Разбитые в Центральном Комитете большевиков, Каменев и Зиновьев решились на неслыханное в истории партии преступление. 17 октября, через несколько часов после заседания, они обратились в меньшевистскую газету «Новая жизнь» с заявлением о своих разногласиях с Центральным Комитетом.

«Ввиду усиленного обсуждения вопроса о выступлении, — сообшал Каменев, — я и товарищ Зиновьев обратились к крупнейшим организациям нашей партии в Петрограде, Москве и Финляндии с письмом, в котором решительно высказывались против того, чтобы партия наша брала на себя инициативу каких-либо вооружённых выступлений в ближайшие сроки... Не только я и товарищ Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооружённого восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом»¹.

Редактор газеты меньшевик Суханов немедленно сообщил о письме Зиновьева — Каменева своим приятелям по партии. До сих пор обсуждение вопроса о восстании шло в совершенно секретном порядке. Никто вне большевистской партии не знал о предпринимаемых шагах. И вдруг накануне восстания Каменев и Зиновьев разгласили секретное решение Центрального Комитета.

В тот же день, 17 октября, буквально через час-другой после сообщения Суханова, спешно собралось эсеро-меньшевистское бюро Центрального исполнительного комитета и постановило отложить съезд Советов до 25 октября и обеспечить на съезде большинство мелкобуржуазным партиям. Всего три дня тому назад они объявили незаконным съезд Советов Северной области и замолчали его телеграмму, призывавшую армию опрокинуть все препятствия и прислать своих делегатов на Всероссийский съезд Советов. А сейчас, сделав крутой поворот, эсеро-меньшевики ссылались на призыв Северного съезда и, в свою очередь, звали армию обеспечить представительство на съезде. Посыпались телеграммы в армейские, ещё не переизбранные соглашательские Советы.

Сразу после съезда Советов Северной области Ленин вызвал к себе руководителей военной организации большевиков — Н.И.Подвойского и др. Он обратился к ним за информацией о степени готовности солдат и матросов к вооружённому восстанию. Руководитель военной организации сообщил, что в моряках можно быть вполне уверенными. Флот выступит по первому призыву большевиков. Таково настроение у матросов Гельсингфорса и других морских баз Балтфлота.

Подвойский, говоря о войсках петроградского гарнизона, отметил явно сочувственное восстанию настроение среди солдат.

Работники военной организации большевиков («военки») высказывались за необходимость отложить вооружённое выступление на некоторое время: для подготовки армии и провинции и для того, чтобы послать комиссаров на фронты, в Москву, Киев, Саратов, Екатеринослав, Нижний-Новгород. Некоторые работники «военки» проявляли излишнюю осторожность, тормозили выступление.

Ленин решительно отклонил все доводы за отсрочку восстания. Он настойчиво указывал, что отсрочкой воспользуется противник для организации разгрома всех революционных сил.

Шестой съезд большевистской партии указал, что в целях планомерного регулирования производства и распределения необходимо национализировать и централизовать банковское дело и ряд синдицированных предприятий. Промышленники были не только против национализации промышленности, но даже против принудительного синдицирования ее, т. е. принудительного объединения в крупные организации. Временное правительство заикнулось было о таком синдицировании, но не посмело настаивать на нем и быстро сняло свои предложения под напором фабрикантов и заводчиков.

Национализацию могло провести только государство пролетарской диктатуры. Национализацией банков и предприятий подрывались основы господства капитала. Вместе с тем с переходом в руки диктатуры пролетариата банковских, крупнейших промышленных и транспортных предприятий создавалась та база, на основе которой был возможен переход к плановому социалистическому хозяйству.

Ленин придавал особое значение делу национализации банков. Последние являлись центрами капиталистической хозяйственной жизни. Удар по банкам наносил смертельную рану всей системе капитализма. В статье «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин подробно разъясняет трудящимся всю [391] выгодность осуществления этого пункта большевистской программы:

    «Выгоды для всего народа и особенно не для рабочих (ибо рабочим с банками мало приходится иметь дело), а для массы крестьян и мелких промышленников были бы от национализации банков огромные. Сбережение труда получилось бы гигантское, и если предположить, что государство сохранило бы прежнее число банковских служащих, то это означало бы в высшей степени большой шаг вперед в направлении к универсализации (всеобщности) пользования банками, к увеличению числа их отделений, доступности их операций и пр. и пр. Доступность и легкость кредита именно для мелких хозяйчиков, для крестьянства, возросла бы чрезвычайно. Государство же впервые получило бы возможность сначала обозревать все главные денежные операции, без утайки их, затем контролировать их, далее регулировать хозяйственную жизнь, наконец, получать миллионы и миллиарды на крупные государственные операции, не платя «за услугу» бешеных «комиссионных» господам капиталистам»{560}.

Национализация банков облегчала и национализацию страхового дела. Централизация страхового дела принесла бы новые огромнейшие результаты в смысле улучшения положения трудящихся. Это понизило бы страховую премию, дало бы массу удобств и облегчений всем страхующимся.

