный   каменным   забором  с  причудливыми,  какими-то  пузатыми столбами.
     Там жил  один  из  самых  крупных  городских  богачей  по фамилии Львович  -  акционер  сахарозаводческих  компаний,  владелец   паровых мукомолен,  известный хлеботорговец.  Даже мы, мальчишки, пересказывая друг дружке прочитанные "сыщицкие" романы,  так описывали  миллионеров из натпинкертоновских небылиц: "Нью-йоркский банкир был набит золотом, как Львович!"
    
Старшие, правда,  чаще говорили:  "Скуп,  как Львович, - у него и снега зимой не выпросишь".  Говорили с  оглядкой  -  уж  очень  многие зависели  от  Львовича,  как  говорится,  с потрохами,  подрабатывая и прирабатывая,  но  отнюдь  не   зарабатывая   на   сносную   жизнь   в многочисленных  владениях Львовича.  А многие не имели права забывать, что на деньги Львовича содержится духовная школа для бедняцких  детей, именуемая в городе "Талмудторой".
     Подпевалы богача неустанно твердили:  "А  когда  надо  похоронить нищего,  разве  не  Львович  подбрасывает  пару-другую рублей людям из "Хевре-кадишим"? А когда надо сколотить приданое бедной невесте, разве не у Львовича берет пятерку "Гимнас коло"?  Так по-еврейски назывались "Братство  религиозного  погребения"  и  "Благотворительное   общество изыскания приданого для неимущих невест".    Бедняцкие семьи,  испытавшие на себе покровительство  филантропов из   этих,  поддерживаемых  местных  раввинатом,  учреждений,  надолго попадали к ним в кабалу.

     Но об  этом  я  узнал  значительно  позже.  А  в  ту пору на меня завораживающе действовало связанное с именем Львовича красивое и столь ласковое  на слух слово "благотворитель".  В сочетании со знакомым нам по книгам великосветским словом "вилла" - так называли у  нас  особняк сахарозаводчика - слово "благотворитель" одурманивало винницких ребят.      Другой конец моей улицы приводил  в  квартал  еврейской  бедноты, вернее,  ужасающей  нищеты.  В  незапамятные  времена  там  ухитрились налепить одноэтажные приземистые  домишки  так,  что  состояло  они  в основном  из  одних  подвалов.  За подслеповатыми окнами ютились в них многодетные семьи.  И с  первыми  же  лучами  весеннего  солнца  жизнь бедняков выплескивалась на замусоренные узенькие улочки,  где с трудом удавалось разъезжаться двум встречным повозкам,  именовавшимся  у  нас фурами.
     В дореволюционное  время  этот  район,  называемый  Иерусалимкой,
считался    классическим   образцом   проклятой   "черты"   оседлости,
учрежденной  царизмом  для  бесправной  еврейской   бедноты.   "Черта"
представляла   собой   царский  вариант  разработанного  монархическим
правительством  Пруссии  закона  о  лишении  немецких   евреев   права
свободного передвижения из одного места страны в другое.
     Любой уголок  Иерусалимки  был  кричащим  символом  беспросветной
нищеты.   Вот  почему  в  послереволюционные  годы  каждый  кинофильм,
обнажающий пресловутую "черту",  обязательно  снимали  "на  натуре"  -
среди нищего хаоса Иерусалимки.  Кому знакомы прекрасные улицы и парки
сегодняшней Винницы - цветущего областного центра  Советской  Украины,
живописного города,  опоясанного затейливой лентой Южного Буга,  - тем
трудно,  просто невозможно даже представить себе, что такая чудовищная
"натура" могла в действительности существовать.
     Самым близким мне человеком с Иерусалимки  был  словоохотливый  и
неунывающий   портной   Хаим  Пекер,  подгонявший  под  меня  саржевые
костюмчики,  из которых вырастал  мой  старший  брат.  В  наших  краях
общительный  голодранец Пекер был еще известен и тем,  что четверо его
пошедших в мать  детей  были  огненно-рыжими,  а  другая  четверка,  в
которой   возобладали   отцовские   гены,  отличалась  смоляно-черными
волосами.
     Не шибко   имущие   заказчики   изредка  доверяли  Пекеру  только
"перелицовку"  и  "штуковку",  и  неудивительно,  что   восемь   детей
портного - мал мала меньше - питались впроголодь.
     Сегодняшнему советскому  читателю  трудно  поверить,  что   такие
бедняки вроде Хаима Пекера могли существовать.  О нет,  они были,  они
существовали,  они чахли от голода во многих городах  и  местечках  до
установления  на  Украине  Советской власти,  раз и навсегда сломавшей
проклятую "черту".  Настроения и миросозерцание этих несчастных  людей
отражает протяжная грустная песня,  не раз слышанная мною в детстве от
нищего портного. Вот она в моем точном переводе:

