Мятеж не может кончиться удачей - или о событиях 1993 года

***

Говоря о ситуации с постсоветским «левым движением», было бы странным не упомянуть про октябрь 1993 года. (Тем более, что в течении последних нескольких дней половина френдленты посвящено именно ему.) Впрочем, даже не это самое главное, а то, что именно тогда года наиболее ярко проявилась трагедия постсоветских левых – тех самых «этических левых», о которых было сказано в прошлом посте. Людей честных, смелых и даже умных – но при этом исторически обреченных. Причем, не только в смысле «физического поражения», но и в смысле исповедуемых идей. (В общем, практически та же самая ситуация, как у народовольцев-эсеров или, скажем, декабристов – точнее, гораздо более худшая, поскольку и те, и другие в реальности стали основанием для зарождения уж «настоящего» революционного движения.)

Это, наверное, гораздо обиднее, нежели простое поражение – то есть, силовое подавление восстания, поскольку в подобном случае можно просто сказать, что в этом случае «силы зла» оказались сильнее, но правда за нами. А значит, рано или поздно, но все повториться – как повторилась революция 1905 года через двенадцать лет. Однако с октябрем 1993 года все обстоит гораздо хуже – и не только потому, что прошло уже два десятилетия, а «отмщения» все нет. Дело в том, что и тогда, в роковую осень, и сейчас, по прошествии двух десятилетий, можно увидеть одно: для подавляющего большинства населения указанные события даже тогда прошли мимо. Если честно, меня это тоже касается – собственно, суть случившегося в 1993 году я узнал лет через десять, когда стал интересоваться политикой. До того они были просто картинкой в телевизоре.

Разумеется, тут можно сослаться на «всемогущество зомбоящика» - то есть, телевиденья – якобы, выставившего защитников Верховного Совета в неприглядном свете. Но ведь даже для тех, кто мог наблюдать происходящее «вживую» - то есть, жителей Москвы – данные события оказались гораздо менее драматичными, нежели могло показаться. Собственно, сейчас нет проблем найти множество фотографий с зеваками, смотрящими на стреляющие по Белому Дому танки – однако это лишь верхушка айсберга. Большая часть москвичей указанный обстрел просто не заметили, продолжая заниматься своими делами – а конкретно, выживанием в условиях резко наступившего обнищания.

И, разумеется, вопрос о том, будет будущий «режим» в стране конституционным или неконституционным, волновал их – равно, как и остальных жителей огромной страны – в самую последнюю очередь. Кстати, подавляющая часть их пресловутую «ельцинскую конституцию» так и не читала – причем, не только до голосования за нее, но и после. Более того – скажу страшную вещь: подавляющая часть населения страны не читала даже предыдущей конституции, той, что 1977 года – несмотря на то, что ее изучали в школе. И вообще, если что и волновало население в 1993 году, то только не факт замены одной тонкой книжечки другой в качестве «основного закона». Более того, даже сам факт противостояния президента и парламента вряд ли мог рассматриваться, как нечто серьезное на фоне реальных бед, свалившихся на большинство работающих.
* * *

Точнее, наоборот – для них все эти советы, парламенты, президенты, премьеры, государственные думы и прочие явления власти представляли собой нечто, не просто далекое от реальности, но откровенно враждебное. А именно: Начальство.( Collapse )
Наверное, не стоит говорить, что для постсоветского – а точнее, уже для позднесоветского человека – данное понятие означало нечто могущественное, и при этом, абсолютно не подконтрольное ему. (Точнее, наоборот – он был подчинен начальству.) Начальство могло быть благое – то есть, делать что-то полезное, могло быть дурное – то есть, только вредить, но, в любых случаях его действие определялись исключительно внутренними законами, для обывателя неведомыми. А значит – он относился к ним так, как обычно относятся к иным могущественным, но неподвластным явлениям. Скажем, к природным: идет дождь – берешь зонтик, не платят зарплату – думаешь, как прожить без нее. (Или ищешь другую работу – хотя в начале 1990 найти место, где платят, было проблемным.)

Собственно, подобное отношение к «начальству» естественно – именно так относились к властям и «хозяевам» низшие классы в течение тысячелетий. В том смысле, что «баре» могли быть хорошими, заботящимися о своих «рабах», могли быть плохими, дерущими с них по семь шкур – но никогда они не могли ставить «чернь» в качестве главной цели в своих планах. Поэтому даже тогда, когда жизнь последней становилась невыносимой, и народ восставал – это восстание всегда имело одну цель. А именно – заменить плохого хозяина на хорошего.
Кстати, именно поэтому «глубина» этих восстаний редко доходила даже до региональной – чаще всего восставали против конкретного господина, ну, а верховная власть практически всегда оставалась вне подозрений. Поскольку «до царя далеко, до Бога высоко» - а значит, возмущаться «плохим царем» бессмысленно, он так же невероятно далек, как и Бог, выходящий за пределы существующей Вселенной. Итого этого было то, что, в основном, все бунты заканчивались на уровне уезда или даже деревни. (Разумеется, встречались восстания более серьезные – например, тот же Пугачев, вроде бы, претендовал на верховную власть. Однако, во-первых, они были редкими, а во-вторых, указанные «глобальные» претензии тут были, в высшей степени, виртуальным: за пределы Урала пугачевское восстание не выходило.)

