Корниловские события не прошли бесследно и во флоте. Они обострили политические страсти моряков и увеличили их недоверие к командному составу. В Гельсингфорсе команды судов потребовали от офицеров письменных подтверждений об их отношении к Корнилову. Кое-где возмущенные матросы прибегли к самосуду. По постановлению объединенного заседания Гельсингфорсского совета и Центробалта создался революционный комитет, назначавший комиссаров на суда, на телеграф, на телефонную станцию, на почту и в другие учреждения.

На заседаниях Гельсингфорсского совета, в особенности на совещаниях матросской секции, все чаще раздавались голоса, требовавшие свержения Временного правительства и установления советской власти. В сентябре девятнадцать кораблей Балтфлота приняли боевую резолюцию против декрета Временного правительства, объявлявшего Россию «республикой» без приставки «демократическая». Моряки все чаще и чаще начинали поговаривать о вооруженном восстании.

Корниловский мятеж обострил противоречия и усилил борьбу между офицерством и солдатами. Последние остатки доверия широких масс к командному составу были подорваны прямым участием последнего в контрреволюционном заговоре или открытым сочувствием ему. Связь между командованием и подчиненными ему воинскими частями распадалась все больше и больше. Классовая борьба в армии вступала в новую фазу.

Эсеро-меньшевистский комитет 12-й армии телеграфировал Чхеидзе:

    «Корниловский заговор оставил глубокий след, масса перестает верить кому бы то ни было, недоверие к командному составу, явившееся следствием отступления, усугубляется корниловской историей»{583}. [409]

Сводка армейских настроений по Западному фронту давала такую оценку создавшегося положения:

    «Выступление генерала Корнилова почти повсюду вновь разрушило наладившиеся добрые отношения между командным составом и солдатской массой, причем агитация против офицерства усилилась, в особенности там, где у солдат имелись сведения о принадлежности некоторых офицеров к офицерскому союзу»{584}.

Во многих частях настаивали на роспуске офицерского союза. Солдаты открыто возмущались привилегированными условиями, в которых содержались в заключении Корнилов и его пособники. Требовали скорейшего суда над ними.

Партия большевиков уже давно следила за всеми приготовлениями корниловщины. Загнанная в подполье правительством кадетов, меньшевиков и эсеров, она тем не менее предупреждала рабочий класс о подготовляемом выступлении и при первых же о нем известиях ударила в набат. Зная, что правительство замешано в реакционном заговоре, партия обратилась к массам, призвав их выступить не за Керенского, а на защиту революции, против Корнилова и его отрядов.

Партия большевиков мобилизовала против корниловцев все силы.

На экстренном заседании Петербургского комитета большевистской партии 27 августа было решено установить дежурство в Петербургском комитете, а также порайонные дежурства членов райкомов, представителей заводских коллективов. Во всех районах были собраны агитаторы. Партия призвала рабочих к отпору. [343]

На зов партии откликнулся весь рабочий класс Петрограда, убедившийся в предательской роли меньшевиков и эсеров. Если до сих пор организация и подготовка отрядов Красной гвардии шли нелегально, то теперь это делали открыто.

Большевики вошли в созданный при Всероссийском центральном исполнительном комитете советов Комитет народной борьбы с контрреволюцией, но при условии вооружения рабочих и освобождения арестованных за участие .в июльской демонстрации. Условия эти были немедленно удовлетворены.

Та же картина наблюдалась в Москве и в провинции, откликнувшейся на призыв бороться с генеральской контрреволюцией.

Корнилов уехал в Ставку, которая с этого времени превратилась в центр всяких контрреволюционных замыслов и планов. Туда стекались со всех сторон представители старого режима, обещая генералам деньги и поддержку. К Корнилову потянулись антантовские представители, которые уже убедились, что своим участием в февральском дворцовом заговоре они не спасли русской армии. Теперь они надеялись участием в заговоре Корнилова сохранить русскую армию на фронте для продолжения войны.

Заговор Корнилова зрел и подготовлялся открыто. Чтобы отвлечь от него внимание, пустили слух о готовящемся восстании большевиков. Буржуазные и мелкобуржуазные газеты были полны намеков и «сведений» о большевистском заговоре. Кадетская «Речь» прямо называла день выступления — 27 августа — полугодовщину революции. Временное правительство во главе с Керенским, потворствуя корниловщине, всю тяжесть своих ударов направило на большевиков. Был разработан план провокации. Предполагалось, что в день полугодовщины революции произойдут демонстрации. Если их не будет, то атаман Дутов со своими казаками «продемонстрирует» восстание большевиков. Правительство прикажет ликвидировать это «большевистское» восстание. В Петроград войдут заранее подготовленные Корниловым войска, разгромят в первую голову партию большевиков, попутно — советы и все вообще революционно-демократические организации.

