Глава девятая.
Корниловщина
1. Подготовка военной диктатуры
Анализ хода революции, данный Сталиным на VI большевистском съезде, скоро получил свое подтверждение в бурно развернувшихся событиях.
Предательская тактика соглашателей в июльские дни развязала силы контрреволюции. Стремясь нагнать потерянное время, буржуазия перешла в открытое наступление. Закрыли ряд большевистских газет. Вывели на фронт революционные части петроградского и других гарнизонов.
Спешили сломить сопротивление пролетариата, пока он не оправился. Лозунгом контрреволюции стало: вернуть все назад к «доброму старому времени».
Сторонники контрреволюции, спасенные соглашателями после июльских дней, энергично принялись не только за большевиков, но и за мелкобуржуазных лидеров. Как и предсказывал [321] Ленин, усилилась травля не только большевистской партии, но и всех демократических завоеваний, в том числе и советов.
Буржуазия открыто заговорила о необходимости вернуться назад — на путь, пройденный историей страны.
Двадцатого августа на «частном совещании членов Государственной думы» — этом легальном центре контрреволюции — Пуришкевич говорил:
«До тех пор, пока Россия не получит диктатора, облеченного широкой властью, до тех пор, пока Верховный совет не будет состоять из лучших русских генералов, которые выгнаны с фронта, которые жизнь свою полагали за родину, — до тех пор порядка в России не будет»{422}.
Слуга монархии в запальчивости часто выбалтывал лишнее. И в данном случае Пуришкевич выдал тайну буржуазии. Председатель совещания Родзянко поспешил исправить ошибку излишне откровенного реакционера:
«Я решительно не согласен и считаю, что в Государственной думе, даже в частном совещании, менее всего возможно становиться на точку зрения призвания к какому-то государственному перевороту, призвания к какой-то диктатуре, которая никогда не происходит, как вам известно, по призыву, а возникает самочинно тогда, когда назреет в ней необходимость»{423}.
Успокаивая не в меру болтливого и торопящегося контрреволюционера, Родзянко разъяснил ему, что о диктатуре не декларировать нужно, а тщательно готовить ее.
«Страна искала имя»{424} — так выразил генерал Деникин общее настроение контрреволюции. Таким «именем» одно время могло стать имя Керенского. Он очень решительно расправлялся с большевиками, разоружил революционные полки, ввел смертную казнь на фронте. От него можно было ожидать и в дальнейшем выполнения планов буржуазии, он казался приемлемым и для союзных империалистов. Подавляя большевистское движение и прибирая к рукам армию, Керенский меньше запрашивал от «союзников», чем более правые кандидаты. Бьюкенен прямо писал о Керенском:
«Защищая продолжение войны до конца, он отвергал всякую мысль о завоеваниях, и. тогда как Милюков говорил о приобретении Константинополя как об одной из целей России в войне, он (Керенский. - Ред. ) энергично отрекался от солидарности с ним»{425}.
С помощью Керенского Англия могла добиться продолжения войны и не отдавая Константинополя, который был в свое время [322] обещан царю «союзниками». Но против Керенского были генералы и руководители буржуазных, партий. Они боялись близости Керенского к советам и не доверяли его личным качествам. Родзянко и его друзья считали за лучшее опереться на человека сабли, чем на политика. Говорили о генерале Алексееве, останавливались на адмирале Колчаке, но когда Корнилова назначили главкомом, поиски прекратились. «Имя» было найдено.
«Корнилов гораздо более сильный человек, чем Керенский; если бы он смог укрепить свое влияние в армии и если бы последняя стала крепкой боевой силой, то он стал бы господином положения»{426},
писал Бьюкенен. Контрреволюция усиленно выдвигала этого генерала, Корнилов — сын царского чиновника, а вовсе не казак-крестьянин, как он выдавал себя в своих воззваниях к народу и армии. Окончив Академию Генерального штаба, служил в войсках Дальнего Востока и Средней Азии, в 1914 году командовал 48-й дивизией на австрийском фронте. В августовских боях под Львовом он потерял 22 орудия и много пленными. Генерал Брусилов, командовавший тогда 8-й армией, хотел даже сместить Корнилова за поражение, но, приняв во внимание его личную храбрость, оставил в дивизии. В апреле 1915 года, когда австро-венгерская армия гнала русских из Галиции, Корнилов не сумел организовать отступление своих полков. Австрийцы окружили большую часть дивизии и предложили сдать оружие. Корнилов отказался, но и не попытался пробиваться через неприятеля. Вместе со штабом он покинул дивизию, им самим заведенную в ловушку, и бежал в лес. Через четыре дня генерал сдался австрийцам. Бригадный командир 48-й дивизии генерал Попович-Липовац, раненный в тех же боях, в апреле 1915 года сообщил правду о позорном поведении Корнилова, Но Поповичу приказали молчать, а главнокомандующий армий Юго-западного фронта генерал Иванов даже возбудил ходатайство о награждении Корнилова. Было составлено «победное донесение», и великий князь Николай Николаевич доложил царю о «подвиге» Корнилова. Позднее, осенью 1916 года, все материалы о сдаче дивизии были разысканы и направлены Корнилову с требованием представить объяснения, но генерал промолчал и только спустя десять месяцев, назначенный уже главковерхом, прислал отчет, составленный начальником штаба 48-й дивизии. Но теперь о старых ошибках главковерха никто уже не осмеливался говорить.