Так продолжалось в течение веков. И лишь в самом конце XIX века возникла идея, которая смогла сломить указанное положение. Речь идет, разумеется, о классовом восприятии мира, о рассмотрении его не в рамках привычной системы «хозяин-раб» (ну, или «подчиненный-начальник», что, в принципе, одно и то же), а в рамках модели антагонистических классов. В которой указанное положение всемогущего властелина и безгласного раба заменялось на на понимание истинной роли «низших», которые, собственно, и производят весь прибавочный продукт. И не они тут оказываются во второстепенной и подчиненной роли – а именно господа, которые существуют лишь за счет присвоения созданного рабочими или крестьянами. Подобный «переворот» всей системы ценностей позволил, по сути, перевернуть и весь смысл борьбы – в том плане, что теперь она основывалась не на «вымаливании» отдельных крох (пусть даже и организованном «вымаливании», как в случае с Гапоном), а «вырывании» благ у эксплуататоров ради восстановления справедливости.

И, разумеется, для людей, проникнутых классовым сознанием, становилось понятно, что «минимально необходимое воздействие» не стоит ограничивать окрестностями деревни или завода. И даже ближайшим уездом нет смысла ограничивается – поскольку классовое разделение распространяется, практически, на все общество. А значит – для успешной борьбы необходимо захватывать как можно большие территории. Желательно всю страну, а то и более – недаром одним из важнейших составляющих классового мышления выступает интернационализм. (Он, кстати, прекрасно оправдал себя во время той же Интервенции – когда именно из-за опасения классовых возмущений уже на своей территории интервенты вынуждены были действовать весьма осторожно. А затем – и вообще свернули свою компанию.)

* * *

В общем, можно сказать, что лишь с появлением классового сознания представители угнетенных классов получили возможность успешной борьбы. Что, собственно, и привело к образованию СССР, советизации мира, отсутствии Третьей Мировой войны, научно-техническому прогрессу и прочим очевидным достижениям человечества. Но, при всем этом, из-за диалектичности мира указанные победы, собственно, привели к тому, что актуальность классового сознания сильно упала: если не надо с боем вырывать жизненно-важные блага, то смысл от использования «абстракций столь высокого уровня» становится сомнительным. В результате где-то к 1970 годам классовое сознание оказалось забыто. И на Западе –что очень хорошо проявилось во время «тетчеризма», когда возмущения рабочих той же угольной отрасли не было поддержано остальными трудящимися. И, разумеется, в СССР. Точнее сказать, в СССР классовое сознание оказалось не просто забыто – а из-за массированной пропаганды его «официальным марксизмом», практически… соединено с идеями о том самом «начальстве». То есть – упомянутой выше всемогущей и независимой власти, которая вновь пришла на смену классовому восприятию мира. (Подробно о подобном процессе надо говорить отдельно.) В подобном положении «классовая идея» стала восприниматься скорее враждебной – как и все «начальственное».

Ну, и конечно, она не смогла прийти на помощь тогда, когда произошел роковой возврат к капитализму. Поэтому и в тот момент, когда пресловутый президент РФ объявлял о борьбе с Верховным Советом, и тогда, когда в рамках этой борьбы танки стреляли по Белому Дому, подавляющее большинство людей занимались своими делами. Для них указанные события не были более актуальными, нежели для петербургской «черни» перевороты XVIII - XIX века. В конце концов, какая разница, кто сидит на троне: Павел Петрович или Александр Павлович. Ну, или брать еще более подходящую аналогию – Николай Павлович или Константин Павлович. (И «жена его Конституция».) Поскольку все это – какие-то события в «эмпиреях», затрагивающие конкретного крестьянина или мещанина в минимальной степени. Ну, а если люди, участвующие в подобных переворотах выступают еще и за какие-то свободы и законы – то это просто бунтовщики, «желающие странного»…

Конец всего этого, разумеется, был очевиден. Правда, в отличие от Николая Павловича, Борис Николаевич был гораздо менее милосерден к побежденным – в том смысле, что если первый боялся повесить декабристов (и сделал это только после долгих колебаний, да и то, лишь для зачинщиков), то второй не считал затруднительным отдать приказ на массовый расстрел защитников парламента. Но сути это не изменило: главной причиной поражения «защитников» стало отсутствие массовой их поддержки. В подобной ситуации ожидать иного исхода событий было бы странным. И тут нет смысла ссылаться на конституционность или неконституционность, поскольку – как уже говорилось, для общества это все вещи последней значимости. Ельцин, в любом случае, действовал в интересах российской элиты – то есть, господствующих классов – а значит, он по умолчанию был поддержан практически всем государством. (То есть – инструментом реализации как раз классовых интересов господ.) Правда, с этого времени он несколько «сбавил пыл» - в том смысле, что приостановил активное проведение либеральных реформ (интересных крупному бизнесу) в пользу более постепенного изменения ситуации – но сути это не изменило. (В принципе, про Николая Павловича можно сказать то же самое – он до смерти больше всего боялся «раскачивать лодку», однако на жизни крестьян это не сильно отразилось.)

* * *

Поэтому, какими бы хорошими людьми не был защитники Белого Дома, какие благородные цели они бы не ставили (вплоть до восстановления СССР) – их положение целиком и полностью может быть описано словами классика: «страшно далеки они от народа». И не важно, что в данном случае речь шла не о дворянах, а о практически «ребятах с нашего двора» - сути это не меняет. Поскольку, в любом случае, привлечь мощь масс – единственное, что можно противопоставить классовому государству – для них никак не было возможным. (Нет классового сознания – нет массовой поддержки) А значит, выступая против Ельцина и его реформ – а точнее, против «нового русского эксплуататорского класса» - они изначально подписывали себе приговор. И все иные варианты развития ситуации могут быть отнесены к области фантастики. Поэтому, хотя, как говорил другой классик, «безумству храбрых поем мы песни», но единственно возможный урок из всей этой истории может быть только один. И состоять в том, что она показала те пути, которые не стоит выбирать. Если, конечно, желаешь победить…

Ну, а выводы отсюда каждый может сделать сам.

Источник