СМЕРТЬ БУРЕВЕСТНИКА: QUI PRODEST?

А.В. Харламенко

Семьдесят пять лет назад перестало биться сердце великого пролетарского писателя, революционера Алексея Максимовича Горького.

История непростых отношений Горького с большевистской партией – тема отдельного разговора. Сегодня нам придется сосредоточить внимание на происшедшей три четверти века назад трагедии. Для этого есть серьезные причины, но начнем не с них, а, так сказать, с информационного повода.

И вот на первой полосе – статья: «Бацилла для Буревестника». Подзаголовок: «Как ни удивительно, историкам литературы удалось доказать, что убийца Горького – «фармацевт» Ягода». И в самом деле, удивительно – при нынешней-то демократии и гласности. А еще удивительнее читать об этом не в «Трудовой России», а в «Литературке».

Напомним: Генрих Ягода в 1936 г. возглавлял советскую службу безопасности – ОГПУ. 15 марта 1938 г. расстрелян по приговору суда, после одного из широко известных «московских процессов». Приговор был вынесен по ряду обвинений, в том числе в убийстве А.М. Горького. После XX съезда КПСС, и особенно в ходе и после «перестройки», процессы 30-х гг. были превращены в жупел беззакония, произвола и фальсификаций. Но даже комиссией по реабилитации 90-х гг. Г. Ягода реабилитирован не был.

Автор статьи – доктор филологических наук, профессор Лидия Спиридонова – напоминает три версии кончины писателя: «1. В убийстве Горького на процессе 1938 года были обвинены Н. Бухарин, А. Рыков, Г. Ягода, П. Крючков, лечащие врачи… 2. «Умерщвление» по приказу Сталина, хитроумно осуществленное Г. Ягодой и его подчиненными…3. Естественная смерть в результате двустороннего воспаления легких». Дается отсылка к труду «Вокруг смерти Горького (Документы, факты, версии)» – ни года издания, ни прочих выходных данных. Большая часть статьи – так теперь принято с «легкой» руки западной прессы – отнесена на четвертую страницу. Авось не каждый читатель дочитает набранный мелким шрифтом (тоже примета «демократии и рынка») текст до конца – у кого-то застрянет в голове «умерщвление по приказу Сталина».

Но эта дань нравам свободомыслящих интеллектуалов не определяет основное содержание статьи. Важно и неожиданно другое: версия нескольких поколений десталинизаторов в ней однозначно опровергается, версия же процесса 1938 г. излагается как вполне достоверная, причем со ссылкой на «новые документальные материалы из архивов президента РФ и архива ФСБ», содержащие «сведения о деятельности оппозиции и антисталинских заговорах» (здесь и далее выделено мною – А.Х.).

«Как ни удивительно» для времен медведевской модернизации и федотовской десталинизации, в статье нет ни малейшего сомнения в реальности «антисталинских заговоров». Конечно, было бы слишком смело для «Литературки» оспаривать сам стереотип всемогущества Сталина. Хорошо уже то, что задан вопрос: «Кому же все-таки нужна была смерть Горького: Сталину или Ягоде, который в 1930-х годах вел собственную игру и даже намечал новый состав правительства?» Если глава госбезопасности «намечает» новый состав правительства, это в любой стране называется подготовкой государственного переворота.

В статье опровергаются и утверждения не одного поколения «десталинизаторов» об оппозиционности Горького Сталину. Все было с точностью до наоборот, что, видимо, и послужило причиной трагедии. «Участвуя в тайном заговоре, Ягода неотступно следил за всеми событиями в доме писателя. Горький действительно поддерживал тесные контакты с деятелями оппозиции (А. Рыковым, Н. Бухариным, Л. Каменевым, М. Томским и др.)… Объединенный центр право-троцкистской оппозиции в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину… Но реальных результатов это не дало. Горький по-прежнему близок к Сталину и является горячим сторонником и защитником его линии». О том, что поссорить Горького со Сталиным не удалось, свидетельствует их переписка, продолжавшаяся до конца мая 1936 г., т.е. до последней, внезапной, болезни писателя.

