Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?" был написан в стенах
Петропавловской крепости в декабре 1862-апреле 1863 г. Вскоре же
напечатанный в "Современнике", он сыграл колоссальную, ни с чем не
сравнимую роль не только в художественной литературе, но и в истории
русской общественно-политической борьбы. Недаром тридцать восемь лет
спустя В. И. Ленин так же озаглавил свое произведение, посвященное
основам новой идеологии.
Печатавшийся в спешке, с непрестанной оглядкой на цензуру,
которая могла запретить публикацию очередных глав, журнальный текст
содержал ряд небрежностей, опечаток и других дефектов -- некоторые из
них до настоящего времени оставались невыправленными.
Номера "Современника" за 1863 г., содержавшие текст романа,
были строго изъяты, и русский читатель в течение более чем сорока лет
вынужден был пользоваться либо пятью зарубежными переизданиями
(1867-1898 гг.), либо же нелегальными рукописными копиями.
Только революция 1905 г. сняла цензурный запрет с романа, по
праву получившего название "учебника жизни". До 1917 г. вышло в свет
четыре издания, подготовленных сыном писателя -- М. Н. Чернышевским.
После Великой Октябрьской социалистической революции и до
1975 г. роман был переиздан на русском языке не менее 65 раз, общим
тиражом более шести миллионов экземпляров.
В 1929 г. издательством Политкаторжан был опубликован
незадолго до того обнаруженный в царских архивах черновой, наполовину
зашифрованный текст романа; его прочтение -- результат героического
труда Н. А. Алексеева (1873-1972). {[Некролог]. -- Правда, 1972, 18 мая,
стр. 2.} Однако с точки зрения требований современной текстологии это
издание ни в какой мере не может нас сегодня удовлетворить. Достаточно
сказать, что в нем не воспроизведены варианты и зачеркнутые места.
Немало неточностей содержится и в издании "Что делать?" в составе
16-томного "Полного собрания сочинений" Чернышевского (т. XI, 1939.
Гослитиздат, подготовка Н. А. Алексеева и А. П. Скафтымова): по
сравнению с ним в этой книге более ста исправлений.
Как это ни странно, но до сих пор не было осуществлено
научное издание романа. Текст его ни разу не был полностью
прокомментирован: некоторые, понятные современникам, но темные для нас
места оставались нераскрытыми или же неверно интерпретированными.
Настоящее издание впервые дает научно выверенный текст
романа и полностью воспроизводит черновой автограф. В дополнении
печатается записка Чернышевского к А. Н. Пыпину и Н. А. Некрасову,
важная для уяснения замысла романа и долго остававшаяся ошибочно
понятой. В приложении даны статьи, посвященные проблемам изучения
романа, и примечания, необходимые для его правильного понимания.
Искренняя благодарность внучке великого революционера и
писателя, Н. М. Чернышевской за ряд советов и неизменную дружескую
помощь и М. И. Перпер за важные текстологические указания.
Основной текст романа, заметку для А. Н. Пыпина и Н. А.
Некрасова, статью "Проблемы изучения романа "Что делать?"" и примечания
подготовил С. А. Рейсер; статью "Чернышевский-художник" -- Г. Е.
Тамарченко; черновой текст -- Т. И. Орнатская; библиографию переводов на
иностранные языки -- Б. Л. Кандель. Общую редакцию издания осуществил
С. А. Рейсер.
"Что делать?"
Из рассказов о новых людях
(Посвящается моему другу О.С.Ч.) {1}
I
ДУРАК
Поутру 11 июля 1856 года прислуга одной из больших
петербургских гостиниц у станции московской железной дороги была в
недоумении, отчасти даже в тревоге. Накануне, в 9-м часу вечера, приехал
господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт,
спросил себе чаю и котлетку, сказал, чтоб его не тревожили вечером,
потому что он устал и хочет спать, но чтобы завтра непременно раз6удили в
8 часов, потому что у него есть спешные дела, запер дверь нумера и,
пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, -- видно,
заснул. Пришло утро; в 8 часов слуга постучался к вчерашнему приезжему
-- приезжий не подает голоса; слуга постучался сильнее, очень сильно --
приезжий все не откликается. Видно, крепко устал. Слуга подождал
четверть часа, опять стал будить, опять не добудился. Стал советоваться с
другими слугами, с буфетчиком. "Уж не случилось ли с ним чего?" --
"Надо выломать двери". -- "Нет, так не годится: дверь ломать надо с
полициею". Решили попытаться будить еще раз, посильнее; если и тут не
проснется, послать за полициею. Сделали последнюю пробу; не добудились;
послали за полициею и теперь ждут, что увидят с нею.
