Глава первая.
Канун буржуазно-демократической революции.
3. Разложение армии
Ту же школу нужды и революционного воспитания проходила и армия. Кровавая бойня и неисчислимые потери открывали глаза обманутым. Миллионы убитых и искалеченных с беспощадной жестокостью вскрыли истинный смысл войны, ее грабительский характер.
К тяжелому кошмару бойни присоединялись невыносимые материальные лишения. Окопы, полные грязи и нечистот, отсутствие горячей пищи, недостаток хлеба, вши — такова общая картина фронтовой жизни.
«Знаешь, как на позиции? — читаем мы в одном из многих и многих характерных солдатских писем. — Стоим в окопах. [40] Холод, грязь, паразиты кусают, кушать один раз в сутки дают в 10 часов вечера, и то чечевица черная, что свинья не будет есть. Прямо так с голоду можно умереть...»{52}
Плохо вооруженная, руководимая бездарными генералами, обкрадываемая продажными интендантами, армия терпела поражение за поражением. Без веры в себя, без доверия к своим командирам, не зная, во имя чего гибнут миллионы, неподготовленная, голодная и разутая, она оставляла противнику города, целые области, десятки тысяч пленных.
Тяжелые поражения озлобляли солдат. В массах зрело недовольство, переходившее в глухое брожение, а потом и в активные выступления. Проклиная бестолковщину и неразбериху, солдаты отказывались выполнять приказы, не шли в наступление, избегали боя.
«Здесь в армии большое волнение, — писали с Северного фронта, — надоело уж очень воевать. Уже несколько раз прикажут идти в наступление, но солдаты не выходят из окопов и конец, и так что наступление оставляют»{53}.
Другой солдат из 408-го пехотного Кузнецкого полка того же фронта сообщал:
«Я в наступление ходил четыре раза, только ничего не вышло: не пошли наши полки наступать. Кое-кто пошел, а кое-кто не вышел из окопов, так и я не вылез из окопов»{54}.
По сведениям царских цензоров, вскрывавших солдатские письма, больше 60 процентов авторов писало о неуклонном росте пораженческих настроений. Солдаты бежали с фронта, сдавались в плен или сами простреливали себе руки, ноги, чтобы лечь в лазарет.
От диких ужасов войны пускались в дезертирство. Жили в обстановке постоянной травли, в страхе ежеминутной выдачи полиции. И все же предпочитали пребыванию на фронте полуголодную жизнь дезертира, за которым полевые жандармы охотились, как за зверем.
В 1916 году русская армия насчитывала уже более полутора миллионов дезертиров.
И без того тяжелое положение солдат становилось невыносимым из-за самодурства офицеров. Мордобой и угроза постоянных взысканий преследовали солдат на каждом шагу. За малейший проступок подвергали наказанию. Били за ошибки по службе, лупили за не вовремя отданную честь, за недоставленную водку. Калечили в пьяном виде, кровавили носы и в трезвом, срывая на солдате злобу за свои промахи. «Солдатское личико вроде как [49] бубен: чем звонче бьешь, тем сердцу веселей», со злой иронией говорили солдаты по поводу мордобоя в армии.
В письмах, тысячами конфискованных царской охранкой, рассказывается об ужасах и лишениях солдатской жизни:
«Чем дальше живется — тем хуже. Начальство наше душит нас, выжимает последнюю кровь, которой очень мало осталось. Не дождешься этого времени, когда придет конец всему этому...»{55}
Вот строки из другого письма, которого напрасно ждала убитая горем мать:
«Дорогая мамаша, лучше бы ты меня на свет не родила, лучше бы маленьким в воде утопила, так я сейчас мучаюсь»{56}.
Все более частыми стали случаи расправы солдат с жестокими начальниками. Ненавистные офицеры гибли в бою, расстреливаемые своими же.
Писатель Л. Войтоловский, наблюдавший жизнь армии, записал солдатскую песню, ярко передающую всю ненависть к офицерам:
Эх, пойду ли я, сиротинушка,
С горя в темный лес.
В темный лес пойду
Я с винтовочкой.
Сам охотою пойду,
Три беды я сделаю:
Уж как первую беду —
Командира уведу.
А вторую ли беду —
Я винтовку наведу.
Уж я третью беду —
Прямо в сердце попаду.
