 
Глава первая.
Канун буржуазно-демократической революции.
1. Война.
Двадцатого июля 1914 года царь Николай II опубликовал манифест о войне. Задыхаясь в пыли проселков, шагая мимо неубранных полей, полки русской армии спешили к германской границе. Мобилизация еще не кончилась. Пушки в беспорядке стояли на площадях у арсеналов. Не на чем было подвозить артиллерию.
В деревнях и станицах в самый разгар жатвы молодежь прямо с работы гнали на призывные пункты. Но царь был связан договорами с Францией. От парижских банкиров он получил миллиардные займы.
По военным соглашениям Николай должен был двинуть свои армии в наступление против Германии на четырнадцатый день после объявления войны.
На Западе германские корпуса неудержимо катились через Бельгию, стремительно приближаясь к Парижу. Оттуда в Петроград неслись панические требования — скорее выступить против Германии.
Тридцатого июля русский военный агент в Париже срочно доносил в Ставку:
«Французские армии перейти в наступление в ближайшем уже едва ли смогут. Я ожидаю в самом лучшем случае медленного отступления... Весь успех войны зависит всецело от наших действий в ближайшие недели и от переброски на русский фронт германских корпусов»{1}.
Напрасно генерал Жилинский, главнокомандующий Северозападного фронта, считал наступление в Восточную Пруссию заранее обреченным на верную неудачу, напрасно начальник штаба генерал Янушкевич отговаривал от немедленной атаки — из Парижа торопили. Французский посол Морис Палеолог обивал пороги министерства, добиваясь перехода русских армий в наступление. И 31 июля главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, дядя царя, по прозвищу «большой Николай», сообщал Палеологу, что виленская и варшавская армии начнут наступление «завтра утром, на рассвете»{2}. [10]
Неподготовленные русские армии вторглись в Германию. Кайзер Вильгельм, не ожидавший такой быстроты от русских генералов, вынужден был замедлить поход на Париж. Германское главное командование перебросило на Восточный фронт гвардейский резервный корпус и XI стрелковый корпус со 2-й кавалерийской дивизией. Еще до прихода этих подкреплений немецкие полки перешли в наступление и опрокинули русских. Пять дивизий, переброшенных с Западного фронта, приняли позже участие в окончательном разгроме русской армии в Восточной Пруссии. Царская армия потеряла 20 тысяч убитыми и 90 тысяч пленными, лишилась всей артиллерии. Два корпуса — XIII и XV — были окружены и полностью попали в руки немцев. Однако Париж был спасен. Еще до исхода боя в Восточной Пруссии Палеолог записал в своем дневнике 29 августа:
«Сражение... продолжается с ожесточением. Каков бы ни был окончательный результат, достаточно уже того, что борьба продолжается, чтобы английские и французские войска имели время переформироваться в тылу и продвинуться вперед»{3}.
«Окончательным результатом» была гибель русских армий, но царь выполнил свой договор: за французское золото он расплатился кровью и жизнью трудящихся. В день разгрома русских войск — 30 августа — министр иностранных дел Сазонов говорил Палеологу:
«Армия Самсонова уничтожена... Мы должны были принести эту жертву Франции»{4}.
В войне 1914 года русский царизм выступил в качестве наемника англо-французского капитала. Россия фактически являлась полуколонией западноевропейских стран. Даже идейный вождь российской империалистской буржуазии, кадет Милюков, признал впоследствии, что Россия в войне с Германией была орудием англо-французских капиталистов. К десятилетию войны Милюков писал в эмигрантском листке:
«Я не ожидал тогда, что, так и не собравшись с силами, Россия пошлет миллионы своих сынов в окопы за чужое дело»{5}.
Самодержавие и стоявшие за его спиной буржуазия и помещики тем более охотно шли на поводу у иностранного капитала, что в тылу у них быстро нарастало революционное движение. Ленские события 1912 года и их мощный отзвук по всей стране были грозными предвестниками революционной бури. Стачки в Баку накануне войны и петербургские забастовки 1914 года, когда на улицах вновь появились баррикады, были уже началом самой бури. Призрак революции 1905 года глянул в лицо царизма с баррикад, пересекавших улицы городов. Многие из царских сановников с ужасом пророчили, что грядущая революция пойдет несравненно дальше 1906 года. Бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново писал Николаю II перед самым началом войны:
«Политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое»{6}.
Посылая свой народ умирать «за чужое дело», самодержавие надеялось обескровить его, задержать рост революционной энергии.
Было бы, однако, неправильно думать, что командующие классы России ввязались в мировую бойню только в угоду англо-французскому капиталу, что русская буржуазия не преследовала своих империалистских целей. Участие в войне целиком отвечало интересам господствующих классов царской России. Та стадия капитализма, которая носит название империализма, сложилась в России еще до войны: монополистский [12] капитализм уже играл в экономике России ведущую роль. Но, руководя страной экономически, буржуазия не управляла страной политически: управляло самодержавие — представитель помещиков-крепостников.
