«Солнечный богач»
Станислав Ретинский
Так поэт Константин Бальмонт называл выдающегося композитора Сергея Прокофьева. И действительно, его музыка такая же яркая и величественная, как солнце. Своим светом она озаряет весь мир, в том числе и малую родину С.Прокофьева – Донецкую область.
Музыка С. Прокофьева наполнена образами борьбы и победы нового мира над старым. Даже в годы жизни за границей все его помыслы были связаны с возвращением на Родину. В 1936 году, после окончательного переезда в Москву, он полностью погрузился в процесс создания и развития советской культуры. В этом же году была написана музыкальная сказка «Петя и волк», ставшая классикой музыки для детей. В мае 1939 года впервые прозвучала кантата «Александр Невский», основой которой была музыка к одноименному фильму С. Эйзенштейна. А за несколько месяцев до начала войны С. Прокофьев завершил один из своих шедевров – оперу «Обручение в монастыре» по мотивам комедии Р. Шеридана «Дуэнья».
С. Прокофьев не прекращал своей творческой деятельности и в годы Великой Отечественной войны. Находясь в эвакуации в Алма-Ате, он работал с С. Эйзенштейном над фильмом «Иван Грозный». Была написана большая часть оперы «Война и мир», завершен начатый еще перед войной балет «Золушка», созданы фортепианные шедевры – Седьмая и Восьмая фортепианные сонаты. Летом 1944 года С. Прокофьев начал работу над Пятой симфонией, которую затем назовет одним из своих лучших произведений. В ней он обобщил в форме музыкальной саги страшные военные годы, которые пришлось пережить советскому народу в героической борьбе с немецким фашизмом. Премьера Пятой симфонии состоялась в Москве, в Большом зале консерватории 13 января 1945 года, за четыре месяца до окончания Великой Отечественной войны. Когда С. Прокофьев встал за дирижерский пульт, раздался гром артиллерийского салюта, возвещающего очередную победу Советской Армии при форсировании Вислы. Присутствовавший в этот вечер в зале С. Рихтер вспоминает: «В Пятой симфонии он встает во всю величину своего гения. Вместе с тем, там – время и история, война, патриотизм, победа...»
В послевоенные годы С. Прокофьев находился в зените славы. К 1947 году он был официально признан одним из выдающихся деятелей советской культуры: звание Народного артиста РСФСР, орден Трудового Красного Знамени, пять Сталинских премий. В том же году он приступил к работе над новой оперой, которую считал своим «скромным подарком матери Родине». В качестве «подарка» выступила опера «Повесть о настоящем человеке», написанная по одноименной повести Б. Полевого. Кроме того, С. Прокофьев написал праздничную поэму «Тридцать лет», посвященную 30-летию Великой Октябрьской социалистической революции.
Несомненно, С. Прокофьев является музыкальным гением, который смог возвысить советское искусство до уровня общечеловеческой ценности. Вернувшись на Родину, он постиг величие революционных преобразований, охвативших все стороны деятельности советского общества. В этих преобразованиях С. Прокофьев нашел свое место и принял в них самое деятельное участие. Прав был И. Эренбург, когда писал: «Это был большой человек, и потомки не смогут понять трудного и славного времени, которое мы еще вправе назвать нашим, не вслушиваясь в произведения Сергея Прокофьева и не задумываясь над его необычайной судьбой».
Источник
Отрывок из статьи М. Г. Арановского о Сергее Сергеевиче Прокофьеве.
В 1917 году Прокофьев был уже зрелым художником, смело раздвинувшим горизонты русского музыкального искусства.
Между тем в стране назревали большие события. Атмосфера накалялась, всё дышало новой революционной бурей. В автобиографии композитор вспоминает: "Февральская революция застала меня в Петрограде. И я, и те круги, в которых я вращался, радостно приветствовали её. Во время самой революции я был на улицах Петрограда, время от времени прячась за выступы стен, когда стрельба становилась жаркой. Девятнадцатая "Мимолетность", написанная около того времени, частично отражает мои впечатления - скорее взволнованность толпы, чем внутреннюю сущность революции".