Ты, рассукин сын, начальник,
Будь ты проклят!{57}
Обычно в таких случаях виновники расправы оставались нераскрытыми. Офицеров убивали не только на фронте, но и в тылу, в запасных батальонах. Основа старой дисциплины — страх перед начальством — исчезала. В армии участились случаи прямых выступлений солдат против своих командиров и притом не в одиночку. Вместо безрезультатных, кончающихся обычно трагически индивидуальных возмущений и протестов солдатские массы начали действовать коллективно. Своеобразные «забастовки» уже не раз охватывали целые полки и дивизии. Одно из многих солдатских писем так рассказывает о подобной забастовке на фронте в 1916 году:
«Узнал об этой забастовке начальник дивизии. Приехал сюда в полк и не застал ни одного офицера на месте. Они была [50] где-то спрятаны. Одного только офицера-подпоручика застал на своем месте, которого заставил командовать полком, и приказал сию минуту же идти в атаку. Но и здесь все роты отказались идти, крича: «Давай есть, одевай и обувай, а то воевать не будем или все пойдем в плен». Дело было серьезное и даже критическое. Узнай об этом неприятель, он забрал бы всех нас голыми руками. За нашим полком забастовал Царевский полк, а там и другие полки нашей дивизии. Два батальона одного полка нашей дивизии целиком пошли в плен добровольно... Всех солдат хотели расстрелять, хотели было отобрать винтовки, бомбы и другое оружие, но солдаты не дали, да и забастовали другие дивизии, так что некому и расстреливать: все бастуют... Да и как не забастовать — ходят чуть ли не босые, голодные и холодные, даже смотреть — душа сжимается»{58}.
Разложению армии немало содействовали также и классовые изменения, происшедшие внутри ее командного состава. Офицерский корпус представлял собой отборную, боевую, преданную «престолу», крепко спаянную классовым родством организацию, главным образом помещичьего класса. Царское правительство тщательно оберегало офицерский состав от пополнения его разночинцами. Само офицерство боролось с проникновением в его среду выходцев из низших классов. Но война расшатала устои [51] этой замкнутой группы. Кадровики понесли большие потери в первые же месяцы войны. Их место постепенно заняли выходцы из других слоев. Старая каста потонула в море прапорщиков из разночинцев. Офицеры из адвокатов, учителей, чиновников, недоучившиеся семинаристы, гимназисты, мобилизованные студенты заполнили ряды командиров. Старики встретили новичков с нескрываемым презрением и враждебностью. Демократизация офицерства усилила разброд в командном составе и, в свою очередь, углубила противоречия в армии.
Нелепое истребление человеческих жизней, дикий произвол начальников, бездарное командование, хаос и тяжелые условия жизни разбудили самых отсталых солдат. У одних война рождала ужас и отчаяние, у других — желание найти выход, найти виновников бессмысленного кровопролития.
Патриотической печати, желтым потоком залившей армию, первое время удавалось отводить глухую солдатскую злобу в обычное русло ненависти к «неприятелю». Всякое поражение, малейшая неудача объяснялись происками врага внешнего — немцев — и «врага внутреннего» — евреев. Погромная волна смела на фронте сотни еврейских местечек, разорила, погнала с насиженных мест в неведомую даль десятки тысяч беженцев. У солдат сложилась даже особая примета. «Опять в приказе про еврейских шпионов пишут, — значит, отступать будем», язвили в частях.
У других солдат война вызвала чувство ненависти к буржуазии и правительству. Чем дальше затягивалась война, тем сильнее росло озлобление против господствующих классов. Организованность в этот стихийный процесс вносила партия большевиков. Поставленные вне закона царским правительством, большевики с исключительной самоотверженностью вели работу в армии. Там, где озлобленный солдат судорожно сжимал винтовку, не зная, на кого обрушиться, большевики умело направляли его возмущение против правительства и буржуазии. Там, где доведенные до озверения солдаты искали выхода в бесцельных насилиях над «инородцами», большевики вели интернационалистскую агитацию, противопоставляя ее мракобесию царизма и националистов. Стихийный взрыв отчаяния большевики настойчивой работой превращали в организованное выступление против власти. Преследуемые охранкой, предаваемые военно-полевым судам только за одну принадлежность к партии, большевики непреклонно выполняли долг революционных борцов.