Корнилов имел наготове состав своего правительства. [334] Вот что рассказывал он впоследствии на допросе об окончательном составе предполагаемого правительства:

«26 августа по окончании съезда комиссаров фронта у меня в кабинете собрались Филоненко, В. С. Завойко и А. Ф. Аладьин... Был набросан проект «совета народной обороны» с участием верховного главнокомандующего в качестве председателя, А. Ф. Керенского — министра-заместителя, Б. Савинкова, генерала Алексеева, адмирала Колчака и М. Филоненко. Этот совет обороны должен был осуществить коллективную диктатуру, так как установление единоличной диктатуры было признано нежелательным. На посты других министров намечались: С. Г. Тахтамышев, Третьяков, Покровский, граф Игнатьев, Аладьин, Плеханов, Г. Е, Львов и Завойко»{446}.

Чтобы усыпить внимание рабочих и крестьян, заговорщики разработали два демагогических приказа. Один — о повышении заработной платы железнодорожникам и почтовикам, чтобы хотя временно добиться их нейтралитета, другой — о земле: землю обещали нарезать активным участникам войны с Германией.

Анализ хода революции, данный Сталиным на VI большевистском съезде, скоро получил свое подтверждение в бурно развернувшихся событиях.

Предательская тактика соглашателей в июльские дни развязала силы контрреволюции. Стремясь нагнать потерянное время, буржуазия перешла в открытое наступление. Закрыли ряд большевистских газет. Вывели на фронт революционные части петроградского и других гарнизонов.

Спешили сломить сопротивление пролетариата, пока он не оправился. Лозунгом контрреволюции стало: вернуть все назад к «доброму старому времени».

Сторонники контрреволюции, спасенные соглашателями после июльских дней, энергично принялись не только за большевиков, но и за мелкобуржуазных лидеров. Как и предсказывал [321] Ленин, усилилась травля не только большевистской партии, но и всех демократических завоеваний, в том числе и советов.

Буржуазия открыто заговорила о необходимости вернуться назад — на путь, пройденный историей страны.

Двадцатого августа на «частном совещании членов Государственной думы» — этом легальном центре контрреволюции — Пуришкевич говорил:

«До тех пор, пока Россия не получит диктатора, облеченного широкой властью, до тех пор, пока Верховный совет не будет состоять из лучших русских генералов, которые выгнаны с фронта, которые жизнь свою полагали за родину, — до тех пор порядка в России не будет»{422}.

Слуга монархии в запальчивости часто выбалтывал лишнее. И в данном случае Пуришкевич выдал тайну буржуазии. Председатель совещания Родзянко поспешил исправить ошибку излишне откровенного реакционера:

«Я решительно не согласен и считаю, что в Государственной думе, даже в частном совещании, менее всего возможно становиться на точку зрения призвания к какому-то государственному перевороту, призвания к какой-то диктатуре, которая никогда не происходит, как вам известно, по призыву, а возникает самочинно тогда, когда назреет в ней необходимость»{423}.

По предложению Ленина Фриц Платтен, секретарь швейцарской социалистической партии, заключил с германскими представителями соглашение, по которому:

1) пропуск давался всем эмигрантам независимо от их отношения к войне;

2) вагон эмигрантов не подвергался обыску, контролю или проверке;

3) эмигранты по прибытии в Россию обязуются потребовать обмена пропущенных эмигрантов на австро-германских военнопленных.

С группой других эмигрантов в сопровождении Фрица Платтена, организовавшего проезд через Германию, 26 марта Ленин выехал из Швейцарии в Стокгольм, а оттуда через Финляндию в Петроград. [153]

Ленин и сопровождавшие его большевики ехали через Германию в особом вагоне, при этом по условиям проезда сношения германских властей с проезжавшими разрешались только через Платтена, — отсюда впоследствии возникла легенда о «пломбированном вагоне», в котором будто бы ехали большевики через Германию.

Заручившись поддержкой Петроградского совета, Временное правительство занялось прежде всего вопросом о романовской династии. В Псков к царю тайно от совета правительство послало 2 марта А. И. Гучкова и В. В. Шульгина. После их отъезда, часа в 3 дня, Милюков выступил в зале Таврического дворца на митинге с сообщением об образовании правительства. Речь Милюкова вызвала одобрение, но среди рукоплесканий слышались и протесты. «Кто вас выбрал?» перебивали оратора. Когда Милюков назвал князя Львова «представителем организованной общественности», из толпы раздалось несколько голосов: «Цензовой!» — т. е. общественности буржуазной. Милюкову пришлось долго расхваливать Гучкова и даже пуститься на явную ложь, чтобы избежать лишних возражений. «Сейчас, когда я в зале говорю с вами, Гучков на улицах столицы организует нашу победу», агитировал Милюков, а Гучков на самом деле в поезде мчался к царю. Со всех сторон огромного зала неслись крики:, «А династия?» Собравшись с духом, Милюков, наконец, попробовал осторожно открыть карты:

    «Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит, но я его скажу. Старый деспот, доведший Россию до границы гибели, добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к регенту, великому князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей»

Рабочие и крестьяне в солдатских шинелях совершили революцию, но на первых порах не им достались все ее плоды: рядом с советом выросло правительство буржуазии.