Отправившись на Кавказ, где лечилась мать, Прокофьев застрял там: разразилась Октябрьская революция, затем - гражданская война. Только в марте 1918 года Прокофьев возвращается в Петроград, где даёт два концерта и начинает готовиться к отъезду в Америку.
Что повлекло за океан художника в тот момент, когда страна переживала революционную ломку?
Предоставим слово самому композитору: "О размахе и значении Октябрьской революции я не имел ясного представления. То, что я, как и всякий гражданин, могу быть ей полезен, ещё не дошло до моего сознания. Отсюда и рождение мыслей об Америке: пока в России не до музыки, в Америке можно много увидеть, многому научиться и свои сочинения показать".
На одном из своих концертов Прокофьев при посредстве Горького и А. Бенуа познакомился с А.В. Луначарским.
- Я много работал и теперь хотел бы вдохнуть свежего воздуха, - сказал ему Прокофьев.
- Разве вы не находите, что у нас сейчас достаточно свежего воздуха?
- Да, но мне хотелось физического воздуха морей и океанов.
Луначарский подумал немного и сказал весело:
- Вы революционер в музыке, а мы в жизни - нам надо работать вместе. Но если вы хотите ехать в Америку, я не буду ставить вам препятствий.
"Таким образом, прозевав возможность с размаху включиться в советскую работу, - вспоминал композитор, - я получил заграничный паспорт и сопроводительный документ, гласивший, что я еду по делам искусства и для поправления здоровья. В этом документе не был указан срок моей поездки, Напрасно один мудрый человек говорил: "Вы убегаете от событий, и события не простят вам этого: когда вы вернётесь, вас не будут понимать". Я не внял его словам и 7 мая 1918 года отправился в путь, на несколько месяцев, как я думал".
Но оказалось - на годы.
Появившиеся заказы на произведения для музыкального театра, контракты, концертные турне, наконец, женитьба, надолго оторвали Прокофьева от родины. Контакты стали возобновляться позже. С 1923 года произведения Прокофьева вернулись на концертную эстраду Москвы и Петрограда. В 1926 году в Ленинграде состоялась премьера новой оперы Прокофьева "Любовь к трём апельсинам". А в 1927 году Прокофьев приехал в СССР и дал несколько концертов, прошедших с огромным успехом. С этого времени связи с родиной всё более укрепляются, а с 1932 года, по возвращении из-за границы, Прокофьев начинает работать для театров Москвы и Ленинграда, а также для советского кино. Творческие интересы композитора всё более тесно срастаются с интересами, которыми живет в то время советское искусство, советское общество.
Годы скитаний не прошли для Прокофьева даром. Они были одновременно и годами интенсивнейших творческих поисков. Их разносторонность поражает. Кажется, что Прокофьев кидается из одной крайности в другую. Это отчасти верно, ибо контрастность творческих заданий всегда привлекала Прокофьева и стимулировала его фантазию. И вот возникают подряд (а иногда и параллельно) такие разные сочинения, как комическая опера "Любовь к трём апельсинам" (по сказке К. Гоцци), опера-пародия, опера-гротеск, а рядом - полная пламенной отрасти романтическая опера-легенда "Огненный ангел" (по В. Брюсову). И тут же следуют Вторая симфония, словно сделанная из стали и мускулов, балет "Стальной скок", уже в самом названии которого ощущается характер его музыки - первая, но весьма наивная, урбанистическая по духу, попытка воплощения советской темы, за которую Прокофьев удостоился за границей славы "большевистского композитора".