Буржуазия не очень спешила разрешить это противоречие между своей экономической мощью и политическим бессилием. Не в ее интересах была решительная борьба с самодержавием. За спиной буржуазии стоял уже оформившийся как класс пролетариат. Обогащенный опытом революции 1905 года, пролетариат шел к новой борьбе под руководством ленинской партии большевиков. Взять власть в свои руки, отстранив самодержавие, для русской буржуазии означало остаться с глазу на глаз с рабочим классом. 1905 год уже показал, чем может окончиться такое единоборство. Самодержавие с его военно-полицейским аппаратом служило надежным прикрытием для буржуазии от нападений пролетариата. Как писал Ленин,
«слишком нужен им царизм с его полицейски-бюрократическими и военными силами против пролетариата и крестьянства, чтобы могли они стремиться к уничтожению царизма»{7}.
Мало того, русский капитализм начал слагаться в период, когда капитализм на Западе уже давно расцвел и успел захватить все лучшие места под солнцем. Молодой хищник не мог конкурировать с такими матерыми разбойниками, как империалисты [13] Англии и Германии. Чтобы протиснуться к выгодным рынкам, нужно было иметь крепкие локти и увесистые кулаки. Самодержавие как раз располагало этими кулаками, расчищая буржуазии своими армиями дорогу к новым рынкам. Империалисты России протягивали руки к Галиции. Русские капиталисты стремились подчинить себе страны Ближнего Востока, им нужен был Константинополь. Журнал русских империалистов «Промышленность и торговля» писал в декабре 1912 года о ближневосточных проливах, что «торговая свобода» последних необходима с точки зрения международного товарообмена.
«Страна не может жить под постоянным страхом, как бы «ключ от входной двери» в наше жилище, выпав из слабых турецких рук, не очутился в чужих сильных руках, которые будут вольны по своей прихоти казнить нас или миловать»{8}.
Борьба за новые рынки и новые колонии, за «ключ от двери» объединяла самодержавие и буржуазию. Став твердой ногой в проливах, русский империализм мог держать в руках придунайские страны — Болгарию, Румынию. Характеризуя цель борьбы между Россией и Германией, Ленин говорил:
«Задача империалистской политики России... может быть кратко выражена так: при помощи Англии и Франции разбить Германию в Европе, чтобы ограбить Австрию (отнять Галицию) и Турцию (отнять Армению и особенно Константинополь)»{9}.
Манифест царя о войне буржуазия встретила с восторгом. Ко дворцу направлялись патриотические шествия. Буржуазные организации засыпали «престол» верноподданническими телеграммами. Газеты трезвонили о «единении царя с народом». Студенты, упав на колени, пели «Боже, царя храни».
Тридцатого июля в Москве было положено начало организации Всероссийского союза земств, неделей позже был создан Всероссийский союз городов — оба с целью помочь самодержавию в победе над Германией.
Царизм начал войну под колокольный звон и торжественный гул приветствий помещиков и буржуазии.
Однако ход войны вскоре омрачил восторженное настроение. Пока главные силы Германии были отвлечены военными операциями на Западе, русские армии поправили было свои первые неудачи в Восточной Пруссии. 21 августа 1914 года в Галиции удалось захватить город Львов, а 9 марта 1915 года — крупнейшую неприятельскую крепость Перемышль. Русские войска добрались до Карпат, в Закавказье отбросили до Эрзерума турок, воевавших на стороне Германии. Но торжество победы оказалось кратковременным. Прогнивший насквозь продажный аппарат военного ведомства не подготовил снарядов. Неповоротливые генералы не успевали подвозить артиллерию и резервы. Германские и австрийские войска быстро вернули потерянные области. 25 апреля 1915 года немцы взяли Либаву, угрожая Риге. Австрийцы отбили 20 мая Перемышль, а 9 июля русские оставили Львов. В течение июля немцами были захвачены все русские крепости в Польше, 23-го пала Варшава. Потеряв Польшу, русские войска очистили и Литву.
К разгрому на фронте прибавилась разруха в тылу.
Патриотический подъем буржуазии сменился «патриотической тревогой»{10}, как выразился Милюков на заседании Государственной думы 19 июля 1915 года. Поражение на фронте нарушило «единение царя» с капиталистами.
Империалистская война резко изменила и соотношение сил между господствующими классами. Награбленные военные барыши усилили в стране экономическую мощь и значение буржуазии. По подсчетам официального «Вестника финансов» только по 142 наиболее важным текстильным предприятиям прибыль капиталистов возросла с 60 миллионов в 1913 году до 174 миллионов в 1915 году. Льняная промышленность получила в 1915 году втрое больше прибыли, чем до войны{11}. А налоги на капиталистов по сведениям того же «Вестника финансов» составляли все более низко падающий процент в отношении к валовой прибыли.
Вместе с ростом экономической мощи буржуазии повышалось и ее политическое значение. Самодержавие вынуждено было разрешить ряд обществ, помогавших ему мобилизовать средства на войну, как Союз земств и городов. Летом 1915 года возникли военно-промышленные комитеты, через которые шло распределение военных заказов. Все это открыло для буржуазии широкую возможность организоваться и крепнуть политически. С каждым днем настойчивей и откровенней буржуазия в прессе и через своих представителей заявляла, что самодержавие мало считается с ее интересами. Все чаще и чаще на торжественных банкетах делались осторожные намеки на «самовластие» царя. Иные разгоряченные вином головы даже открыто говорили об ограничении власти самодержца. Крупнейший промышленник П. Рябушинский на экстренном совещании представителей военно-промышленных комитетов в августе 1915 года заявил:
«Стране пора узнать, что мы бессильны что-либо сделать при существующих к нам отношениях самого правительства, не стоящего на должной высоте. Мы вправе потребовать, чтобы нам была дана возможность работать, раз на нас взваливают эту ответственность... Мы должны обратить внимание на самое устройство правительственной власти, ибо власть не стоит на высоте своего положения»{12}.