Эсеры и меньшевики по поводу национализации банков и других предприятий также выставили кучу возражений, считая, что пролетариат не справится с управлением хозяйственной жизнью страны.

Как уже говорилось, назревание революции обгоняло все мероприятия буржуазии и помещиков. Завоевывая массы, революция проникала во все части фронта, уходила вглубь страны, в отсталые районы, прокладывала себе пути в самое сердце контрреволюции — в казачьи области.

Части, которые вчера еще клялись в верности черно-красному знамени буржуазных ударников, сегодня отказывались выполнять приказы командиров.

Полковой комитет гвардейского Семеновского полка — того самого, что прославился в 1905 году кровавым разгромом московского рабочего восстания, — хвастливо обещал «всей частью стать во главе штурмующих войск»{688}, а через несколько дней семеновцы отказались выступить на позиции.

Полки 2-го гвардейского корпуса, выразив желание считаться ударными частями, потом целыми полками отказывались выполнять боевые приказы.

По поводу польского уланского и чешского полков, которые Корнилов предполагал первыми двинуть против революции, Духонин на плане Корнилова уныло написал: «Ставка не считает их вполне надежными»{689}.

Фронтовое казачество глухо волновалось, тяготясь полицейскими обязанностями. По сообщению атамана Вогаевского казаки-фронтовики прислали протест против решения войскового [482] круга о союзе с кадетами на выборах в Учредительное собрание. Представители фронтовиков резко выступили против постановления Кубанской войсковой казачьей рады о выделении Кубани в самостоятельную республику.

Если ход контрреволюционных формирований на фронте и в областях подавал генералам известные надежды на успех, то нарастание революции разносило по ветру эти надежды. Из тыла на фронт шел поток революционной литературы, прибывали пополнения, принося с собой накаленную атмосферу. Из промышленных центров приезжали рабочие делегации, привозя жгучие лозунги революции. Обеспечить свои временные успехи на фронте контрреволюция могла, только изолировав фронт от тыла.

Уже давно, с самого начала революции, пытались восстановить против рабочих армию. Буржуазная пресса вела бешеную [476] кампанию против установления восьмичасового рабочего дня. Рабочих обвиняли в предательстве, ставили им в пример солдат на фронте, которые-де все отдают родине. Солдатам нашептывали, что рабочие загребают кучи денег, наживаются на нехватке рабочих рук. Разруху, продовольственный кризис, недостаток боеприпасов на фронте объясняли нежеланием пролетариев работать более восьми часов в день.

Кое-где удалось натравить солдат на рабочих. С фронта в Петроград потянулись солдатские делегации с резолюциями, требующими, чтобы рабочие отказались от «непомерных требований». Но когда солдатские делегации появлялись на заводах, когда солдаты сближались с пролетариями, они быстро убеждались в провокационной политике буржуазии. Делегации возвращались на фронт совсем с другим настроением. Стремясь рассеять клевету буржуазии, рабочие стали, в свою очередь, требовать присылки солдатских делегаций. Тысячи солдат петроградского гарнизона, перебывавших на фабриках, направлялись военной организацией большевиков на фронт и там вскрывали провокационный характер кампании.

Наиболее реальной опорой контрреволюция считала казачьи части, руководимые Советом союза казачьих войск.

Еще во время корниловского мятежа атаман оренбургского казачьего войска Дутов имел задание разыграть «восстание большевиков» в Петрограде и после этой провокации разгромить большевистскую партию. В то же время атаман донского казачьего войска должен был ударить через Донбасс на Москву.

После провала корниловской авантюры Временное правительство, заметая следы, постановило арестовать Каледина и предать суду за соучастие в корниловском заговоре.

Предварительное совещание Большого войскового круга, собравшееся 3 сентября в Новочеркасске, постановило не выдавать своего атамана. Керенский сразу сдал в тоне и согласился арест отменить, но потребовал явки Каледина в Ставку для дачи показаний следственной комиссии. Легкость, с которой Керенский сменил гнев на милость, лишь подчеркнула, что крепкие слова и «революционные» жесты Временное правительство пускало в ход только для отвода глаз. 5 сентября Большой войсковой круг устроил Каледину овацию и постановил заслушать его речь стоя. Войсковой круг назвал обвинение Каледина «плодом расстроенного воображения трусов»{674}.

Каледина поддержали все организации контрреволюции.

Как ни лихорадочно шло формирование ударных батальонов, несколько десятков надежных отрядов не могло уже задержать стремительного хода революции. Тем более, что революция часто проникала и в отборные белые батальоны. В материалах Ставки сохранились списки частей, подлежавших исключению из состава батальонов смерти, как «опозоривших себя» отказом выступить на фронт или выполнить боевой приказ. Попадаются в списках и ударные части.