И все же именно в эти годы Прокофьев испытывает всё большее тяготение к лирике. Происходит незаметная "переоценка ценностей", и постепенно лирика возвышенного, поэтического передвигается в центр его интересов. Вехами на этом пути оказались балеты "Блудный сын", "На Днепре", Четвёртая симфония и др. Именно здесь начала расцветать пластичная и пленительная по красоте прокофьевская мелодика; именно в этих сочинениях он искал ту новую простоту, о которой писал позже как о трудной цели своих творческих поисков. Именно через эти сочинения пролегает путь к зрелому периоду творчества, и прежде всего к гениальному балету "Ромео и Джульетта".
Однажды - это было много позже - Прокофьеву предложили написать балет по трагедии Шекспира "Отелло". Он отказался. "Мне не хотелось бы иметь дело с Яго", - сказал он.
"Не иметь дело с Яго" - в этих словах заключено художническое кредо Прокофьева позднего периода. В нём всегда жила неистребимая радость жизни, самого ощущения бытия, которое было для него неотделимо от действия. Резиньяция, рефлексия, самосозерцание были ему глубоко чужды. Как-то он сказал: "Я не люблю пребывать в состоянии, я люблю быть в движении". "В его присутствии, - вспоминает М. Мендельсон-Прокофьева, - ощущение потерянного времени становилось особенно острым". Он был воплощением действия, стремительности (но без спешки), точности и заражал всех окружающих своей деловитостью.
Эта огромная внутренняя активность была проявлением горевшей в нем творческой энергии и необычайного душевного здоровья. Инстинктивно он отбрасывал от себя всё дурное, болезненное, тяготея к светлому, к добру и красоте. "Не хочу находиться в состоянии дурных чувств", - говорил он, отказываясь от предложения писать "Отелло". Его умение видеть прекрасное, его приверженность к этически возвышенному было другой стороной действенного, жизнелюбивого мировосприятия. Вот почему, создавая вместе с С. Радловым балет "Ромео и Джульетта", он первоначально намеревался завершить его благополучным исходом.
"Ромео" навсегда остался любимым детищем Прокофьева. И, по-видимому, не случайно. По-шекспировски многоцветная жизнь предстаёт в этом балете, сочетающем высокую трагедию и бытовой комизм, лирику и драму. Но главное в нём - концентрированное выражение этически прекрасного в образах Джульетты и Ромео. Никогда ещё Прокофьев не создавал произведения столь лирического, наполненного певучей мелодикой.
Не сразу его лирика была понята Г. Уланова вспоминает, как трудно артисты балета "вживались" в музыку Прокофьева, такую своеобразную и необычную. Но, войдя в её мир, они полюбили её на всю жизнь.
Устремленность к высокому нравственному идеалу становится ведущим мотивом творчества Прокофьева 30-50-х годов, И это придаёт многим его образам черты возвышенности. Джульетта, патер Лоренцо, Золушка, Наташа Ростова, князь Андрей, Пьер, Данила, Катерина оказываются воплощением высших моральных принципов - душевной чистоты, целомудрия, благородства, - средоточием добра. Им чётко противопоставлены отрицательные персонажи: Тибальд в шекспировском балете, Северьян в "Каменном цветке", злые сёстры в "Золушке"... Разумеется, в границах этих образных противопоставлений Прокофьев умеет раскрыть всё богатство человеческого характера (бесспорно и другое: в таких произведениях, как "Война и мир" или "Дуэнья", дифференциация персонажей не столь прямолинейна, психологически более сложна и тонка). И всё же Прокофьев всегда стремится высветить в своём герое важнейшую сторону его индивидуальности и сквозь её призму раскрыть характер в целом. Эта классическая черта весьма типична для композитора.
В добре, в моральном совершенстве он видит проявление разумных начал жизни, её целесообразности. Бунтарь, "варвар", ниспровергатель всех и всяческих ценностей становится певцом прекрасного в человеке. Так поздний Прокофьев продолжает в XX веке одну из великих традиций музыкального искусства прошлого, традицию, связанную с поисками гуманистического идеала.