Буржуазия потребовала создания «министерства доверия» — назначения министров, которым доверяет страна. 18 августа 1915 года чрезвычайное заседание Московской городской думы высказалось за
«создание правительства, сильного доверием общества и единодушного, во главе которого должно стоять лицо, которому верит страна»{13}.
К резолюции городской думы присоединились московское купеческое общество, петроградское купечество, совет съездов представителей торговли и промышленности, Петроградская городская дума и ряд местных дум. Создание «министерства доверия» стало лозунгом для всей буржуазии. В газете Рябушинского «Утро России» под заголовком «Кабинет обороны» был дан список лиц, намечаемых в состав «министерства доверия»: премьер-министр — М. В. Родзянко; министр внутренних дел — А. И. Гучков; министр иностранных дел — П. Н. Милюков; министр финансов — А. И. Шингарев; путей сообщения — Н. В. Некрасов; торговли и промышленности — А. И. Коновалов; главноуправляющий земледелия и землеустройства — А. В. Кривошеий; военный министр — А. А. Поливанов; морской министр — Н. В. Савич; государственный контролер — И. Н. Ефремов; обер-прокурор Синода — В. Н. Львов; министр юстиции — В. А. Маклаков; министр народного просвещения — граф П. Н. Игнатьев. Многие из названных лиц действительно вошли в состав правительства, но значительно позже, когда революция поставила у власти буржуазию{14}.
Тревога буржуазии не ограничилась резолюциями оппозиционного характера. В конфликте с царем буржуазные политические партии Государственной думы решили объединить свои силы. 22 августа был заключен так называемый прогрессивный блок.
IV Государственная дума, избранная в 1912 году, представляла интересы блока крепостников-помещиков и верхушки буржуазии, причем первые имели в блоке огромный перевес. Наиболее значительную группу составляли правые: из 410 депутатов Государственной думы правых (националистов, националистов-прогрессистов, умеренно-правых и т. п.) насчитывалось 170 человек. Опирались они на черносотенный «союз русского народа», организованный еще в 1905 году из самых реакционных [18] элементов: помещиков, домовладельцев, чинов полиции, мелких торгашей. Из мещан и босяков вербовались боевые дружины, так называемые «черные сотни». Программа «союза»: твердая, неограниченная царская власть, единая и неделимая Российская империя, никаких уступок угнетенным национальностям. Чтобы расположить к себе крестьян и отсталые слои рабочего класса, черносотенцы включили в свою программу ряд демагогических требований: увеличение наделов малоземельным крестьянам, уравнение правового положения всех трудящихся классов. «Союз» организовывал столовые, чайные, где велась монархическая пропаганда, раздавал деньги, в изобилии получаемые от государства. Основной задачей «союза» была борьба с революцией, а главными методами борьбы — погромы, организуемые при содействии властей, убийства из-за угла, антисемитская травля и преследование нерусских народностей. Самодержавие полностью поддерживало черносотенцев. Сам Николай II принял делегацию «союзников», вступил в члены общества и надел значок «союза». Руководителем «союза» был крупный бессарабский помещик В. М. Пуришкевич, начавший свою карьеру в качестве чиновника особых поручений при свирепейшем начальнике полиции В. К. Плеве. Погромные речи, реакционная деятельность, безудержная травля «инородцев» сделали имя Пуришкевича символом мракобесия и крепостнического гнета. Другим видным деятелем «союза» был Н. Е. Марков 2-й — помещик Курской губернии, представлявший крайних правых, «зубров», как их называли в обществе. О Маркове 2-м можно было сказать то же, что писал Гоголь об одном из героев «Мертвых душ»: «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без историй, какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели»{15}. Все скандалы в Думе и даже случавшиеся среди депутатов потасовки были связаны с именем Маркова 2-го — ретивого защитника самодержавия.
После разгрома революции 1905 года значение «союза» начало падать, и руководящая роль среди правых перешла к «совету объединенного дворянства». Но черносотенный «союз» продолжал существовать, получая средства от правительства и появляясь на политической сцене, как только усиливалось революционное движение в стране.
Кроме крайних правых в Думе известную роль играл националист В. В. Шульгин — депутат от Волынской губернии, [19] деятель земства, редактор черносотенной газеты «Киевлянин».
Близко к правым в Думе примыкали октябристы, или «союз 17 октября», — около ста депутатов, представлявших интересы крупного промышленного капитала и крупных помещиков, хозяйничавших по-капиталистически. Октябристов от правых отделяло лишь признание манифеста 17 октября 1905 года, где царь обещал некоторые свободы и Государственную думу. Но еще в 1906 году октябристы разъяснили, что «титул самодержца» не противоречит манифесту 17 октября и конституционной монархии. Октябристы поддерживали полностью внешнюю и внутреннюю политику правительства. Они рабски следовали за каждым его шагом; в левой прессе их прозвали «партией последнего правительственного распоряжения».