Из плена Корнилов бежал, подкупив фельдшера лазарета. Генерал сильно преувеличил трудности побега, рассказывая о нем 3 сентября 1916 года сотруднику «Нового времени»: [328]
«Я видел, как изба, в которую вошел мой товарищ, была окружена австрийскими жандармами, через несколько минут я услыхал выстрелы — это мой товарищ отстреливался от врагов, но силы были неравные, и он погиб»{427}.
На самом деле фельдшер-чех Франц Мрняк не погиб и даже не отстреливался. Он случайно напоролся на жандарма, был арестован и на суде рассказал о подробностях бегства и обещании Корнилова уплатить за помощь 20 тысяч крон золотом в России. Рассказы Корнилова сыграли свою роль. Имея слишком мало реальных доказательств мужества своих генералов, царские сановники «идеализировали» побег Корнилова и, создав легенду, тем создали ему «имя». Корнилову дали XXV корпус на Западном фронте, где он пробыл до Февральской революции. В Петрограде Корнилов, командуя округом, проявил большую распорядительность во время апрельской демонстрации: по его приказу против рабочих собирались пустить в ход артиллерию. Буржуазия сразу отметила «способности» ретивого генерала. Может быть, он им казался неплохим кандидатом в Наполеоны. Бьюкенен, хорошо знавший, что делается в правительственных кругах, рассказывал со слов Терещенко:
«Правительство приняло меры противодействия этому притязанию (совета. - Ред. } путем усиления власти генерала Корнилова, командующего петроградским гарнизоном»{428}.
Гучков, когда он был военным министром, выдвигал Корнилова в главнокомандующие Северного фронта. Корнилову в начале мая дали 8-ю армию на Юго-западном фронте. Не лишенный известной храбрости, Корнилов мог увлечь в бой небольшую часть личным примером.
Генерал Брусилов, наблюдавший боевую деятельность Корнилова во время войны, так аттестовал его:
«Это начальник лихого партизанского отряда — и больше ничего»{429}.
Командовать большими войсковыми соединениями он не умел. Это и сказалось в 8-й армии в период июньского наступления. Корнилов вовремя не закрепил первоначального успеха, не успел выполнить распоряжений фронта, и 8-я армия бежала в такой же панике, как и другие. Всю вину за неудачу Корнилов свалил на революцию. Его поддержали комиссар армии морской инженер штабс-капитан Филоненко и особенно комиссар фронта Б. В. Савинков — правый эсер.
На Савинкове с особой яркостью можно проследить всю историю партии эсеров. Савинков — террорист, член боевой организации, участник ряда покушений на царских сановников. После [324] революции 1905 года Савинков ушел от политической работы и занялся литературой. Его перу принадлежит роман «Конь бледный», в котором бывший бомбист оплевывает революцию, как и многие интеллигенты, испугавшиеся после 1905 года трудностей борьбы. Лучше всего авантюрист этот характеризуется его собственным лозунгом: «Морали нет, есть только красота». Во время войны Савинков поддерживал империалистский лозунг: «Война до победного конца». После Февральской революции Савинков занял крайне правую позицию среди эсеров, требуя «твердой власти». Бьюкенен писал о нем:
«Савинков представляет собой пылкого поборника решительных мер как для восстановления дисциплины, так и для подавления анархии, и о нем говорят, что он просил у Керенского разрешения отправиться с парой полков в Таврический дворец и арестовать совет»{430}.