В статье рассказывается, как Сталин, Молотов и Ворошилов добивались встречи с больным; как Сталин требовал, чтобы рядом с Горьким не было ни Ягоды, ни некоей Будберг, уже демонстративно надевшей траур. «Как-то не вяжется этот рассказ с обликом «убийцы», который пришел убедиться, что Ягода, Будберг и Крючков выполнили данное им задание», – замечает Л. Спиридонова. Добавлю – не вяжется и с навязшим в зубах образом всесильного диктатора, без воли которого, как без воли Аллаха, ни один волос не упадет ни с чьей головы. Посмотрим, как выглядело в данном случае его всесилие: «Вождю явно было нужно что-то узнать у писателя. 10 июня в 2 часа ночи он вновь приехал в Горки. И хотя Левин предложил разбудить больного, Будберг воспротивилась. (Значит, категорическое требование Сталина, чтобы ее тут не было, проигнорировали .– А.Х.) Сталину было сказано, что писателя нельзя беспокоить. 12 июня, когда Горький, оправившись после кризиса, чувствовал себя довольно хорошо, Сталин и К^о приехали в третий раз. Будберг вышла из комнаты, но подслушивала у дверей. (Посетители вышли через восемь минут: разговор не состоялся». (Не удивительно! – А.Х.) Горький был «застегнут на все пуговицы», просил О. Черткову записывать даже его предсмертный бред. В эти дни он почти не спал, держась в сознании гигантским усилием воли». Вот так режим личной власти – не можешь даже помешать себя подслушивать, и уж тем более извлечь жертву террористов из обстановки, напоминающей не столько больничную палату, сколько пыточный застенок.

В статье названы и причины. На допросе 28 декабря 1937 г. Ягода признался: заговорщики боялись, как бы Горький их не выдал. Но главное, близилась решающая схватка за власть. «При серьезной постановке <вопроса > о свержении сталинского руководства и захвате власти правотроцкистами центр не может не учитывать исключительного влияния Горького в стране, его авторитет за границей. Если Горький будет жить, то он подымет свой голос протеста против нас. Мы не можем этого допустить. Поэтому объединенный центр, убедившись в невозможности отрыва Горького от Сталина, вынужден был вынести решение о ликвидации Горького. Выполнение этого решения было поручено мне через врачей, лечащих Горького».

Вслед за этой цитатой из показаний Ягоды автор статьи делает оговорку: «Не будем гадать, все ли истинно в этом признании. Примем во внимание лишь то, что подтверждается фактами. Горького не удалось поссорить со Сталиным… Об этом свидетельствует их переписка, продолжавшаяся до конца мая 1936 года. Кремлевские вожди по-прежнему рассчитывали на помощь Горького в проведении реформы гуманитарных наук, пропаганде достижений социализма за рубежом и поддержке новой конституции. Нужна ли была им смерть писателя в этот момент?»

Простим уважаемому профессору «Сталина и К^о», «кремлевских вождей» вместо политически нейтрального и научно объективного термина «советское руководство». Видимо, без заимствований из арсенала желтой прессы хода в «Литературку» нет. Главное – даже в этой отнюдь не коммунистической газете дан четкий ответ на вопрос римских юристов «Qui prodest?» - «Кому выгодно?». Не Сталину, не советским руководителям, а так называемой оппозиции, скатившейся, как все политически обреченные, на путь заговоров и индивидуального террора.

Но там, где для либеральных (не в теперешнем, а в традиционном смысле) интеллектуалов проблема кончается, для нас она по-настоящему только начинается. Мы руководствуемся не «теорией заговоров», а историческим материализмом. Это не значит, что надо отрицать реальное существование заговоров как формы политической борьбы в любом классовом обществе – подобная трактовка материализма сродни поведению того дурака, который вместо молитвы разбивает себе лоб. Но ничуть не умнее объяснять события тем, что само нуждается в объяснении. Во-первых, откуда заговор взялся, чьи интересы выражал, как смог хотя бы частично направить против революции ее самое острое оружие, что позволило ему связать руки даже «всемогущей» верховной власти? Во-вторых, почему при всем этом заговор провалился политически – сил хватило только на теракты, а не на переворот? В-третьих, почему об этом вспоминают, и именно в таком ключе, в наши дни, при более чем прохладном отношении властей к Горькому, не говоря уже о Сталине? Причем вспоминают не в оппозиционной малотиражке, а в одной из центральных газет, где в отсутствие политической цензуры вряд ли поверят даже нынешние ЕГЭ-абитуриенты.

Ответить на эти вопросы непросто даже тем, кто сохранил верность делу социализма. Слишком долго позднесоветская пропаганда доказывала «полную и окончательную» его победу с непосредственной перспективой коммунизма. С этой точки зрения, контрреволюционным заговорам уже в середине 30-х годов, после ликвидации в СССР эксплуататорских классов, взяться было неоткуда, кроме как из болезненной подозрительности Сталина. В соответствии с этим и версия естественной смерти Горького была принята в качестве официальной, а противоречащие ей данные скрыты в секретных архивах.

Когда уже стало ясно, что контрреволюционные заговоры после победы в основном социализма все-таки бывают, что мятеж может даже кончиться удачей и быть названным иначе, - это пришлось как-то объяснять. Вульгарный «сталинизм» и национал-патриотизм ссылаются на происки вражеских спецслужб, эпигоны Троцкого – на фатальное перерождение «бюрократии», порожденной отсталостью стран социализма и воплощенной прежде всего в Сталине.