Часам к 10 утра пришел полицейский чиновник, постучался сам,
велел слугам постучаться, -- успех тот же, как и прежде. "Нечего
делать, ломай дверь, ребята".
Дверь выломали. Комната пуста. "Загляните-ка под кровать" --
и под кроватью нет проезжего. Полицейский чиновник подошел к столу, --
на столе лежал лист бумаги, а на нем крупными буквами было написано:
"Ухожу в 11 часов вечера и не возвращусь. Меня услышат на
Литейном мосту {2}, между 2 и 3 часами ночи. Подозрений ни на кого не
иметь".
-- Так вот оно, штука-то теперь и понятна, а то никак не могли сообразить, -- сказал полицейский чиновник.
-- Что же такое, Иван Афанасьевич? -- спросил буфетчик.
-- Давайте чаю, расскажу.
Рассказ полицейского чиновника долго служил предметом
одушевленных пересказов и рассуждений в гостинице. История была вот
какого рода.
В половине 3-го часа ночи -- а ночь была облачная, темная --
на середине Литейного моста сверкнул огонь, и послышался пистолетный
выстрел. Бросились на выстрел караульные служители, сбежались
малочисленные прохожие, -- никого и ничего не было на том месте, где
раздался выстрел. Значит, не застрелил, а застрелился. Нашлись охотники
нырять, притащили через несколько времени багры, притащили даже какую-то
рыбацкую сеть, ныряли, нащупывали, ловили, поймали полсотни больших
щеп, но тела не нашли и не поймали. Да и как найти? -- ночь темная. Оно в
эти два часа уж на взморье, -- поди, ищи там. Поэтому возникли
прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: "А может быть, и не
было никакого тела? может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился,
-- выстрелил, да и убежал, -- а то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей
толпе да подсмеивается над тревогою, какую наделал".
Но большинство, как всегда, когда рассуждает благоразумно,
оказалось консервативно и защищало старое: "какое подурачился -- пустил
себе пулю в лоб, да и все тут". Прогрессисты были побеждены. Но
победившая партия, как всегда, разделилась тотчас после по6еды.
Застрелился, так; но отчего? "Пьяный", -- было мнение одних
консерваторов; "промотался", -- утверждали другие консерваторы. --
"Просто дурак", -- сказал кто-то. На этом "просто дурак" сошлись все,
даже и те, которые отвергали, что он застрелился. Действительно, пьяный
ли, промотавшийся ли застрелился, или озорник, вовсе не застрелился, а
только выкинул штуку, -- все равно, глупая, дурацкая штука.
На этом остановилось дело на мосту ночью. Поутру, в
гостинице у московской железной дороги, обнаружилось, что дурак не
подурачился, а застрелился. Но остался в результате истории элемент, с
которым были согласны и побежденные, именно, что если и не пошалил, а
застрелился, то все-таки дурак. Этот удовлетворительный для всех
результат особенно прочен был именно потому, что восторжествовали
консерваторы: в самом деле, если бы только пошалил выстрелом на мосту,
то ведь, в сущности, было 6ы еще сомнительно, дурак ли, или только
озорник. Но застрелился на мосту, -- кто же стреляется на мосту? как же
это на мосту? зачем на мосту? глупо на мосту! -- и потому, несомненно,
дурак.
Опять явилось у некоторых сомнение: застрелился на мосту; на
мосту не стреляются, -- следовательно, не застрелился. -- Но к вечеру
прислуга гостиницы была позвана в часть смотреть вытащенную из воды
простреленную фуражку, -- все признали, что фуражка та самая, которая
была на проезжем. Итак, несомненно застрелился, и дух отрицания и
прогресса побежден окончательно.
Все были согласны, что "дурак", -- и вдруг все заговорили:
на мосту -- ловкая штука! это, чтобы, значит, не мучиться долго, коли не
удастся хорошо выстрелить, -- умно рассудил! от всякой раны свалится в
воду и захлебнется, прежде чем опомнится, -- да, на мосту... умно!
Теперь уж ровно ничего нельзя было разобрать, -- и дурак, и умно.