                  Ой, если еврей-бедняк имеет дочку -
                  Пусть она красавица на весь белый свет,
                  Никто не берет ее в невесты.
                  А почему?
                  Потому что у отца денежек нет.

                  А если еврей-богатей имеет дочку -
                  Пусть она косая и страшна на вид,
                  Сам раввин приходит к ней сватом.
                  А почему?
                  Потому что папаша деньгами набит.

                  Ой, если еврей-бедняк задолжает
                  Домовладельцу пару монет,
                  Его на улицу выбрасывает пристав.
                  А почему?
                  Потому что у бедняка денежек нет.

                  А если еврей-богатей не заплатит
                  В казначейство большой налог,
                  Присяжный поверенный его выручает.
                  А почему?
                  Потому что у богача денег мешок...

     Львович и Пекер.
     Сочетание имен  высокомерного  богача и горького бедняка казалось
на нашей улице совершенно противоестественным.  И все же именно  такое
сочетание   привело   к  тому,  что  вместе  со  многими  моими  юными
сверстниками я впервые призадумался над словами "сионизм", "сионисты".
Призадумался в такие минуты и в такой обстановке,  что эти, дотоле мне
неведомые слова вынужден был  воспринять  с  недетской  тревогой,  как
смутное предвестье чего-то очень тяжкого и мрачного.
     Это было весной 1919 года.
     Части Красной  Армии настойчиво очищали Украинскую землю от войск
Петлюры,     одного     из      самых      зловещих      организаторов
буржуазно-националистического движения на Украине в 1918-1920 годах. В
предвидении своего бесславного конца  петлюровцы  жестоко  и  оголтело
расправлялись с трудовым людом, конечно, и с еврейским.
     Из Каменец-Подольска приехал тогда в Винницу  пожилой  сотник  по
прозвищу  Герман.  Несколько  лет  провел он в кайзеровской Германии и
императорской Австрии,  где прочно связался с тамошними антисемитскими
кругами.   Западноевропейское  "реноме"  сразу  же  подняло  авторитет
господина сотника в петлюровских  кругах.  Подумать  только,  ведь  он
познал  азы  антисемитизма  не  где-нибудь,  а  в  самой  кайзеровской
Германии, эксплуататорским классам которой принадлежит первооткрытие в
использовании  антисемитизма как средства политического воздействия на
определенные  слои  общества.  Там  еще  в  70-х  годах  XIX  столетия
смекнули,  что  антисемитизм  -  действенная  форма  расизма,  что  он
является  средством  насаждения  национальной   розни   и   отвлечения
трудящихся масс от борьбы за свои жизненные интересы.
     Вернувшись на Украину,  Герман стал насаждать  среди  петлюровцев
практику   молниеносных,   но   по-деловому,   "на   европейский  лад"
организованных погромов с наименьшей затратой времени и  с  наибольшей
прибылью.   Именно  так  он  организовал  массовый  грабеж  еврейского
населения в Каменец-Подольске.
     Грабили также и поляков, и русских.
     С приездом  Германа  по  еврейским  кварталам  Винницы   поползли
леденящие сердце черные слухи:  петлюровцы готовят погром.  Их местное
командование поспешило официально опровергнуть эти слухи как  заведомо
клеветнические.
     А после ужасного погрома то же командование столь,  же официально
сообщило,   что   громилами  были  не  войска  местного  гарнизона,  а
"нерегулярные" курени,  тайком,  дескать,  ворвавшиеся  в  Винницу  из
окрестных местечек.
     Прибежав на Иерусалимку, я увидел разоренный дотла подвал Пекера.
Грабить  в  этом  нищенском  жилище было нечего,  и погромщики,  чтобы
отвести душу,  в щепья изрубили жалкую мебель,  распотрошили постели и
покалечили  скудный  портновский  инвентарь.  Семье  портного  удалось
спастись: как и многих жителей Иерусалимки, ее укрыли у себя крестьяне
пригородного села Пятничаны.