Царское правительство, борясь с «крамолой», широко применяло «отправку недовольных» на фронт. Достаточно было высказаться [52] против тяжелых условий работы на заводе, как хозяин или мастер брали рабочего на заметку, а назавтра его уже вызывали к воинскому начальнику и отправляли в «маршевые роты». В число этих «недовольных» прежде всего попадали подозреваемые в близости к большевикам. Близорукое царское правительство уже в начале войны мобилизовало в армию не менее 40 процентов промышленных рабочих. Кроме того в рядах армии и флота находилось немало активных участников революции 1905 года, немало бывших читателей большевистской «Правды», закрытой правительством в самом начале войны. Находя в этой среде преданных пропагандистов, большевистская партия с их помощью проникала все глубже в солдатскую массу.
Несмотря на правительственный террор большевистская партия сумела создать военные организации в ряде тыловых армейских частей. Работа здесь облегчалась влиянием местных пролетариев. В Петрограде, Москве, Смоленске, Киеве, Харькове, Екатеринославе, Саратове, Нижнем Новгороде, Самаре, Царицыне, Екатеринбурге, Твери, Баку, Батуме, Тифлисе, Кутаисе, в Латышском крае — всюду шла напряженная работа. Призыв в армию большевиков из Нарымской ссылки дал возможность создать в Томске довольно сильную военную организацию. Большое влияние на тыловые части имели также вневойсковые связи солдат с местными большевиками и большевистски настроенными пролетариями. Рабочие забастовки в стране указывали солдатской массе на возможность революционного выхода. Вот типичная картина влияния революционной борьбы рабочих на солдат:
«Во время многочисленных демонстраций в день 9 января (1916 г. - Ред. ) были случаи встреч демонстрантов с солдатами. Так по Выборгскому шоссе рабочие встречались с моторными обозами, везшими солдат. Происходил дружеский обмен приветствиями. При виде красных знамен солдаты снимали шапки и кричали: «Ура», «Долой войну» и т. д. 10 января вечером по Большому Сампсониевскому проспекту шествовала громадная колонна работниц, рабочих и солдат… Полиция все время держалась в сторонке... Присутствие в более чем тысячной толпе 300 — 400 солдат действовало на полицию «успокоительно»... Демонстрация длилась более часу»{59}.
Какую исключительную энергию и самоотверженность проявила партия большевиков в борьбе за революционизирование армии, можно судить по одному из многих отзывов царской полиции, напрасно пытавшейся искоренить революционную организацию:
«Ленинцы, приобревшие доминирующее значение в партии, имеющие за собой в России преобладающее большинство подпольных социал-демократических организаций, выпустили с начала войны в наиболее крупных своих центрах (Петроград, Москва, Харьков, Киев, Тула, Кострома, Владимирская губерния, Самара) значительное количество революционных воззваний с требованием прекращения войны, низвержения существующего правительства и устройства республики, причем эта работа ленинцев имела своим осязательным результатом устройство рабочими забастовок и беспорядков»{60}.
Большевики шли к солдатам с ясной программой, разработанной Лениным, с четкими и понятными лозунгами, которые освещали самые больные и злободневные вопросы. Опираясь на недовольство солдат, на жадную тягу к миру, разоблачая режим мордобоя, предательство и бездарность командиров, большевики осторожно, но настойчиво подводили пробуждающихся солдат к программе революционного действия.
«Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг»{61} —
так охарактеризовал программу революционной борьбы манифест Центрального комитета большевистской партии, опубликованный 4 ноября 1914 года. Только на этом пути могли вырваться пролетариат и трудящиеся из смертельного кольца войны, только в таком превращении надо было искать выхода из тупика, куда завели страну буржуазия и ее лакеи — меньшевики и эсеры.
Но такая программа требовала определенного революционного действия, и Ленин указал, что именно нужно делать:
«Революция во время войны есть гражданская война, а превращение войны правительств в войну гражданскую, с одной стороны, облегчается военными неудачами ( «поражением») правительств, а с другой стороны, невозможно на деле стремиться к такому превращению, не содействуя тем самым поражению»{62}.
В другом месте Ленин писал:
«Единственной политикой действительного не словесного разрыва «гражданского мира», признания классовой борьбы является политика использования пролетариатом затруднений своего правительства и своей буржуазии для их низвержения. А этого нельзя достигнуть, к этому нельзя стремиться, не желая поражения своему правительству, не содействуя такому поражению»{63}.