Для борьбы с революцией нужны были массовые боевые силы. Реакция пыталась их найти в буржуазных национальных формированиях. Однако великорусская реакция поддерживала далеко не все формирования бывших угнетенных наций, а лишь те, которые непосредственно не угрожали целости колониальной империи. Польша, например, была занята германскими армиями. Формирование польских частей давало в руки российской буржуазии дополнительные средства для борьбы с Германией: эксплуатируя национальный подъем, поляков можно было направить против германских оккупантов. Отсюда — неодинаковое отношение к разным национальным формированиям: украинцам особенно вначале мешали; поляков всячески поддерживали и поощряли. Но в том и в другом случае тщательным подбором командных кадров старались сохранить национальные части в своих руках.

Из польских формирований уже к июлю месяцу на фронте существовали:

1. Польская стрелковая дивизия в составе четырех трех-баталъонных полков.

2. Уланский полк из четырех эскадронов.

3. Польский запасный пехотный полк.

4. Инженерная рота.

В ударных отрядах контрреволюция видела силу, с помощью которой ей хотелось сдержать расползающуюся армию, а в случае необходимости — использовать ее для борьбы с революцией в тылу. В самой армии реакция стремилась прежде всего сохранить за собой офицерство.

Под непосредственным впечатлением Февральской революции генералитет попробовал удержать за собой армейские массы, создав общие комитеты для офицеров и солдат.

Но из этого ничего не вышло. Приказ № 1 потребовал создания комитетов только из представителей нижних чинов и тем самым сразу подорвал значение офицерства в армии.

Контрреволюция нашла другой путь. При Ставке был образован Главный комитет союза офицеров армии и флота якобы с целью защиты профессиональных интересов офицерства. На деле союз стал одной из крупнейших политических организаций контрреволюции. Он вдохновлял офицеров, потерявшихся было в бурные дни революции, давал им политическую установку, помогал материально тем, кто был изгнан из полков. В уставе союза главной задачей его деятельности признавалась

«борьба со всякой пропагандой отдельных лиц и групп, имеющей целью расстроить основу армии и флота, а также противодействие выступлениям отдельных лиц и групп, имеющих целью расстроить основу армии и флота...»{661}

Борьба с большевиками стала в центре деятельности союза. Главный комитет союза офицеров рассылал тысячи воззваний [463] и резолюций, призывающих к борьбе с «большевистской анархией». Офицеров, близких к партии большевиков, объявляли врагами народа, предателями, заносили на черную доску. По всем армиям Главный комитет рассылал телеграммы с требованием сообщить ему списки офицеров-большевиков.

Временное правительство копило боевые силы для разгрома революции. Как ни быстро генеральские верхи теряли руководство солдатами, буржуазия ни на минуту не оставляла попыток использовать армию в борьбе против революционных сил. Судьба революции решалась фронтом, где под ружьем стояло около 10 миллионов рабочих и крестьян. Это одинаково понимали и буржуазия и большевики. Вот почему контрреволюция вела такую упорную борьбу за армию вплоть до Октябрьской революции, а также и после нее.

Северный и Западный фронты контрреволюция признала распропагандированными, но, признав это, разумеется, не сложила рук. Генералитет все еще хватался за всякую возможность сохранить руководство частями. Но на Северном и Западном фронтах [453] революция зашла так далеко, что правительство Керенского и военщина уже понимали: игра их здесь безнадежна.

Почти в такой же мере для контрреволюции был безнадежен и Юго-западный фронт.

Не то было на других фронтах, в особенности на Румынском. Кавказский фронт, как оторванный от страны, особого значения не имел.

Румынский фронт находился вдали от революционных и промышленных центров. Солдат Румынского фронта, окруженный населением, не понимающим русского языка, оставался с глазу на глаз со своим реакционным офицерством. Большевистских газет на фронт не пропускали, преподнося солдатам буржуазное «чтиво». Солдат И. И. Васильев, участник одной армейской делегации, приехавший из Петрограда, так описывает картину, которую он застал на фронте:

Пока мелкобуржуазные лакеи старались не за страх, а за совесть одурачить массы, буржуазия и помещики лихорадочно собирали силы для нового удара по революции.

Ленин уже давно подчеркивал, что буржуазия пользуется в борьбе с трудящимися двумя методами.

    «Буржуазия во всех странах, — писал он в 1910 году, — неизбежно вырабатывает две системы управления, два метода борьбы за свои интересы и отстаивание своего господства, причем эти два метода то сменяют друг друга, то переплетаются вместе в различных сочетаниях. Это, во-первых, метод насилия, метод отказа от всяких уступок рабочему движению, метод поддержки всех старых и отживших учреждений, метод непримиримого отрицания реформ... Второй метод — метод «либерализма», шагов в сторону развития политических прав, в сторону реформ, уступок и т. д.»{638}

Буржуазия действовала всегда «кнутом и пряником», как образно характеризуются эти два метода. Именно «кнут и пряник» с особой полнотой использовала русская буржуазия накануне Октябрьской революции.