Временный комитет Государственной думы не считал себя властью ни перед умирающим самодержавием, ни перед восставшим народом. Комитет был избран для «водворения порядка» и деятельно занялся этим. Родзянко, теперь председатель комитета, сразу после выборов 27 февраля поехал к председателю Совета министров князю Голицыну. Последний ответил, что все члены правительства подали в отставку, а сам он с минуты на минуту ждет ареста. Родзянко снова связался с царем, со Ставкой, переговорил с командующими фронтами, прося их поддержать перед Николаем Думу. Но события быстро шли вперед. Стали поступать сведения о восстании в ближайших к Петрограду городах. Из Ставки не было никаких утешительных вестей, а из левого крыла Таврического дворца, где собрался совет рабочих депутатов, сообщали, что солдаты восставших полков прислали своих представителей. Гарнизон через голову комитета Думы связывался с советом. Соотношение сил складывалось не в пользу буржуазии.

Она добивалась от царя «правительства победы», чтобы довести до конца войну и предотвратить революцию. Но революция опередила буржуазию. Оставалось присоединиться к революции, попытаться возглавить ее, чтобы потом обезглавить. Пока пролетариат и трудящиеся сражались и умирали в борьбе с царизмом, буржуазия спешно перекрашивала свое «правительство победы» в «правительство революции», рассчитывая подавить последнюю.

Поздно ночью собрался Временный комитет и решил взять власть в свои руки. Родзянко на рассвете телеграфировал в Ставку, что министры арестованы, правительство не существует,

«чернь начинает завладевать положением, и комитет Государственной думы, дабы предотвратить истребление офицеров и администрации и успокоить разгоревшиеся страсти, решил принять правительственные функции на себя»{148}.

Пока наверху торжествовали победители, подсчитывая потери революции и накапливая силы для нового удара, внизу шла лихорадочная работа. Рабочие переходили с завода на завод, передавая подробности кровавых событий. Свидетели дневных расстрелов сообщали о диком неистовстве жандармов, вселяя в слушателях ненависть, возбуждая страстное желание расправиться с палачами. Женщины-работницы, наблюдавшие сцены разгрома демонстрации, вдохновляли своих братьев и мужей на новую борьбу.

Ночью в казармах шло глухое брожение. Солдаты делились впечатлениями прошедшего дня, все яснее отдавая себе отчет в характере происходящего.

В эти страдные дни революционных боев большевики всюду — на фабриках и заводах, в казармах и на улицах — неустанно агитировали и звали в бой, объединяли и сплачивали рабочих [100] и солдат. Оторванные от руководящих центров, разгромленных охранкой, большевики создавали местные центры на предприятиях, быстро налаживали связь, заражая своим мужеством и твердой уверенностью в победе рабочих.

    «Я принимал активное участие накануне выступления, т. е. в ночь на 25 февраля, — рассказывает петроградский рабочий, мобилизованный в армию за забастовку. — На солдатском совещании было постановлено присоединиться к рабочим вместе с 1-м Семеновским полком, чтобы этим исправить ошибку пятого года, но наутро оказалось, что в форму Семеновского полка переоделись жандармы, а полк был заперт в своих казармах»{131}.

В этот же день, 26 февраля, заседал большевистский комитет Выборгского района, к которому перешло руководство после ареста Петербургского комитета. Товарищи с мест докладывали о росте революционного настроения и готовности продолжать схватку. Райком постановил: развертывать вооруженную борьбу, захватывать склады с оружием, разоружать городовых.

Крестьянство старой России билось в тисках эксплуатации помещиков и капиталистов. Оно платило огромные налоги, гибло от систематических голодовок. Власть помещиков крепко держала крестьянство в темноте и невежестве. Около полумиллиона крестьянских семейств ежегодно переселялось из одних мест России в другие, главным образом в Сибирь, из-за отсутствия у них земли. По официальной статистике процент не имеющих рабочего скота равнялся 30 — 35. Около 4 процентов крестьян совершенно не имело земли для посевов. У одного помещика в среднем было столько земли, сколько у 300 крестьянских дворов. Крестьянство стремилось к земле, но на пути стояли помещики, капиталисты и кулаки. Крестьяне вынуждены были арендовать землю на кабальных условиях. После Февральской революции меньшевики, эсеры и Временное правительство обманывали крестьян посулами, что землю даст Учредительное собрание. Всякие попытки крестьянства взять землю решительно подавлялись Временным правительством. И только партия большевиков выдвинула лозунг немедленного перехода земли к крестьянам без всякого выкупа.

    «Как известно, — говорил в своем докладе на Апрельской конференции Ленин, — мелкобуржуазные оборонческие партии стоят за то, чтобы с земельным вопросом обождать до Учредительного собрания. Мы высказываемся за немедленный переход земли к крестьянам с максимальной организованностью. Мы абсолютно против анархических захватов. Вы предлагаете крестьянам соглашаться с помещиками. Мы говорим, что землю сейчас же надо брать и засевать ее для [386] борьбы с бесхлебием, чтобы избавить страну от того краха, который надвигается на нее с колоссальной быстротой»{547}.