Савинков одобрил попытку Корнилова обвинить большевиков в неудаче наступления. Поддержал генерала и Филоненко. Что представлял собой Филоненко, можно судить по следующей резолюции солдат:
«Общее собрание солдат и офицеров 9-го броневого автомобильного дивизиона, обсудив вопрос о поручике М. М. Филоненко, состоящем ныне комиссаром Временного правительства при Ставке, постановило:
«Довести до сведения военного министра Керенского, совета рабочих и солдатских депутатов и исполнительного комитета съезда советов, что вся предыдущая деятельность Филоненко, в бытность его офицером в дивизионе, выражалась в систематическом издевательстве над солдатами, для которых у него не было иного названия, как «болван», «дурак» и т. п., в сечении розгами, например, ефрейтора Разина, [325] причем, будучи адъютантом, применял порку без разрешения командира дивизиона, исключительно опираясь на свое положение, что ему никто не смел перечить в мордобитии, которым он всегда грозил и цинично проповедывал, и самом невозможном оскорбительном отношении к солдатам, на которых он смотрел как на низшие существа, а потому, принимая во внимание эту деятельность, считаем, что Филоненко не может занимать пост комиссара революционного правительства»{431}.
Савинков и Филоненко решили, что генерал, не сумевший справиться с внешним врагом, проявит больше способностей в борьбе с внутренним. Оба комиссара добились назначения Корнилова главнокомандующим фронта. Савинков писал поэтому поводу:
«С назначением генерала Корнилова главнокомандующим войск Юго-западного фронта стала возможна планомерная борьба с «большевиками»{432}.
Корнилов оправдал доверие контрреволюции. Ободренный открытым сочувствием буржуазных элементов, генерал принялся восстанавливать в армии прежнюю палочную дисциплину. Он ультимативно потребовал введения смертной казни на фронте. Керенский сразу пошел на уступки и 12 июля по телеграфу ввел на фронте смертную казнь.
Корнилов разослал телеграммы министру-председателю Львову, Керенскому и Родзянко, ультимативно требуя исключительных мер. 9 июля Корнилов приказал всем войсковым начальникам расстреливать из пулеметов и орудий те части, которые самовольно отойдут с позиций. Эсеро-меньшевистский исполнительный комитет Юго-западного фронта поддержал Корнилова и телеграфировал Керенскому:
«Сегодня главнокомандующим Юго-западного фронта и командующим 11-й армией с согласия комиссаров и комитетов отданы приказы о стрельбе по бегущим»{433}.
Телеграммы и приказы Корнилова услужливо перепечатывались всеми буржуазными газетами. О Корнилове заговорили в печати как о человеке, способном остановить революцию. Правительство и само не прочь было идти дальше в разгроме революции, но опасалось поднять против себя массы. Тем охотнее пошло оно навстречу кандидату в диктаторы.
«Когда генерал Корнилов был назначен верховным главнокомандующим, — писал в своих воспоминаниях генерал Деникин, — все искания прекратились. Страна — одни с надеждой, другие с враждебной подозрительностью — назвала имя диктатора»{434}.
Найдя «имя», реакция приступила к подготовке общественного мнения. В огромном количестве была издана специальная брошюра под таким заглавием: «Первый народный главнокомандующий генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов». В брошюре сообщалось, что генерал Корнилов вышел из народа и теперь народ избрал его своим главнокомандующим. О боевых подвигах генерала автор распространялся без стеснения. Так по поводу сдачи 48-й дивизии составитель брошюры писал, что австрийцам досталась
«крохотная кучка людей, похожих на тени, — семь человек. Среди них были тяжело раненый Корнилов и раненый санитар»{435}.
На деле, как установлено документами, в плен попало более 6 тысяч человек, а сам Корнилов, покинув на произвол судьбы свою дивизию, сдался через четыре дня. причем рана его оказалась пустяковой. Автором хвалебного сочинения оказался В. О. Завойко, ближайший друг и соратник Корнилова.