В 30-50-е годы диапазон тем, сюжетов, образов прокофьевского творчества заметно расширяется. Картина мира, какою она теперь вырисовывается из произведений композитора, становится более яркой, многоцветной, обретает объёмность и глубину. Словно освещённая солнцем, она предстаёт в чётких контрастах света и тени. Вместе с тем она становится более сложной. Сопоставляя полярные жизненные начала, сравнивая, противополагая различные грани и плоскости жизни, композитор стремится отыскать внутреннюю связь явлений. Энергия, напор, волевая целеустремленность, ранее свойственные Прокофьеву, не исчезают, но обретают новую, подчас драматическую напряженность - в них слышатся отзвуки трагических конфликтов XX века (Седьмая соната, Шестая симфония). Острота и драматизм, столь ярко раскрывшиеся еще во Второй и Третьей симфониях в 20-х годах, входят ныне в палитру художника как характерные краски.
Новый смысл обретает также интерес Прокофьева к старине, к прошлому. Стихийное стремление к первозданности, "глыбистой" архаике сменяется осознанным интересом к истории своего народа, как далёкой, так и современной (кантата "Александр Невский", музыка к фильму "Иван Грозный", оперы "Семён Катко", "Война и мир", "Повесть о настоящем человеке"). Тяготение к историческим аналогиям и параллелям было тогда нередким явлением в советском искусстве, подсказанным действительностью, судьбами государства, народа, особенно событиями Великой Отечественной войны и периода, непосредственно ей предшествующего. Причём, некоторые из исторических произведений Прокофьева возникли в результате творческого сотрудничества с известным советским кинорежиссером С. Эйзенштейном ("Александр Невский", "Иван Грозный").
Кантата "Александр Невский" появилась в 1939 году. Это было тревожное время. Приближалась война. Напряжение ощущалось во всём. Не случайно мысль многих художников обращалась к героическим страницам истории русского народа. Но музыка Прокофьева лишена тревоги и напряжения. Она спокойна и мужественна. Она эпична. Во всём живёт ощущение силы и уверенности в победе. И потому она глубоко народна и правдива. Мощные хоровые "порталы" въезда Александра Невского во Псков, кряжистая, чуть архаичная мелодика "Песни об Александре Невском", героическая песня-призыв "Вставайте, люди русские!", удалые, богатырские "посвисты" в "Ледовом побоище" и светлая печаль песни девушки в "Мёртвом поле" - вот что противостоит мёртвенному ритму "тевтонской свиньи" и грозным звучаниям "Пожара во Пскове". "Потрясающее впечатление производила песня "Вставайте, люди русские!", - вспоминает участник героической обороны Севастополя Б. Борисов. - Усиленная резонансом подземелья (где демонстрировался фильм "Александр Невский". - М. А.), она властно захватывала душу".
Ранее свойственное Прокофьеву увлечение образами великанской, циклопической силы обретает историческую конкретность, сообщая многим страницам его произведений эпическое величие и монументальность.
И вот началась Великая Отечественная война. Прокофьев эвакуируется сначала в Нальчик, затем в Алма-Ату, из которой переезжает в Пермь, и уже в 1943 году возвращается в Москву.
"За время войны, - вспоминал композитор, - я побывал во многих городах Кавказа, Средней Азии, Сибири, Урала, и всюду я видел людей, устремлённых к одному - сделать всё для победы над врагом". В другом месте он пишет: "Я придерживаюсь того убеждения, что композитор, как и поэт, ваятель, живописец, призван служить человеку и народу. Он должен украшать человеческую жизнь и защищать её. Он прежде всего обязан быть гражданином в своём искусстве, воспевать человеческую жизнь и вести человека к светлому будущему".
Трудно представить себе, чтобы художник подобных убеждений мог остаться в стороне от волнующих событий окружавшей его жизни. И действительно, многие произведения, созданные Прокофьевым в годы войны, являлись незамедлительным на неё откликом. Это симфоническая сюита "1941 год", кантата на слова П. Антокольского "Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным", массовые песни, марши и, наконец, музыкальная эпопея по роману Л. Толстого "Война и мир", рождение которой, вне всякого сомнения, было стимулировано событиями Великой Отечественной войны.
