Глава тринадцатая.
Армия и флот накануне октябрьской революции
1. Фронт перед октябрьской революцией
Корниловский мятеж обострил противоречия и усилил борьбу между офицерством и солдатами. Последние остатки доверия широких масс к командному составу были подорваны прямым участием последнего в контрреволюционном заговоре или открытым сочувствием ему. Связь между командованием и подчиненными ему воинскими частями распадалась все больше и больше. Классовая борьба в армии вступала в новую фазу.
Эсеро-меньшевистский комитет 12-й армии телеграфировал Чхеидзе:
«Корниловский заговор оставил глубокий след, масса перестает верить кому бы то ни было, недоверие к командному составу, явившееся следствием отступления, усугубляется корниловской историей»{583}. [409]
Сводка армейских настроений по Западному фронту давала такую оценку создавшегося положения:
«Выступление генерала Корнилова почти повсюду вновь разрушило наладившиеся добрые отношения между командным составом и солдатской массой, причем агитация против офицерства усилилась, в особенности там, где у солдат имелись сведения о принадлежности некоторых офицеров к офицерскому союзу»{584}.
Во многих частях настаивали на роспуске офицерского союза. Солдаты открыто возмущались привилегированными условиями, в которых содержались в заключении Корнилов и его пособники. Требовали скорейшего суда над ними.
«Вы вот пишете, дорогие товарищи, в газетах про Сухомлинова и про Корнилова, — писали в середине сентября солдаты из действующей армии, обращаясь к эсеро-меньшевистским вождям, — что какие-то там свидетели их оправдывают, как вы, дорогие товарищи, долго их судите. Сухомлинова уже, кажись, шесть месяцев судите, также и Корнилова, и видать, что они виноваты, и дальше их некуда винить: они нас предавали, кровь нашу проливали. Вы им делайте такой суд: в 24 часа — как они нам делали при старом режиме. А вы, дорогие товарищи, их еще допускаете судиться. Им суд: отрубил голову — и нехай их черви едят, хватит такой сволочи. А вы с ними путляетесь! Не путляйтесь, дорогие товарищи»{585}.
Солдатская масса начинала понимать предательскую роль меньшевиков и эсеров, тянувших на сторону буржуазии. Сами солдаты боролись с корниловщиной по-своему. Из полков стали выгонять офицеров, как только узнавали об их связи с Корниловым. От командиров требовали доказательств, что они не поддерживали мятежа. У командного состава отбирали оружие. В некоторых местах — в Гельсингфорсе на линейном корабле [410] «Петропавловск» и в Выборге — матросы и солдаты прибегли к самосуду над явно контрреволюционными элементами из комсостава. В Выборге были убиты 11 офицеров.
Вместе с тем все больше и больше углублялся развал фронта, который тянулся почти непрерывной полосой окопов от Балтийского моря до Черного и дальше — от Черного моря до персидской границы. Пятнадцать армий, расположенных на пространстве между Балтийским и Черным морями, в зависимости от главных операционных направлений были сведены в группы по три и по четыре армии, объединенные особым командованием, которые и составляли отдельные фронты. Наиболее важное значение в военном отношении, особенно после падения Риги, приобрел Северный фронт, занимавший подступы к Петрограду. Западный и Юго-западный к этому времени играли второстепенную роль, так как о наступлении, для которого они служили плацдармом, уже не могло быть и речи. Но левофланговый, самый южный участок, так называемый Румынский фронт, тоже имел чрезвычайно важное значение, прикрывая собой Одессу и другие порты Черноморского побережья.
Накануне Октябрьской революции на всех фронтах находилось в общей сложности не более двух миллионов бойцов — эту цифру можно считать лишь приблизительной. Стихийная демобилизация, охватившая к этому времени даже наиболее крепкие части, ежедневно уводила с фронта тысячи солдат. Установить действительное количество бойцов, находившихся в это время на фронте, невозможно. Ушедший в отставку за несколько дней до Октябрьской революции военный министр [411] кабинета Керенского Верховский так характеризует численный состав фронта к началу октября:
«Только ко времени совещания в Ставке мне впервые удалось добиться точных цифр о составе армии. В разное время цифры, которые мне давали, колебались от 7 до 12 миллионов. Теперь, наконец, цифры более или менее точны. Численность штыков во всей армии при ее фронте в 1800 верст — 1 500 тысяч пехоты и 500 тысяч бойцов в артиллерии и в других специальных частях боевого назначения, как-то: в инженерных, авиационных и пр.; 3 500 тысяч считается в тыловых учреждениях армий: парки, обозы, хлебопекарни и т. п. Во всевозможных организациях, как-то: Красный крест, Земгор, Земсоюз, на постройке дорог, позиций и пр. — 2 900 тысяч человек и в тыловых округах — 1 500 тысяч человек, из которых только около 400 тысяч человек, зачисленных в маршевые роты, т. е. годных к отправке на фронт. Итого под ружьем почти 10 миллионов человек, из которых только 2 миллиона несут службу на фронте, а все остальные так или иначе обслуживают их. Словом, на каждого бойца приходится почти 4 человека в тылу, обслуживающих его»{586}.