Сам генерал в политике не разбирался, и всю политическую работу при нем и за него вел Завойко, сын адмирала, награжденного имением в Подольской губернии. Завойко был предводителем дворянства в Гайсинском уезде. Там он скупал у поляков имения, подлежавшие обязательной продаже, рубил лес и продавал землю крестьянам. На этой земельной спекуляции Завойко нажил огромное состояние. Во время революции 1905 года изворотливый спекулянт, боясь разгрома своего имения, заставил крестьян местечка Дунаевцы зачислить его с сыновьями в крестьяне. Местные власти не утвердили этого хитрого маневра, да и нужда в нем отпала, поскольку крестьянское движение было раздавлено. Завойко спекулировал нефтью — был представителем фирмы «Нобель», директором-распорядителем общества «Эмба и Каспий». Он занимался и банковскими операциями, принимал участие в издании совместно с Протопоповым черносотенной газеты «Русская воля». В мае 1917 года после назначения Корнилова командующим 8-й армией Завойко поступил добровольцем в один из полков «дикой дивизии», но остался при штабе армии ординарцем у Корнилова. Ловкий спекулянт, со связями в газетных и промышленных кругах, Завойко развернул широкую рекламу. Он печатал телеграммы к Корнилову, публиковал сомнительные документы, фабриковал биографии и писал большинство приказов и воззваний главнокомандующего. Сам Корнилов позже рассказывал о Завойко:
«Он отлично владеет пером, поэтому я поручал ему составление тех приказов и тех бумаг, где требовался особенно сильный, художественный стиль»{436}. [327]
«Художества» Завойко не ограничивались стилем. Милюков, соучастник корниловской авантюры, тем не менее прямо писал:
«Корнилов недоговаривает только, что влияние Завойко распространялось не на один стиль, но и на самое содержание политических документов, выпускавшихся Корниловым»{437}.
Кроме рекламы Корнилову его политические сподвижники занялись и более глубокой подготовкой переворота. В крупных городах они уже давно готовили свои организации. Всюду создавались тайные общества, куда вовлекались в первую очередь офицерство и юнкерские кадры военных училищ. Столица кишела тайными союзами, готовыми поддержать контрреволюцию изнутри, как только к городу подойдет вооруженная сила.
В конце июля организовался в Петрограде так называемый «республиканский центр», поставивший своей целью объединение деятельности всех петроградских военных организаций. Состав организации был неопределенный — офицеры, чиновники. Председателем общества был некий инженер Николаевский, за спиной которого стояли крупные банкиры и промышленники. В общество они боялись входить, но снабжали его деньгами усиленно. Наличие денег позволяло «республиканскому центру» привлечь сторонников. Деникин в своих воспоминаниях рассказывает, что «республиканский центр» объединил при своей военной секции много мелких военных организаций. В самой Ставке под непосредственным покровительством верховного главнокомандующего образовался Главный комитет офицерского союза. По словам Деникина этот комитет,
«не задаваясь никакими политическими программами, поставил себе целью подготовить в армии почву и силу для введения диктатуры — единственного средства, которое по мнению офицерства могло еще спасти страну»{438}.
В начале августа член комитета офицерского союза полковник Сидорин был командирован в «республиканский центр» для объединения сил обеих организаций.
Большое участие во всей подготовительной деятельности приняла офицерская военная лига, та самая, которая приветствовала Алексинского за гнусное обвинение Ленина в шпионаже. Члены лиги поднесли адрес адмиралу Колчаку, когда матросы выгнали его из Севастополя.
Все это были зародыши будущих белогвардейских организаций. Шла подготовка кадров для армии контрреволюции.
Но эту лихорадочную подготовку военной диктатуры нужно было закрепить политически. Необходим был какой-то сильный [328] общероссийский центр, который возглавил бы движение и оправдал его в глазах более широких кругов. Временное правительство решает собрать подальше от революционного Петрограда, в Москве, Государственное совещание. Под прикрытием эсеро-меньшевиков совещание в Москве должно было утвердить контрреволюционную программу правительства и одобрить его поход против рабочих и крестьян.
Совещание было созвано в Москве 12 августа. Старая столица казалась буржуазии более спокойной по сравнению с кипевшим Петроградом.
Накануне Государственного совещания, названного Лениным «контрреволюционным империалистским совещанием», в Москве происходил 3 августа II Всероссийский торгово-промышленный съезд. Собрался весь «цвет» контрреволюционной буржуазии. Уже здесь открыто говорилось о необходимости решительных мер для обуздания рабочих, крестьян и солдат. Подогревая настроение, крупнейший капиталист Рябушинский взывал на съезде:
«Когда же восстанет не вчерашний раб, а свободный русский гражданин? Пусть он спешит скорее — ждет его Россия... Пусть развернется во всю ширь стойкая натура купеческая. Люди торговые! Надо спасать землю русскую»{439}.