 
В Думе октябристы была правительственной партией. Только ко второму году войны, когда выяснилась полная неспособность царя довести войну до победного конца, октябристы перешли в оппозицию. Вождем, организатором октябристов был А. И. Гучков, московский домовладелец и крупный промышленник. Живой, энергичный, он в молодости сражался добровольцем на стороне буров против англичан, участвовал в восстании македонских четников. С отрядом Красного креста участвовал в войне России с Японией. В революцию 1905 года основал «союз 17 октября» и руководил реакционной буржуазией. В III Государственной думе как председатель ее он вдохновлял империалистскую политику самодержавия. Во время войны его избрали председателем Центрального военно-промышленного комитета. Гучков развил энергичную деятельность по доведению войны «до победного конца». В комиссиях и на совещаниях он не раз критиковал неповоротливость и продажность генералов, [20] снабжавших армию боевыми припасами. От самодержавия он требовал предоставления большей самостоятельности буржуазным организациям, работающим на оборону. Гучков часто ездил на фронт, налаживая связь с верхушкой командного состава. В глазах Николая, считавшего всех, кто был левее октябристов, «анархистами», активное вмешательство Гучкова в военные вопросы делало этого человека чуть ли не «революционером». Царица не раз писала мужу, что Гучкова надо «повесить»{16} и мечтала, чтобы «тяжелое железнодорожное несчастье»{17} прекратило его жизнь.
Другим руководителем октябристов был М. В. Родзянко — владелец огромных поместий в Екатеринославской губернии. Будучи председателем IV Государственной думы, он поддерживал реакционную политику самодержавия. Когда октябристы после первых поражений царизма стали выражать недовольство, министр внутренних дел Н. А. Маклаков писал Николаю 27 апреля 1915 года:
«Родзянко, ваше величество, только исполнитель — напыщенный и неумный, а за ним стоят его руководители — господа Гучковы, князья Львовы и другие, систематически идущие к своей цели. В чем она? Затемнить свет вашей славы, ваше величество, и ослабить силу значения святой, исконной и всегда спасательной на Руси идеи самодержавия»{18}.
Следующей по численности фракцией были кадеты — более 50 депутатов, а если считать и близких к ним прогрессистов, которых Ленин назвал «помесь октябристов с кадетами»{19}, то и около 100. Кадеты, или конституционно-демократическая партия, — политические представители либеральной буржуазии. Партия организовалась еще в 1905 году из левых земских деятелей, буржуазных интеллигентов, адвокатов, профессоров и т. п. [21]
На протяжении своей деятельности кадеты прошли ряд любопытных изменений. В первую революцию Ленин дал кадетам такую характеристику:
«Не связанная с каким-либо одним определенным классом буржуазного общества, но вполне буржуазная по своему составу, по своему характеру, по своим идеалам, эта партия колеблется между демократической мелкой буржуазией и контрреволюционными элементами крупной буржуазии. Социальной опорой этой партии является, с одной стороны, массовый городской обыватель... а с другой стороны, либеральный помещик»{20}.
 
С поражением революции кадеты еще более поправели. На II съезде в 1906 году они внесли в свою программу новый пункт:
«Россия должна быть конституционной и парламентской монархией»{21}.
Поэтому кадетов правильнее было бы назвать конституционно-монархистской партией. По вопросу о земле они выступали против конфискации помещичьих владений, высказываясь за «отчуждение по справедливой оценке». По существу, будучи буржуазной партией, они только по наименованию старались сохранить поддержку масс, приняв на III съезде «титул» партии «народной свободы». На деле кадеты хотели разделить власть с царем и крепостниками-помещиками так, чтобы не разрушать до основания их власти и не давать власти народу. Массового движения либералы боялись больше, чем реакции. Этим и объясняется, почему, будучи силой экономически, либералы были бессильны политически. В конце концов кадеты превратились в партию империалистской буржуазии, которая открыто поддерживала хищническую внешнюю политику самодержавия. От октябристов их отличали только более оппозиционные фразы. В Государственной думе кадеты дружно работали вместе с октябристами. Примером такого единения может служить единогласное избрание председателем Военно-морской комиссии Думы кадета А. И. Шингарева. Октябристы прямо объясняли это голосование тем, что кадеты бойчее на язык. Националист А. И. Савенко говорил по поводу избрания Шингарева:
«Бывают положения, когда функции контроля и критики независимая оппозиция может выполнить лучше, чем партии, которые по временам грешили излишним угодничеством перед властью. Поэтому А. И. Шингарев на своем посту может оказаться незаменимым»{22}.
Ленин и раньше предсказал сближение кадетов с [22] октябристами:
«Октябрист — это кадет, который применяет в деловой жизни свои буржуазные теории. Кадет — это октябрист, мечтающий в свободные от грабежа рабочих и крестьян часы об идеальном буржуазном обществе. Октябрист немножко еще научится парламентарному обхождению и политическому лицемерию с игрой в демократизм. Кадет немножко еще научится деловому буржуазному гешефтмахерству, и они сольются, неизбежно и неминуемо сольются»{23}.