Но и эти два миллиона, растянутые тонкой цепочкой по огромному фронту, были совершенно небоеспособны. Общее утомление войной и нежелание продолжать ее, недоверие к командному составу, дезертирство выросли до крайних пределов. Армия, переживавшая к тому же жестокие продовольственные затруднения, приближалась к состоянию полного развала и превращалась в «больной организм», как впоследствии охарактеризовал ее Владимир Ильич. Ответственность за все это старались взвалить на большевиков.
«Вот они, главные виновники наших поражений», кричала вся буржуазная пресса. От буржуазных газет не отставала и меньшевистско-эсеровская печать, начавшая невероятную травлю большевиков. Этот лозунг являлся главным мотивом и в донесениях военных комиссаров Временного правительства. Помощник комиссара 5-й армии Северного фронта поручик Долгополов в своем донесении политическому управлению военного министра от 19 октября указывал:
«Настроение в армии все ухудшается благодаря усиленной агитации большевизма, и нужны героические меры, чтобы восстановить боеспособность армии. Нужна борьба — и беспощадная — с безответственными демагогами»{587}.
В заключение своего донесения он вновь повторял: [412]
«Безответственная демагогия пагубно отзывается на состоянии армии, и нужна беспощадная борьба с такими выступлениями, нужна решительная борьба»{588}.
Председатель комитета 126-й дивизии Особой армии Юго-западного фронта Ритченко в донесении от 17 октября сообщал:
«Причина неисполнения боевого приказа — разложение в армии как следствие брошенных в массы неосуществимых лозунгов»{589}.
Комиссар 7-й армии того же Юго-западного фронта Сургучев в донесении от 15 октября подчеркивал:
«Положение армии в настоящий момент чрезвычайно серьезное... Немалую роль в этом играет большевистская агитация, борьба с которой все более и более затрудняется»{590}.
Даже с таких фронтов, где деятельность большевиков была развита довольно слабо — Румынский, — и оттуда неслись вопли о большевистских кознях. Комиссар Румынского фронта Тизенгаузен в своей секретной сводке от 29 октября, характеризуя состояние фронта перед Октябрьской революцией, писал:
«Все разраставшаяся, неудержимая, расширявшаяся волна жажды мира во что бы то ни стало захлестывала фронт все более и более, внося нервность и неуравновешенность в жизнь войск. Этому во многом способствовала деятельность сторонников циммервальд-кинтальской идеи, людей, знающих слабые струны толпы и беззастенчиво игравших на этих струнах, муссируя толки о мире»{591}.
Все эти заявления — а их можно было привести бесчисленное множество — свидетельствовали только о полной растерянности тех, кто считал себя руководителями армии, и их нежелании видеть действительную причину развала. Армия переживала такую же разруху, как и все отрасли народного хозяйства. Эта разруха в конечном счете с необыкновенной яркостью свидетельствовала о полном крушении всего буржуазно-помещичьего строя в стране, и обвинять в ней большевиков значило принимать следствие за причину. Ленин неоднократно подчеркивал это.
«Все те клеветы, — говорил он, — которые бросали на нас буржуазная печать и партии, им помогавшие или враждебные советской власти, будто бы большевики разлагали войска, — являются вздором»{592}.
Вздором являлось также и то утверждение, что большевистские части — вернее, части, где большевистские организации вели за собой всю остальную солдатскую массу, — представляли наиболее яркую картину развала. Дело обстояло как раз наоборот. В боях под Ригой, особенно ярко обнаруживших полную [413] неспособность командования и соглашательских комитетов руководить солдатской массой, наибольшее упорство проявили латышские полки, почти сплошь большевистские.