     А как же белоколонный особняк  Львовича?  Погромщики  старательно
обошли его.  И мы, ребятишки, увидели, как через несколько часов после
погрома Львович важно выехал из своего двора в известной всему  городу
лакированной  коляске  на резиновых шинах.  Расхаживавший напротив,  у
здания почты,  петлюровский стражник  поспешил  откозырять  почтенному
богачу.
     Как же так?
     Даже меня   и   моих   беспечных   и   вихрастых   партнеров   по
"пряткам-жмуркам"  удивила   подобная,   мягко   говоря,   странность.
Погромщики  ведь  искали золото,  деньги,  ценности.  Всего этого было
вдосталь у Львовича.  Ничего этого и в помине не было у Пекера.  И все
же  петлюровцы  ворвались  в  сырой подвал портного и не рискнули даже
постучаться в резные двери сахарозаводчика.
     Почему?
     Первый правдивый ответ мы  получили  из  уст  четырнадцатилетнего
типографского  ученика Гриши Каца,  подростка с чахоточным румянцем на
щеках и огненными искорками в глазах,  раз и  навсегда  зажегшимися  в
дни,  когда  Гришин  старший  брат-рабочий  обувной фабрики "Ястреб" -
участвовал в  разгоне  буржуазной  городской  думы.  Накануне  прихода
петлюровцев  Яков  привлек на сторону большевиков группу рабочих самой
крупной в городе типографии. И тайком от хозяев они выпустили листовки
с  ленинскими декретами о национальной политике Советской власти.  Это
вызвало яростный гнев  украинских  буржуазных  националистов,  богатой
части  польского населения и,  конечно,  сионистов.  Сейчас Якова Каца
ревностно разыскивали петлюровские ищейки.
     Юный возраст  Гриши  не  избавлял его от подозрений петлюровцев -
он это знал.  И все же Гриша открыл глаза ребятам  с  нашей  улицы  на
"странное поведение" погромщиков. Ларчик раскрывался просто.
     Богатейшие винницкие евреи  через  местных  сионистских  заправил
передали  петлюровскому командованию крупную денежную сумму.  Этак они
единым махом и  выкупили  себя,  и  запродали  с  потрохами  еврейскую
бедноту погромщикам.
     Немалую толику полученных  у  богачей  денег  сионистские  лидеры
припрятали  на  нужды  своей  организации.  Сделано это было с полного
согласия договаривающих сторон.  Не возражал даже деловитый "европеец"
Герман.
     Сперва мы не поверили Грише.
     Да разве  может  это быть?  Неужели петлюровцы,  ярые антисемиты,
способны поддерживать евреев-сионистов, а те охотно дружат со злейшими
врагами  евреев?  Такое не укладывалось в нашем сознании.  Но все было
именно так.  И  винничане  смогли  наглядно  убедиться  в  этом  через
несколько дней.
     Пришло известие:  Симон  Петлюра,  глава  украинской  директории,
созданной  коалицией  контрреволюционных  партий,  получил  от Антанты
заверение в  поддержке.  Столь  важное  событие  местные  петлюровские
вожаки решили ознаменовать военным парадом.
     Усыпив бдительность родителей,  мы,  мальчишки, сумели проникнуть
на  главную  Николаевскую  улицу,  где  проходил парад.  Неподалеку от
древних  крепостных  стен  гимназического  двора   стояли   деревянные
подмостки для почетных лиц.
     Рядом с принимавшим парад петлюровским  атаманом  и  его  свитой,
щеголявшей  желто-голубыми  лампасами,  винничане  неожиданно  увидели
шумливого и развязного франта лет сорока в штатском. Это был прибывший
в Винницу специально на парад сионистский деятель Пинхас Краснер.
     Облеченный высоким  титулом  министра  директории  по   еврейским
делам,  он  был командирован сюда петлюровской ставкой.  Восторженно и
вместе  с  тем  по-сановному  снисходительно   приветствовал   Краснер
проходившие  перед подмостками войска.  А в их шеренгах среди насильно
мобилизованных рядовых браво маршировали вчерашние погромщики - палачи
еврейской  бедноты,  отданной сионистами им на расправу.  Только много
лет спустя мы поняли,  что тогда, подростками, впервые в жизни увидели
ядовитые плоды сионистской практики.