Лидером кадетской партии был П. Н. Милюков, бывший профессор истории Московского университета. В I Государственной думе кадеты прочили его в премьеры ответственного министерства. Крупный оратор и знаток международных отношений Милюков был виднейшим идейным вождем империалистской буржуазии. Его частые статьи и речи о захвате Галиции, Армении и особенно черноморских проливов снискали ему прозвище «Милюков-Дарданельский». Другими видными лидерами кадетов были: В. А. Маклаков — крупный московский адвокат, Ф. И. Родичев, уездный предводитель дворянства в Тверской губернии, А. И. Шингарев — врач и земский деятель.
Эти три больших группы — правые, октябристы и либералы — собственно и представляли Думу, ибо система выборов была так построена, что помещики и буржуазия составляли подавляющее большинство. Пролетариат имел всего пять депутатов-большевиков, но все они — Г. И. Петровский, М. К. Муранов, А. Е. Бадаев, Ф. Н. Самойлов и Н. Р. Шагов — уже в ноябре 1914 года были арестованы, а потом сосланы в Сибирь.
Мелкая буржуазия была представлена 10 трудовиками и 6 меньшевиками. Трудовики, или «трудовая группа», поставили себе задачу объединить все «трудящиеся классы народа: крестьянство, фабрично-заводских рабочих, а также интеллигентных тружеников»{24} на основе сохранения капитализма. В историю трудовики вошли как авторы аграрного закона, так называемого «проекта 104», который требовал введения трудовой нормы при распределении земли. Трудовики высказывались против конфискации помещичьих земель и предлагали помещикам за отчуждаемую землю выкуп, что сближало трудовиков с кадетами. В Думе трудовики колебались между кадетами и социал-демократами, а когда эсеры составили свою фракцию и покинули «группу», трудовики окончательно подпали под влияние кадетов. Вождем трудовиков в IV Государственной думе был А. Ф. Керенский. Исключительно темпераментный оратор, резкий и стремительный, Керенский получил известность как защитник в ряде политических процессов и часто выступал в Думе с речами, [23] критикующими правительственные мероприятия. В его адвокатской приемной можно было встретить крестьянских ходоков с просьбой Выступить на том или ином судебном процессе по поводу аграрных беспорядков. В Думе после ареста большевиков Керенский казался наиболее левым депутатом. Революционером считали его правые и октябристы, а также и охранка. На деле Керенский был мелкобуржуазным демократом. «Народом» он клялся, о народе говорил, народолюбие свое афишировал, но не считал народ движущей силой истории. Нервный, быстро воспламеняющийся, но еще быстрее потухающий и теряющийся, без особых политических устоев, считая себя эсером. Керенский председательствовал во фракции трудовиков, которые не только не называли себя социалистами, но даже программно не выступали против монархии. Не занимаясь постоянной работой в массах, он тянулся в сторону либеральных групп, где находился по его мнению центр движения. Болезненное самолюбие и тщеславие сочетались в нем с актерством, любовью к позе, жесту. Империалистскую войну он поддерживал открыто, признавая необходимость военного могущества царской России, и резко выступал против большевиков. Керенский не раз брал на себя роль примирителя между буржуазией и некоторыми группами рабочих. Так в сентябре 1915 года, когда рабочие под влиянием меньшевиков пришли на съезд Союза городов с просьбой [24] допустить их на этот съезд хотя бы с «совещательным голосом», к ним вышел Керенский. Он предложил рабочим прекратить забастовку, которая «не имеет серьезного значения», «заняться своей внутренней организацией», тогда-де «либеральная буржуазия не посмеет отклонить их участие в политических совещаниях». Задолго до революции Керенский уже репетировал роль соглашателя, примирителя буржуазии и трудящихся в интересах буржуазии — роль, которую этот политический актер сыграл в 1917 году.
Партия, к которой впоследствии причислял себя Керенский, партия эсеров — социалистов-революционеров — образовалась в 1902 году. Весной этого года на Украине и частью в Поволжье развернулось после долгого затишья первое широкое движение крестьян. Выступление крестьян вызвало отзвук среди мелкобуржуазной интеллигенции, воочию увидевшей восставшие массы, чего не хватало народникам в 70-х годах. Вновь возродились народнические идеи и надежды. В крестьянстве народническо-эсеровские элементы полагали главную опору революции. Общину, которая была сохранена самодержавием в деревне для облегчения сбора налогов, считали зародышем социализма. Стремление мелкого собственника отстоять ценой всяких лишений свое самостоятельное хозяйство выдавали за успешную возможность борьбы с капитализмом. Отсюда делали вывод, что Россия может миновать капитализм и прямо перейти к социализму. Остатки народнических групп слились в единую партию, которая в отличие от социал-демократов называла себя партией «всех трудящихся» — рабочих, крестьян и интеллигенции.
Эсеры преимущественно хотели быть партией крестьянства. Основную работу они вели в деревне, агитируя за «социализацию земли», или, как объясняли они, за
«изъятие ее из товарного оборота и обращение ее из частной собственности отдельных лиц или групп в общенародное достояние»{25}.