До сих пор не принято вспоминать об одном из основополагающих положений марксизма – невозможности полного и необратимого утверждения нового общества в одной и даже нескольких странах. «Всякое расширение общения упразднило бы местный коммунизм», – подчеркивается в первом же «марксистском» произведении К. Маркса и Ф. Энгельса – «Немецкой идеологии», и иного отношения к вопросу не найти ни в одной работе классиков вплоть до последних диктовок Ленина. Одно дело – начальные формы социализма, и совершенно другое – возможность развития нового общества на собственной основе. Пока империализм остается господствующей в мире системой, победа социализма не может быть не только окончательной, но и полной. Располагая ресурсами большей части мира, империализм осуществляет при определенных условиях открытый экспорт контрреволюции, ведет скрытую подрывную деятельность. Но самое главное – создает «силовое поле», объективно деформирующее весь ход развития нового общества по сравнению с моделью, теоретически предсказанной классиками в предположении сравнительно быстрой победы мировой пролетарской революции.

Сосуществование с империализмом – это необходимость участвовать в международном капиталистическом разделении труда вопреки разным формам блокады. Это участие в мировых политических отношениях при постоянной угрозе катастрофических войн. Это вольный и невольный «импорт» не только товаров, но и потребностей буржуазного и мелкобуржуазного происхождения (от модных тряпок до определенного понимания «свободы» и «демократии»), адекватно удовлетворить которые ранний социализм в этих условиях не может. И это, не в последнюю очередь, – необходимость иметь сильное государство, что в принципе неадекватно движению к коммунизму, и в том числе такие его звенья, где общественный контроль объективно затруднен или практически невозможен, отчуждение же части кадров от социалистического общества возможно и вероятно. Под особой угрозой находятся – и особую угрозу могут при определенных условиях нести в себе – органы государственной безопасности. По необходимости они «курируют» все связи с капиталистическим миром, взаимодействуют с ним теснее и многообразнее, чем кто-либо, а всякое взаимодействие – процесс двусторонний. При всех заслугах «щита и меча» перед революцией, формирование внутри органов безопасности «пятой колонны» весьма вероятно.

Кроме общих причин, в СССР 30-х гг. действовали и специфические. Начало социалистической революции переплелось, особенно на селе, с завершением буржуазной. Крестьянство – и не одно только кулачество – зачастую саботировало снабжение голодающих горожан, спекулировало продовольствием в воюющей стране, дезертировало из Красной Армии, воевавшей за его же свободу и землю; пролетарской власти приходилось применять насилие не только к свергнутым эксплуататорам, но и к трудящимся, ведшим себя как эксплуататоры. С началом широкой индустриализации старое ядро рабочего класса, сильно поредевшее за годы войн и разрухи, грозило раствориться в море переселенцев из деревни, среди которых было немало бежавших от коллективизации. Значительная часть кадров пришла в революцию, еще не ставшую социалистической, и даже субъективная приверженность социализму не избавляла их от взглядов и установок, объективно враждебных ему. Обуржуазивающее влияние нэпа зачастую попадало на благоприятную почву. Когда же социализм стал реальностью, да еще сильно отличавшейся от идеализированных представлений, многие оказались по другую сторону баррикад.

Ко всему этому надо добавить психологическое воздействие поражения революции в ряде европейских стран, особенно в Германии. Для «левых» и «правых» уклонистов, одинаково воспитанных на представлении об отсталости России и привыкших связывать перспективы социализма только с цивилизованной Европой, это было катастрофой. Кто-то усматривал единственную защиту от фашизма в союзе с демократическими державами Запада на любых условиях, а кто-то мог и сам докатиться до фашизма, как произошло уже со многими бывшими левыми, начиная с Муссолини. «Объединенная оппозиция» – скорее всего первый случай, Ягода и компания – второй.

Все это, вместе взятое, объясняет крайний драматизм внутрипартийной борьбы. Чаши весов колебались, и одним неосторожным движением можно было погубить все. Вот почему Сталин не мог позволить себе защитить Горького и многих других, что впоследствии обеспечило клеветникам свободу рук. Отсюда и многие действия советского руководства, имевшие неоднозначные последствия. Скажем, принятие Конституции 1936 г., из которой исчезли диктатура пролетариата, территориально-производственный принцип построения Советов, зато появились основные принципы буржуазного парламентаризма. Это были уступки не только давлению внутренней социально-психологической атмосферы, но и потенциальным и реальным партнерам по антифашистской борьбе. Это было время вступления СССР в Лигу наций, договоров с Францией и Чехословакией. Время VII Конгресса Коминтерна, взявшего курс на широкий антифашистский фронт с реформистскими и даже либерально-буржуазными силами. Время народных фронтов от Бразилии до Франции, от Китая до Испании.