... Шла последняя военная зима. Ещё лилась кровь на полях сражений, ещё приходили "похоронные", ещё пылала земля, но во всём: в нарастающем натиске советских войск, в оживающих городах и селах и просто в выражении просветлевших человеческих лиц - чувствовалось дыхание приближающейся победы ...
Вечером 13 января 1945 года Большой зал Московской консерватории был полон. На эстраде расположился оркестр, все ждали выхода дирижёра. И вот раздались аплодисменты: к дирижёрскому пульту шёл высокий человек. Это был Сергей Прокофьев. Сегодня он дирижировал премьерой своей Пятой симфонии. Раскланявшись, повернулся к оркестру, поднял палочку, и именно в этот момент за стенами зала грохнул артиллерийский залп: Москва салютовала новой победе Советской Армии. Палочка застыла в воздухе. Все находившиеся в зале радостно внимали звукам победной канонады. "Что-то было в этом очень значительное, символическое", - вспоминал впоследствии Святослав Рихтер.
И едва прогремел последний залп, как, словно в ответ, горделиво и ликующе запели флейты и фаготы первую тему Пятой симфонии. Она прозвучала как светлый лирический гимн тому, чему был посвящен салют, - победе Человека в смертельной схватке со злом. "Я задумал её, - писал Прокофьев об этом своём сочинении, - как симфонию величия человеческого духа".
Грозное эхо войны с первых же её дней зазвучало в музыке советских композиторов: в суровой патетике боевых песен, в драматических коллизиях симфонических и ораториальных произведений. "Документом эпохи" стала Седьмая симфония Шостаковича: казалось, что только так и должно повествовать в звуках о войне, что только такая музыка - остроконфликтная, раскрывающая столкновение двух сил, напряжённая и словно исполненная боли, драматической борьбы, - соответствует живому, непосредственному восприятию происходящего. И менее всего можно было в то время предполагать, что тогда же родится симфоническая концепция совершенно иного плана, возникнет музыка светлая, гармоничная, лишённая если не драматизма, то, по крайней мере, трагических конфликтов. Но именно такой явилась Пятая симфония, которую Прокофьев начал писать в 1943 году.
Хотя в Пятой симфонии не было ни картины битв, ни выражения горя народного, она прямо и непосредственно отвечала на вопросы, поставленные войной, на вопросы обобщенно-философского, этического плана. Любое историческое событие многосторонне, и война была не только горем, не только смертью, не только дымом пожарищ. Она была ещё и мужеством, испытанием на человечность, подвигом, она с неумолимой беспощадностью расставляла людей в соответствии с их нравственными качествами и воззрениями. Вырвавшаяся на волю стихия зла потребовала мобилизации всего, что составляло понятие добра.
Прокофьев имел все основания посвятить свою симфонию Человеку, ибо никогда с такой силой и в таком масштабе не проявлялось человечески прекрасное, как во время войны, в моменты величайшей опасности. Такое произведение должно было родиться, и примечательно, что возникло оно не тогда, когда отгремели выстрелы и образовалась дистанция времени, позволяющая спокойно всё взвесить и оценить, а в тяжелые будни войны. Тем ценнее подвиг художника, сумевшего в своем сочинении найти путь к широким обобщениям. Композитор прозорливо увидел то, что составляло глубинный смысл происходящего: в огне войны сгорало всё нестойкое, мелкое, неверное, оставались лишь слитки золота. Из них и выковывал Прокофьев свою "симфонию величия человеческого духа".
Подобный аспект военной темы не был для Прокофьева случайным. Своим гуманизмом, тонкой поэтичностью и глубиной лирических эмоций Пятая симфония Прокофьева чрезвычайно близка его балетам - "Ромео и Джульетте" и, в особенности, "Золушке".