Чтобы сохранить за собой крестьянство, партия эсеров уже с самого своего зарождения затушевывала классовое расслоение в деревне, доказывая, что между сельским пролетариатом и «самостоятельными земледельцами» нет принципиальной разницы: «Они должны быть соединены в одну категорию трудового крестьянства». Это целиком отвечало интересам кулачества. Кулаки также прикрывали свои выступления именем «трудовой деревни» и всячески отрицали наличие в крестьянстве разных классов. Этим и объясняется, почему кулачество в революцию 1917 года заполнило эсеровские ряды. [25]
Основным методом борьбы эсеры считали индивидуальный террор. В первый период своей деятельности им удалось совершить несколько террористических актов: Степан Балмашев убил: министра внутренних дел Сипягина, Петр Карпович — министра народного просвещения Боголепова, Егор Сазонов — министра внутренних дел Плеве, Иван Каляев взорвал бомбой великого князя Сергея Александровича. Это смелое единоборство одиночек с царскими палачами придало партии особое обаяние в глазах революционной интеллигенции. Но террористическая практика скоро показала всю свою бесцельность. Убитого насильника немедленно сменял другой царский прислужник, не лучше, а часто и хуже прежнего. Массового движения террор не вызвал, а, наоборот, ослабил его, так как политика и практика индивидуального террора исходят из народнической теории активных «героев» и пассивной «толпы», ждущей от героев подвига. А такая теория и практика исключают всякую возможность активизации масс, возможность создания массовой партии и массового революционного движения. К тому же полиции скоро удалось поставить своего человека — провокатора инженера Е. Ф. Азефа — во главе боевой террористической организации партии эсеров. Террор тем самым попал под контроль полиции. Азеф стал полновластным распорядителем партии. Он подбирал членов Центрального комитета. Разоблачение провокационной работы Азефа в 1908 году внесло полное разложение в ряды эсеров.
Свою буржуазную сущность партия эсеров проявила еще в революцию 1905 — 1907 годов. Уже тогда эсеры обнаружили склонность вступать в соглашение с кадетами. В I Думе они вошли в состав трудовиков. Во II Думе царский премьер П. А. Столыпин предал суду фракцию социал-демократов, но не тронул эсеров.
Еще в 1906 году на I съезде эсеров в партии наметились разные течения. Правые выступили против террора и аграрной программы. Осенью правые окончательно отделились от партии и создали свою полукадетскую «трудовую народно-социалистическую партию». «Народные социалисты» отказались от мысли о республике, признали необходимым выкуп за отчуждаемую для крестьян землю и вступили в блок с кадетами. Лидером партии был А. В. Пешехонов, ставший министром продовольствия после революции 1917 года.
На том же I съезде выделилось и «левое» крыло, образовав особую полуанархическую партию — эсеров-максималистов. Максималисты тогда же, в первой буржуазно-демократической революции 1905 года, требовали не только «социализации земли», но и немедленной «социализации» фабрик и заводов. Но эти требования были лишь маской, прикрывавшей буржуазную сущность максималистов. Террор они предлагали сделать основным средством борьбы. Впоследствии максималисты выродились в беспринципную группу бандитов- «экспроприаторов», лишенную всякой почвы в массах.
Распад партии на этом не кончился. Во время войны эсеры еще разделились на несколько групп. Одни из них безоговорочно высказались за поддержку войны. К этой группе кроме Керенского принадлежал Н. Д. Авксентьев — один из эсеровских вождей. Он стал издавать в Париже журнал «Призыв» с агитацией за оборону царской России. Другие считали себя интернационалистами, выступали на словах против оборонцев, но на деле оставались с ними в одной партии. Идейным руководителем «интернационалистов»-эсеров, пытавшихся сидеть между двумя стульями, был В. М. Чернов.
Меньшевики-социал-демократы в период IV Государственной думы не являлись единой, сплоченной организацией. Они делились на ряд групп и подгруппок. На крайнем правом фланге стоял Г. В. Плеханов, который выступал вместе с правыми эсерами Н. Д. Авксентьевым и И. И. Бунаковым. В начале войны Плеханов обратился к русским рабочим с письмом, в котором доказывал, что Россия ведет оборонительную войну и потому задача рабочих — защищать отечество. Кадеты с восторгом встретили выступление Плеханова. Милюков заявил, что Плеханов «с обычным своим искусством» доказал разницу между английским империализмом и германским, между войной оборонительной и наступательной.
За Плехановым шли оборонцы К. А. Гвоздев, П. П. Маслов, А. Н. Потресов, которые выступили за открытую поддержку империалистской буржуазии. Они поддерживали организацию рабочих групп при военно-промышленных комитетах, пытаясь доказать, что рабочие России — за единый фронт с буржуазией, за гражданский мир. Гвоздев был председателем рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете, выступал резко против стачечной борьбы, по его мнению обессиливающей рабочий класс и дезорганизующей страну, и дружно работал с Гучковым. «Я с большими симпатиями и доверием относился к Гвоздеву»{26}, говорил о нем Гучков. Меньшевики во время революции 1917 года выдвинули Гвоздева на пост министра труда.