Лозунг поражения своего правительства являлся ведущим в большевистской тактике во время империалистской войны. Задачей большевиков было широко использовать распространившееся в армии и в стране падение воинской дисциплины и пораженческие настроения для поднятия революционной активности рабочих и солдат. Нужно было внедрить в солдатские массы сознание противоположности интересов империалистского «отечества» и интересов трудящихся, необходимости превращения империалистской войны в войну гражданскую. Это не означало, конечно, [55] как пытались «намекать» троцкисты, помощи германскому империализму, взрыва мостов в России и т. п. Это означало подрыв сил царской монархии — самого варварского правительства, угнетающего огромную массу населения Европы и Азии. Это означало упорную работу по революционному разложению армии, по революционной раскачке масс, продолжение и обострение революционной борьбы в условиях империалистской войны. Вот почему с такой решительностью выступили против этого лозунга все буржуазные и мелкобуржуазные партии в России: кадеты, трудовики, эсеры и все разновидности меньшевиков, в том числе и Троцкий. Плеханов писал по поводу большевистского лозунга:
«Поражение России... замедлит ее экономическое развитие, стало быть, и рост ее рабочего движения»{64}.
Троцкий же говорил, что поражение России означает победу Германии. При этом он грубо извращал лозунг Ленина, скрывая, что Ленин выдвигал данный лозунг не только для русских революционеров, но для революционных партий рабочего класса всех стран.
Против лозунга поражения своего правительства боролись не только откровенные социал-предатели и центристы типа Троцкого — его отвергали и правые и «левацкие» элементы в нашей партии. Так в начале войны на совещании в Озерках большевистской фракции Государственной думы с представителями наиболее крупных партийных организаций Каменев критиковал ленинский лозунг пораженчества. Каменев пытался доказать, что печальный для России исход войны был бы нежелателен с точки зрения интересов рабочего движения.
Будучи предан царскому суду вместе с большевистскими депутатами Государственной думы, он также пытался отмежеваться от партии в вопросе пораженчества.
Точно так же группа русских эмигрантов, руководимая тов. Бухариным и критиковавшая «слева» Ленина, в своих тезисах подчеркивала, что она категорически отвергает
«выставление в качестве лозунга для России так называемого «поражения России»,
и указывала на
«абсолютную невозможность практической агитации в этом духе»{65}.
С лозунгом поражения своего правительства теснейшим образом был связан большевистский лозунг братания солдат враждебных империалистских армий. Наблюдая стихийные вспышки братания, Ленин внимательно следил за развитием этой революционной инициативы масс. Ленин посвятил специальную статью ряду случаев братания на франко-германском фронте, приведенных немецкими, английскими и швейцарскими газетами. [56]
Все более частые случаи братания и на русском фронте позволили партии большевиков выдвинуть братание как практический лозунг в борьбе за превращение империалистской войны в войну гражданскую.
На совещании генералов в декабре 1916 года командующие армиями приводили десятки свидетельств распада, разложения армии. Дезертирство, уход целых полков с позиций, отказ идти в атаку, расправы с офицерами и в особенности братание — все это было налицо к концу 1916 года. Картина, нарисованная генералами, нисколько не отличается от того, что рассказывает о положении на австрийском фронте бывший солдат царской армии П. А. Карнаухов:
«На фронте зимой 1916 года было спокойно. На передовой линии случалось, что солдаты, видя противника, уже не стреляли. Тем же отвечали и австрийцы. Иногда австрийцы кричали: «Пане! Кончайте войну!» И звали к себе русских, а русские — австрийцев. У нас еще с октября 1916 года на нашем участке началось братание с неприятелем, за что, конечно, немало влетало от офицерства, а в январе братание у нас уже стало обычным явлением. Доходило до того, что наши солдаты обменивались разными вещами, давая хлеб, сахар и получая ножичек, бритву»{66}.
Революционное значение братания заключалось в том, что оно укрепляло сознание интернационального единства трудящихся по обе стороны окопов, приводило к сильнейшему классовому расслоению между офицерством и солдатами, расшатывало силу империалистских армий и развязывало тягу к миру.
Самоотверженная борьба большевистской партии на фоне растущего разложения армии дала быстрые результаты.
История гражданской войны в СССР
|
