Таким образом, демонстрация 3 — б июля была разгромлена, а партия большевиков загнана в подполье.

Казалось, движение кончилось поражением. Однако по существу оно было своего рода победой, одержанной революцией на пути перерастания ее из буржуазной в социалистическую. Буржуазия несколько переоценила свой успех: за внешними, легко наблюдаемыми передвижками она не заметила глубокого внутреннего процесса в расстановке классовых сил. Самодержавие в январские дни 1905 года, разгромив мирную демонстрацию, покончило не с рабочим движением, а с верой рабочих в царя. Так и буржуазия, подавив июльское выступление, разбила не рабочую революцию, а доверие, даже не к себе, — оно давно было утеряно, — а к мелкобуржуазным лидерам.

Среди сотен тысяч демонстрантов было немало рядовых эсеров и меньшевиков. Вместе с многими тысячами беспартийных, доверявших [294] мелкобуржуазному блоку, они ясно увидели всю мерзость его предательства. Июльские дни вбили клин между верхами и низами соглашательских партий: в то время как верхи скатились в лагерь буржуазии, низы круто повернули в сторону пролетариата.

Большевистские ряды начали быстро пополняться. За три недели число членов партии в Петрограде увеличилось на 2 500 человек. Рост партии и ее влияние среди рабочих видны и по выборам в различные организации на фабриках и заводах. Выборы уполномоченных в больничную кассу заводов «Новый Лесснер» и «Старый Лесснер» дали такие результаты: из 100 избранных оказалось 15 эсеров, 5 меньшевиков и 80 большевиков. До этого большевиков среди уполномоченных было меньше половины. На заводе «Эриксон» из 60 уполномоченных избрано было 7 меньшевиков, 14 эсеров и 39 большевиков. На заводе «Треугольник» из 100 уполномоченных избрано 65 — 70 большевиков, в то время как раньше большинство имели эсеры.

Пока демонстранты горячо взывали к власти советов, эсеро-меньшевики за спиной выступающих лихорадочно мобилизовывали силы против революции. К Таврическому дворцу вызывались воинские части, верные правительству. К 7 часам вечера на Дворцовую площадь прибыли Владимирское военное училище, 9-й кавалерийский полк и 1-й казачий полк.

Меньшевик Войтинский докладывал на объединенном заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета и Всероссийского исполнительного комитета советов крестьянских депутатов 5 июля:

«Одно время у нас совершенно не было сил. У входных дверей Таврического дворца стояло только шесть человек, которые не в силах были сдерживать толпу. Первая часть, пришедшая нам на помощь, — это броневые машины... У нас было твердое решение : в случае насилия со стороны вооруженной банды открыть огонь »{356}.

Приказ об отправке войск в Петроград был дан комитету 5-й армии. С фронта тотчас же выслали 14-ю кавалерийскую дивизию, 14-й Донской казачий полк, 117-й Изборский полк и другие части. Командиром сводного отряда был назначен член Всероссийского центрального исполнительного комитета поручик Мазуренко. Помощником морского министра Дударовым был передан в Гельсингфорс приказ подводным лодкам: не останавливаться перед потоплением революционных кораблей, если последние отправятся в Петроград. Эсеры и меньшевики меньше, чем бывший царь Николай в последние дни своего царствования, [277] колебались, снимать ли войска с фронта для борьбы с революцией. Взбешенные мелкие буржуа явились реакционерами не меньшими, чем генералы царя.

Партия большевиков хорошо знала настроение в воинских частях и на заводах. Она знала, сколько революционной энергии накопилось в низах. Но партия не считала обстановку созревшей для вооруженной борьбы, и не по инициативе большевиков массы вышли в июльские дни на улицу. Партия была против немедленного выступления. Еще 22 июня состоялось совместное совещание членов Центрального комитета, Петербургского комитета и военной организации большевиков, где было подчеркнуто, что сейчас невыгодно принимать бой.

Большевики внимательно следили за маневрами кадетов. Ленин предупреждал партию, что буржуазии выгодно вызвать революционные массы Петрограда на улицу до того, как революционное брожение охватит всю страну.

Но движение в столице бурно шло вверх. С каждым днем все яснее становился массам контрреволюционный характер правительства. Каждый час разоблачал соглашательскую политику эсеро-меньшевиков. В момент нарастания движения, обещавшего еще более бурный рост в дальнейшем, невыгодно было рисковать.

«Пусть грядущие Кавеньяки начинают первыми»{349}, писал Ленин.

Силы революции, вызвавшие июньский кризис, продолжали действовать с нарастающей быстротой.

Ни одна задача революции еще не была решена. Затруднения с хлебом возрастали. Разруха усиливалась, охватывая все новые области и районы. Останавливались — чаще по воле предпринимателей — заводы и фабрики. По транспорту, как по каналам, паралич производственного организма расползался по всей стране.

В мае было закрыто 108 заводов с 8 701 рабочим, в июне — 125 заводов с 38 465 рабочими, а в июле — 206 заводов с 47 754 рабочими. На 40 процентов сократилось металлургическое производство, на 20 процентов — текстильное. Надвигался голод.

Выло ясно — буржуазия наступает. Классовый смысл этого наступления с циничной откровенностью выболтал крупнейший промышленник Рябушинский. На съезде торговцев и промышленников [261] он с наслаждением говорил, что скоро настанет момент, когда

«костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа, членов разных комитетов и советов»{343}.