«Левее» стоял меньшевистский «центр», возглавляемый Ф. И. Даном, И. Г. Церетели и думской фракцией — Н. С. Чхеидзе, А. И. Чхенкели, М. И. Скобелевым. «Центр» прикрывался революционной фразой, а на деле поддерживал оборонцев. На «левом» [28] фланге меньшевиков стояли Мартов и чуточку левее — Троцкий. В первый период войны Троцкий вместе с Мартовым издавал в Париже газету «Наше слово», критиковал большевистскую тактику, называл большевиков «раскольниками», призывал к единству с оборонцами, стоявшими за войну.
«Центр» и «левые» меньшевики боялись занять открыто оборонческую позицию. В Думе Чхеидзе, как и Керенский, воздержался от голосования за царские кредиты на войну. Ленин объяснял поведение фракции тем, что «иначе она вызвала бы против себя бурю возмущения со стороны рабочих»{27}.
В политической практике несмотря на свою критику оборонцев и «левые» меньшевики и «центр» содействовали открытым агентам русской буржуазии. Когда Вандервельде, один из вождей II Интернационала, обратился с письмом в думскую фракцию меньшевиков, убеждая их стать на защиту царской России против Германии, Чхеидзе и его соратники ответили:
«В этой войне ваше дело есть правое дело самозащиты против тех опасностей, которые грозят демократическим свободам и освободительной борьбе пролетариата со стороны агрессивной политики прусского юнкерства... Мы не противодействуем войне, мы считаем, однако, нужным обратить ваше внимание на необходимость теперь же готовиться к энергичному противодействию уже намечающейся сейчас захватной политике великих держав»{28}.
Все эти «левые» народническо-эсеровские и меньшевистско-социал-демократические группы — от группы Чернова и максималистов до группы Мартова и Троцкого — несмотря на их революционную фразеологию представляли по сути дела левое мелкобуржуазное крыло буржуазной демократии, стоявшей за сохранение и «улучшение» капитализма, ибо все они отрицали возможность победы социализма в России, выступали против социалистического преобразования России, поддерживали единство с оборонцами, стоявшими за империалистскую войну, выступали против большевистского лозунга о превращении войны империалистской в войну гражданскую, вели активную борьбу против большевистской политики, рассчитанной на поражение царского правительства в империалистской войне, вели единым фронтом борьбу против партии Ленина, против большевистской партии.
 
Единственно революционной пролетарско-социалистической партией в России была партия большевиков. Будучи формально одной социал-демократической партии вместе с меньшевиками, большевики фактически составляли самостоятельную партию [29] уже с 1905 года, а с 1912 года формально порвали с меньшевиками, изгнали из партии их правых лидеров и оформились в отдельную большевистскую партию. Большевистская партия была единственной партией, которая признавала гегемонию пролетариата основным условием победы буржуазно-демократической революции и перерастания последней в революцию социалистическую. Она была единственной партией, которая признавала возможность победы социализма в России и имела свою революционную конкретную платформу для переходного периода от буржуазной революции к социалистической. Она была единственная партия, которая боролась до конца против империалистской войны, стояла за поражение царского правительства в империалистской войне, проводила политику братания на фронте, вела непримиримую борьбу против шовинизма и оборончества во имя пролетарского интернационализма и проводила лозунг превращения империалистской войны в войну гражданскую. Лидером и создателем большевистской партии был Ленин. Большевистская партия имела в Государственной думе свою фракцию из рабочих депутатов, избранных рабочим классом по рабочей курии. Думская фракция большевиков в ноябре 1914 года была арестована царским -правительством и позже сослана в Восточную Сибирь на поселение. Грабительская война развернулась полным ходом, шел безудержный и беззастенчивый захват чужой территории, а меньшевики призывали только «готовиться» к борьбе против «намечающейся захватной тактики». Для Милюкова и Гучкова достаточно было, что меньшевики «не противодействовали войне». Трезвые буржуазные политики знали, что на практике «не противодействовать» равносильно «содействовать».
Так оно и было при создании прогрессивного блока. В состав его вошли почти все буржуазные партии — октябристы, кадеты с прогрессистами, часть умеренно-правых, так называемая прогрессивная группа националистов и фракция центра. Не вошли только трудовики, меньшевики и крайние правые. Но обе первые группы очень сочувственно отнеслись к блоку, а Чхеидзе обещал поддерживать все «прогрессивные» шаги блока. Единственно, чего требовал Чхеидзе от блока, — «стать ближе к народу», но в чем это могло выразиться — руководитель меньшевиков так и не пояснил.
Программа прогрессивного блока сводилась к «созданию объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны», в задачи которого входила бы
«разумная и последовательная политика, направленная на сохранение внутреннего мира и устранение розни между национальностями и классами»{29}. [30]
Требования буржуазии были исключительно скромными. Речи не было не только о разделе с ней власти, но даже и об ответственном министерстве. Добивались только назначения нескольких министров, пользующихся доверием буржуазии, да более терпимого отношения к буржуазным организациям. В программе блока имелись еще требования частичной амнистии осужденным за политические и религиозные преступления, разработки закона об автономии Польши, примирительной политики в финляндском вопросе, вступления на путь отмены ограничений для евреев, восстановления деятельности профессиональных союзов и легальности рабочей печати — все это уже явно для того, чтобы добиться поддержки буржуазии угнетенных национальностей и хотя бы отсталой части трудящихся.