Пятую симфонию нередко называют эпической. Но, думается, никакое однозначное определение не в состоянии исчерпать богатство и разнообразие её содержания. Эпическое начало? Бесспорно. Но наряду с ним - и лирическое, элегическое, драматическое, комическое и многое, многое другое. Героические образы соседствуют с нежными и страстными, серьёзная задумчивость - с лёгкой игрой. В потоке музыки возникают, изменяются, исчезают и снова возрождаются в новом облике мелодии-темы. И всё это многообразие переливающихся красок выступает как оттенки и варианты одной доминирующей - мажорной, жизнеутверждающей. И именно своей жизнерадостностью, ощущением освобождённости, лёгкости Пятая симфония ответила настроениям 1944 года - года кануна победы.
В тот январский вечер 1945 года, когда впервые прозвучала Пятая симфония, в зале долго не смолкали аплодисменты. Впечатления от салюта и симфонии слились воедино. "Пришёл какой-то общий для всех рубеж - вспоминает Святослав Рихтер,- и для Прокофьева тоже... В Пятой симфонии он встаёт во всю величину своего гения... Победа вообще, и победа Прокофьева. Тут уж он победит окончательно. Он и раньше всегда побеждал, но тут, как художник, он победил навсегда..."
Но Пятая симфония была не единственным прокофьевским памятником Великой Отечественной войне. Рядом возникали произведения, в которых слышались её грозные отзвуки. Таким произведением явилась одна из лучших сонат - Седьмая. С. Рихтер писал о ней: "Слушатели особенно остро воспринимали дух сочинения, отражавшего то, чем все жили, дышали (так же воспринималась в то время Седьмая симфония Шостаковича).
Соната бросает вас сразу в тревожную обстановку потерявшего равновесие мира. Царит беспорядок и неизвестность. Человек наблюдает разгул смертоносных сил. Но то, чем он жил, не перестаёт для него существовать. Он чувствует, любит. Полнота его чувств обращается теперь ко всем. Он вместе со всеми и вместе со всеми протестует и остро переживает общее горе. Стремительный наступательный бег, полный воли к победе сметает всё на своем пути. Он крепнёт в борьбе, разрастаясь в гигантскую силу, утверждающую жизнь".
Эти слова можно отнести и к Шестой симфонии, умножив всё, сказанное о сонате, на эпический масштаб. Драматическая эпичность - вот, что отличает это монументальное произведение.
С войной связано рождение ещё двух значительных произведений, двух опер - "Война и мир" и "Повесть о настоящем человеке". Планы первой начали появляться незадолго до войны, вторая возникла после её окончания. Первая была обращением к исторической аналогии происходившему, вторая - откликом на героические события настоящего.
Грандиозная эпопея Льва Толстого, естественно, не могла уместиться в рамках оперы. Но Прокофьев к этому и не стремился. Он противопоставил картины мира картинам войны, с необычайной тонкостью воспроизвёл в музыке душевный облик своих героев. Мир чистых помыслов, мечтаний о счастье, красоте, мир доброты и сердечного тепла предстает в картинах, посвящённых Наташе, Андрею, Пьеру, и мир душевной черствости, эгоизма, бездуховности - в картинах, где появляются Элен и Анатоль Курагины. Но это противостояние - чисто этическое. Другое - эпическое - возникает из противопоставления всего "русского мира" войне, образам захватчиков. Из картин "русского мира" в картины войны протягиваются нити, связывая их воедино. Нравственная чистота и цельность превратились в силу духа, рыцарское мужество и волю к победе, которые отличают Андрея и Пьера (пришедших в "картины войны" из "картин мира" и принесших сюда своё понимание человеческого долга), Кутузова, военачальников русского войска, солдат, русских пленных, тех, кто поджигал Москву, захваченную врагом, - всех, кто выстоял, выдюжил и кому поёт славу Кутузов и народ в заключительной сцене оперы.
Великая Отечественная война вызвала к жизни большую группу сочинений, принадлежащих к лучшим творениям великого мастера.
Читать полностью