Во время операций на островах Эзель и Даго особенной стойкостью отличались большевики-матросы. В то время как все остальные в паническом страхе бежали, в том числе и артиллерия, т. е. части, которые считались наиболее сохранившимися от «большевистской заразы», они оставались на своих местах. То же самое происходило и на многих других участках фронта.
«Большевистская зараза» во всех случаях являлась силой созидающей и организующей. В отдельных случаях это вынуждены были признавать даже противники большевиков. Помощник комиссара Северного фронта Савицкий в своем отчете военному министру указывал: [414]
«В 1-й латышской бригаде работают удовлетворительно, но были заявления о плохой обуви и одежде и о недостаточности-питания. Авангарды вели успешные бои с продвижением вперед, взято за педелю свыше 150 пленных, 10 пулеметов; корниловский заговор отразился на доверии солдат к офицерам. В 1-й латышской бригаде недоверие распространяется на Временное правительство и на министра-председателя, которого обвиняют в стремлении к захвату власти. Заметно влияние газеты «Латышский стрелок»{593}.
Другой свидетель из того же лагеря — верховный комиссар Временного правительства Станкевич — в своих воспоминаниях прямо говорит:
«Нельзя не отметить, что лучшая, наиболее подтянутая армия не только на Северном фронте, но, быть может, на всем русском фронте — 5-я — первая дала большевистский армейский комитет»{594}.
Все это, взятое вместе, отнюдь не говорит о том, что большевики являлись дезорганизаторами, какими их старались выставить буржуазия и ее преданные друзья — соглашательские партии. [415]
И если фронт всё же разваливался, то были другие причины, порождавшие этот развал. Главная из них — предательская внешняя и внутренняя политика Временного правительства в отношении интересов широких трудовых масс. Фронт изнемогал под тяжестью изнурительной борьбы, а тыл в лице буржуазных классов вел ликующую жизнь, полную азарта, спекуляции, погони за наживой.
«В тылу не чувствуется всенародной заботы, чтобы армия свободного народа была лучше снабжена и обслужена, чем это бывало в прежние годы, — подчеркивал Станкевич в своей телеграмме от 20 октября. — И это происходит не только потому, что сам тыл обнищал — ведь улицы городов полны праздной толпой, театры и кинематографы ломятся от массы зрителей»{595}.
Спекулянты и торговцы, фабриканты и заводчики, загребая на оборонных делах бешеные барыши, требовали «войны до победного конца». Повсеместно шло бесшабашное прожигание так легко добываемых миллионов. А на фронте в это же время босые, голодные солдаты гнили в сырых окопах, разводили вшей и с огромным напряжением прислушивались к тому, что творилось в тылу. Они копили лютую ненависть к тем, кто заставлял их продолжать войну. По существу положение оставалось таким, каким оно было до Февральской революции, с той лишь разницей, что теперь фронт больше голодал, был больше изнурен, чем прежде, вследствие истощения запасов и с каждым днем усиливавшейся разрухи в тылу. И немудрено, что при таком положении фронт разваливался все больше и больше. Классовая сущность войны, эгоизм господствующих классов, приверженность к ним командного состава все ясней обнажались перед солдатскими массами. Непрерывно ухудшавшееся продовольственное и вещевое снабжение армий в конце концов начало принимать характер катастрофы. Перед Октябрьской революцией некоторые части переживали состояние настоящего голода, не получая ни хлеба, ни мяса, ни крупы.
Донесения комиссаров и командного состава со всех фронтов кричали о надвигающейся катастрофе.
Комиссар 4-й армии Алексеевский в донесении от б октября заявлял:
«В связи с вопросами продовольствия и обмундирования настроение ухудшается, местами принимает тревожный характер»{596}.
Комиссар 3-й армии Посников в сводке от 7 октября указывал: [416]
«Недостаток не только в теплой одежде, но и в обыкновенных покровах. Чечевица, сельди, неполная дача хлеба. Необходимы героические меры по улучшению продовольствия и снабжению одеждой и обувью»{597}.
Помощник комиссара 9-й армии Печкуров в сводке с 7 по 11 октября сообщал:
«Главная причина недовольства — острая нужда обмундирования. Солдаты одеты в летнюю форму, время наступило дождливое, температура в ночное время доходит до нуля... В 166-й дивизии требуют обмундирования, так как не только нет рубах, шаровар и шинелей (теплых), но даже и летнее нельзя починить, целые взводы не выходят на занятия благодаря ветхости обмундирования»{598}.