Ровно месяц отделял кончину Горького от начала фашистского мятежа в Испании. Едва ли это случайное совпадение. Близилась проба сил между фашизмом и антифашизмом, решающее испытание идеи Народного Фронта. Одно серьезное поражение Народному фронту уже было нанесено осенью 1935 г. в Бразилии. Итальянский фашизм при попустительстве западных держав завершил захват Эфиопии. С фашистами открыто связался британский король Эдуард VIII. Фаворитом президентской кампании в США становился фашист Хью Лонг. Французская буржуазия, в панике от победы Народного фронта на выборах, уже готова была сдать страну кому угодно. Если бы испанский мятеж кончился быстрой удачей, он стал бы сигналом к выступлению фашистов всех стран. Не исключая и их пятой колонны в СССР.

Среди деятелей мировой культуры не было, пожалуй, фигуры более влиятельной в плане антифашистского Народного фронта, чем А.М. Горький – автор знаменитого вопроса-призыва, актуального и по сей день: «С кем вы, мастера культуры?» Вот чем, прежде всего, был он тогда важен для большевистской партии, для Сталина. Можно представить, с какой силой прозвучал бы его голос в защиту Испанской республики. Руководитель только что созданного Союза советских писателей мог сплотить ядро советской интеллигенции, политически изолировать пятую колонну, и заговор увял бы на корню. Может быть, обошлось бы даже без того, что станет принято называть тридцать седьмым годом. Врагам – настоящим, а не марионеткам – надо было устранить Буревестника как можно скорее.

Тогда им не помогли ни бациллы, ни яд. Советское общество было молодо и иммунитет у него был сильнее, чем у старого и больного писателя. Неожиданно сильное сопротивление оказал испанский народ. Испания наглядно показала, что фашизм – это не только политические репрессии против людей и книг, это – война. Политический баланс склонился в сторону антифашизма. Короля Эдуарда VIII детронизировали как бы за морганатический брак, Хью Лонга в соответствии с национальными традициями застрелили, во Франции Петэну и Лавалю пришлось ждать с открытым предательством еще четыре года. Заговорщики в Москве вообще потерпели фиаско, успев только устроить стране кровопускание, с которого их политические наследники все еще получают проценты. Наверное, Л. Спиридонова права в том, что начало их саморазоблачению (не одного только Ягоды) положило убийство Горького. Ими пожертвовали, подтолкнув к обреченному на провал выступлению, когда понадобилось спасаться самим. Обычная участь ренегатов всех времен и народов.

Не уверен, что решение об убийстве Буревестника действительно принималось «объединенным центром оппозиции». Если таковой и существовал, опыт показывает, что действительно важные решения принимают не центры подобных оппозиций, а те, кто ими руководит из-за кулис. В статье Спиридоновой упоминается весьма показательный факт: «вакцина от гриппа», скорее всего и убившая писателя, была специально доставлена из Франции. В этой стране, при аналогичных обстоятельствах и даже симптомах, умерло уже несколько известных людей, неугодных врагам Народного фронта, в их числе гениальная балерина Анна Павлова, собиравшаяся вернуться на советскую Родину. Да и вообще сомнительно, чтобы смертоносный арсенал «фармацевтов» создавался в нашей стране: тут не обойтись без серий экспериментов на людях, а такое было немыслимо даже в царской России, не то что в Советской. Цивилизованные державы с их колониями – дело другое.

Не здесь ли надо искать ответ на вопрос, почему мы читаем теперь хотя бы часть правды о гибели Буревестника на страницах «Литературки»? Не почувствовал ли кое-кто из власть имущих реальную угрозу для себя от подобного рода технологий? Что-то многовато политиков, неугодных хозяевам «цивилизованного мира», стало умирать или тяжело заболевать при обстоятельствах, сходных с теми, семидесятипятилетней давности. Многовато стало возникать эпидемий неизвестных болезней, и все больше в политически «чувствительных» точках земного шара.

И последнее совпадение. Уже совершенно невероятное. Именно в день 18 июня мы, московские друзья Кубы, проводили акцию солидарности. Собирались не где-нибудь, а у входа в Парк культуры и отдыха имени Горького. Выходя из метро, видели его лицо на огромном панно. Вспоминали его слова: «Сравнить предателя не с чем и не с кем. Даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы». «Если враг не сдается, его уничтожают». И думали: что бы ни говорили всякие фукуямы, История не окончена. Ее запас неожиданностей не исчерпан. Надо стоять до конца и не сдаваться. Победа будет за нами.