Но и эта болтовня буржуазии звучала вызовом самодержавию, давно отвыкшему от «бессмысленных мечтаний», — так Николай II еще в первые дни своего царствования назвал попытки либералов внести поправки в его режим. Самодержавие приняло вызов.
«Никому не нужно их мнение — пусть они лучше всего займутся вопросом о канализации»{30},
раздраженно и едко писала царица Николаю 28 августа 1915 года по поводу Московской думы, выдвинувшей те же требования, что и прогрессивный блок. А немного раньше царица писала:
«Россия, слава богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться»{31}.
Против прогрессивного блока выступили правые, крепостники-помещики. «Союз русского народа» обратился с погромным воззванием к «русским людям» против «умаления прав самодержца всея России».
Черносотенная пресса призывала правительство не уступать большинству Думы. Правые в Думе решили создать особое «информационное бюро» в противовес прогрессивному блоку. Но их оказалось слишком мало. Будучи не в силах бороться с блоком внутри Думы, правые подняли кампанию за ее роспуск. Председатель «совета объединенного дворянства» А. П. Струков выступил с письмом, требуя прекращения деятельности Думы. Монархические организации в ряде городов присоединились к требованию объединенного дворянства. Они тоже призывали самодержавие прекратить уступки и принять срочные меры укрепления власти.
Но правительство и само не дремало. Прежде всего Николай под давлением царицы решает уволить «большого» Николая и [31] лично стать .во главе армии. Дяде царя никак не могли простить его участия в организации Думы. Придворные рассказывали Витте, бывшему в 1905 году премьер-министром, что в бурные дни октября 1905 года Николай «большой», которого прочили в военные диктаторы, взял револьвер и, угрожая застрелиться в кабинете Николая «маленького», вынудил подписание манифеста о свободах и созыве Думы.
«Мы еще не подготовлены для конституционного правительства. Николай и Витте виноваты в том, что Дума существует, а тебе она принесла больше забот, чем радостей»{32},
вспоминала царица в 1915 году, настаивая на смене Николая Николаевича.
Дело, однако, было не в «старых грехах» велик ого князя. Сам Николай Николаевич был недалекого ума. Граф Витте писал о «большом» Николае, что «он уже давно впал в спиритизм и, так сказать, свихнулся»{33}. Да и сам царь отзывался о нем в одном из писем к царице мало почтительно:
«Мы вплотную поговорили о некоторых серьезных вопросах и, к моему удовольствию, пришли к полному согласию по тем, которые затронули. Должен сказать, что когда он один и .находится в хорошем расположении духа, то он здоров — я хочу сказать, что он судит правильно»{34}.
Может быть, тот факт, что великий князь «не совсем здоров», и делал его для буржуазии приемлемым кандидатом в конституционные монархи. Сыграло свою роль и участие Николая Николаевича в опубликовании манифеста 17 октября. Так или иначе в дворцовых кругах считали, что «большого» Николая буржуазия противопоставляет «маленькому». Царица не раз писала мужу:
«Никто теперь не знает, кто император, — ты должен мчаться в Ставку и вызывать туда министров, как будто ты не мог их видеть здесь, как в прошлую среду. Кажется со [32] стороны, будто Николай все решает, производит перемены, выбирает людей, — это приводит меня в отчаяние»{35}.
В придворных кругах по сообщению царицы «некоторые осмеливаются называть Николая Николаевича Николаем III»{36}.
Известие о предполагаемой смене главковерха вызвало огромную тревогу в буржуазных кругах. Председатель Думы умолял царя не принимать на себя верховного командования. 12 августа 1915 года Родзянко написал доклад в очень резких и повышенных тонах. 18 августа Московская городская дума, приняв резкую резолюцию против правительства, обратилась одновременно к великому князю Николаю Николаевичу «с выражением чувств доверия». Но эти выступления только подтвердили подозрения двора. 23 августа царь опубликовал манифест о смене Николая Николаевича, а 3 сентября распустил Государственную думу. Вот как сухой протокол передает картину роспуска Думы:
«Заседание открывается в 2 часа 51 минуту пополудни под председательством М. В. Родзянко.
Председатель. Объявляю заседание Государственной думы открытым. Предлагаю Государственной думе стоя выслушать высочайший указ. (Все встают.)
Товарищ председателя Государственной думы Протопопов. «Указ Правительствующему сенату. На основании ст. 99 Основных государственных законов повелеваем: занятия Государственной думы прервать с 3 сентября сего года и назначить срок их возобновления в соответствии с указом нашим, Правительствующему сенату 11 января 1915 года данным, не позднее ноября 1915 года в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Правительствующий сенат не оставит к исполнению сего учинить надлежащее распоряжение. На подлинном собственною его императорского величества рукой подписано: «Николай». В царской Ставке 30 августа 1915 года».
Председатель. Государю императору «ура!» (Долго несмолкаемые крики «ура».) Объявляю заседание Государственной думы закрытым. (Заседание закрывается в 2 часа 53 минуты пополудни)»{37}.
В две минуты все было кончено. Вчера еще буржуазные депутаты требовали от царских министров ухода, а сегодня сами покорно кричали «ура» тем, кто выгонял их.
История гражданской войны в СССР
|