Шестнадцатого октября комиссар 9-й армии вновь сообщал:
«Недостаток продовольствия, обуви, белья и обмундирования; в 37-й и 43-й пехотных дивизиях наблюдается большой процент босых и в некоторых частях 37-й дивизии совершенно не имеющих нательного белья»{599}.
23 октября комиссар 12-й армии Накоряков телеграфировал в адрес верховного комиссара:
«Положение быстро ухудшается, особенно с хлебом. Если засчитать возимый запас сухарей, то армия обеспечена на три-четыре дня. Подвоза муки из тыла нет. На этой почве возможны небывалые эксцессы»{600}.
Положение обострялось все больше и больше. С фронта все чаще и чаще стали поступать сведения об отказе отдельных полков и дивизий исполнять боевые приказы и другие распоряжения командного состава. Сводка военно-политического отдела штаба верховного главнокомандующего об эксцессах в армии с 1 по 30 октября дает такую картину. В течение этого времени имели место 63 случая братания, 9 попыток насильственного прекращения боевых действий против неприятеля и братающихся, 7 случаев самовольного оставления позиций, 104 случая неисполнения боевых приказов, 24 требования об увольнении лиц командного состава, 67 случаев оскорбления лиц командного состава, в отдельных случаях сопровождавшиеся насилиями и убийствами, свыше 100 случаев отказа от занятий и работ, 22 требования о немедленном заключении мира, 8 случаев оскорбления комиссаров Временного правительства и членов войсковых комитетов с насилиями над ними и т. д.{601}
Неподчиняющиеся полки и дивизии расформировывали, что, впрочем, не всегда и не везде удавалось. Отдельных «зачинщиков» [417] предавали военному суду, однако положение фронта от этого не улучшалось.
Двенадцатого октября помощник комиссара Северного фронта Соболев доносил военному министру:
«Как я уже сообщал, в назначенный мною ультимативный срок три полка сдали оружие, после чего я потребовал выдачи зачинщиков и подстрекателей, ныне они преданы военно-революционному суду. Ввиду смягчающих вину обстоятельств 4-й полк пока не расформирован, но зачинщики его также преданы суду, меры для охраны суда и спокойствия приняты, дело 116-й дивизии можно считать вполне ликвидированным»{602}.
Но вслед за этим он вынужден был добавить:
«Я нравственно обязан сказать — и не сказать не могу — приближается грозная развязка, и то, что принесет она стране и революции, должно быть ясно всякому, кто не боится правде взглянуть в глаза. Сегодня у нас почти нет армии, завтра ее совсем не будет»{603}.
Восемнадцатого октября комиссар 2-й армии Гродский доносил:
«Настроение чрезвычайно нервное, нарастает с каждым часом и близится к грозному отказу от выполнения приказаний... В массах говорят, что если мир не будет заключен в ближайшие дни, то мы уйдем с фронта. Об уходе циркулируют самые упорные слухи»{604}.
Комиссар 11-й армии Юго-западного фронта Чекотило сообщал:
«Идет массовая продажа сапог, шинелей, белья, причем в основе лежит соображение, что без обмундирования воевать нельзя, и этим путем солдаты ускоряют мир»{605}.
И, наконец, 22 октября комиссар Западного фронта Жданов подвел следующие итоги в своей недельной сводке:
«Нервное настроение в армии нарастает с каждым днем; нарушения дисциплины захватывают новые части. Пропаганда большевиков преобладает и пользуется успехом... Доверие к комитетам падает, их отказываются слушать, прогоняют и избивают. Запуганные комитеты слагают полномочия, не дожидаясь перевыборов. Ненависть к офицерам растет в связи с распространением убеждения, что офицеры затягивают войну. Настроение войск фронта ухудшается. Настроение комитетов, офицеров и командного состава, подавленных стихийным количеством нарушений [418] дисциплины, паническое. Руки опустились. Развал достигает своего предела»{606}
Развал фронта в конечном счете знаменовал собой крушение всего помещичье-капиталистического уклада в стране, отражением которого была старая армия. Созданная для захватнических целей господствовавших классов и охраны их привилегий, она рушилась вместе с их крушением.
История гражданской войны в СССР
Источник http://militera.lib.ru/h/hcw/13.html
Скачать (прямая ссылка): https://drive.google.com/open?id=0B5Ukzv8_4OCxajhpX1FTX1RKU28
| 
