Исаак Бабель.
Конармия
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ЗБРУЧ
Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на
рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом
растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на
мужичьих костях Николаем Первым.
Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в
желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего
монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман
березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками
путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как
отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката
веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в
вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы
своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна
лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся
между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу.
Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен,
гремящих поверх лунных змей и сияющих ям.
Поздней ночью приезжаем мы в Новоград. Я нахожу беременную женщину на
отведенной мне квартире и двух рыжих евреев с тонкими шеями; третий спит,
укрывшись с головой и приткнувшись к стене. Я нахожу развороченные шкафы в
отведенной мне комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал и
черепки сокровенной посуды, употребляющейся у евреев раз в году - на
пасху.
- Уберите, - говорю я женщине. - Как вы грязно живете, хозяева...
Два еврея снимаются с места. Они прыгают на войлочных подошвах и
убирают обломки с полу, они прыгают в безмолвии, по-обезьяньи, как японцы
в цирке, их шеи пухнут и вертятся. Они кладут на пол распоротую перину, и
я ложусь к стенке, рядом с третьим, заснувшим евреем. Пугливая нищета
смыкается над моим ложем.
Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую,
блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном.
Я разминаю затекшие ноги, я лежу на распоротой перине и засыпаю. Начдив
шесть снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает
ему две пули в глаза. Пули пробивают голову комбрига, и оба глаза его
падают наземь. "Зачем ты поворотил бригаду?" - кричит раненому Савицкий,
начдив шесть, - и тут я просыпаюсь, потому что беременная женщина шарит
пальцами по моему лицу.
- Пане, - говорит она мне, - вы кричите со сна и вы бросаетесь. Я
постелю вам в другом углу, потому что вы толкаете моего папашу...
Она поднимает с полу худые свои ноги и круглый живот и снимает одеяло с
заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь.
Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежите его
бороде, как кусок свинца.
- Пане, - говорит еврейка и встряхивает перину, - поляки резали его, и
он молился им: убейте меня на черном дворе, чтобы моя дочь не видела, как
я умру. Но они сделали так, как им было нужно, - он кончался в этой
комнате и думал обо мне... И теперь я хочу знать, - сказала вдруг женщина
с ужасной силой, - я хочу знать, где еще на всей земле вы найдете такого
отца, как мой отец...
КОСТЕЛ В НОВОГРАДЕ
Я отправился вчера с докладом к военкому, остановившемуся в доме
бежавшего ксендза. На кухне встретила меня пани Элиза, экономка иезуита.
Она дала мне янтарного чаю с бисквитами. Бисквиты ее пахли, как распятие.
Лукавый сок был заключен в них и благовонная ярость Ватикана.
Рядом с домом в костеле ревели колокола, заведенные обезумевшим
звонарем. Был вечер, полный июльских звезд. Пани Элиза, тряся
внимательными сединами, подсыпала мне печенья, я насладился пищей
иезуитов.
Читать полностью
http://lib.ru/PROZA/BABEL/konarmia.txt
|