Да съезде выступал с приветствием министр торговли и промышленности Прокопович. Купцы и фабриканты встретили левокадетского министра ироническими восклицаниями и смехом. Контрреволюция воспользовалась торгово-промышленным съездом для создания так называемого «совещания общественных деятелей» — фактически это был штаб контрреволюции. В него входили крупнейшие лидеры кадетов, октябристов и явных монархистов: Родзянко, генералы Алексеев, Брусилов, Каледин, Юденич и другие, Милюков, Маклаков, Кишкин — всего около 300 человек. Заседания были закрытыми. Представители печати не допускались. 9 августа «совещанием» за подписью Родзянко была послана телеграмма Корнилову:
«В грозный час тяжких испытаний вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верою. Да поможет вам бог в вашем великом подвиге воссоздания могучей армии на спасение России»{440}.
«Совещание» заслушало доклады о политическом, финансовом, экономическом и военном положении. По политическому вопросу собрание приняло резолюцию, в которой требовало:
«Пусть центральная власть, единая и сильная, покончит с системой безответственного хозяйничанья коллегиальных [329] учреждений в государственном управлении; пусть требования отдельных народностей будут введены в законные и справедливые пределы»{441}.
К резолюции было добавлено, что Учредительное собрание должно собраться в Москве. По военному вопросу была принята программа Корнилова. В заключение «совещание» избрало постоянное бюро по организации в дальнейшем всех общественных сил. В состав бюро вошли: Родзянко, Рябушинский, Струве, Милюков, Маклаков, Шингарев, Шидловский, Шульгин, Кишкин, Кутлер, от офицерского союза — Новосильцев. Словом, под маской «совещания общественных деятелей» объединились все буржуазные и помещичьи партии. Именно из этого «совещания» вышли будущие крупные контрреволюционные организации — «правый» и «национальный» центры, сыгравшие большую роль в колчаковщине и деникинщине.
Самый состав Государственного совещания определял его контрреволюционную сущность. От Государственной думы всех четырех созывов там было 488 человек, от советов и общественных организаций — 129. Городские думы получили 129 мест, земства — 118, торгово-промышленные круги и банки — 160, научные организации — 99, армия и флот — 177, духовенство — 24, национальные организации — 58, крестьяне — 100, кооперация — 313, профсоюзы — 176 и т. д. Собрались старые генералы и верхи командного состава, кадетские профессора, архиереи, чиновники, кооператоры. Прибыли и представители буржуазии с Рябушинским во главе, с тем самым Рябушинским, который угрожал народным массам голодом и нищетой, если они не откажутся от своих требований.
Большевики, делегированные на съезд советами, решили выступить с разоблачительной декларацией и затем покинуть «совещание». Однако эсеро-меньшевистское руководство Центрального исполнительного комитета советов исключило большевиков из состава делегации, боясь испортить демонстрацию «единения всех живых сил страны».
В целях разоблачения и борьбы с контрреволюционным «Государственным совещанием» большевистская партия решила организовать в Москве всеобщую однодневную стачку. В создавшихся условиях это было наилучшей формой борьбы. В своем воззвании Центральный комитет большевистской партии предлагал рабочим не делать никаких уличных выступлений и не поддаваться на провокацию, так как буржуазия могла использовать подобные выступления для вооруженной расправы с рабочим классом. Московские пролетарии горячо откликнулись [330] на призыв партии. Несмотря на сопротивление эсеро-меньшевистского большинства Московского совета, запретившего стачку, в день открытия Государственного совещания — 12 августа — в Москве бастовало свыше 400 тысяч человек. Буржуазия воочию убедилась, за кем в действительности шел рабочий класс. Боевая готовность московских пролетариев умерила пыл представителей буржуазии. Они бежали от революционных бурь Петрограда в «спокойную» Москву, но на улицах «мирной Москвы» их настигла та же революционная буря.
Переворот в пользу военной диктатуры готовился к моменту созыва Государственного совещания. Пресса превозносила Корнилова, курила ему фимиам. Юнкерам, охранявшим Большой театр, где происходило «совещание», были выданы боевые патроны. В Москву вызвали с фронта казаков.
Выступления на Государственном совещании раскрыли истинные устремления буржуазии. Здесь уже не Керенский был властителем дум. Когда он, намекая на июльские события, грозил посягателям на власть, видя их «и слева и справа», то те, кто собирался выступить против революции, только двусмысленно улыбались. Истеричные угрозы Керенского буржуазию не пугали. В ее руках были достаточно убедительные доказательства соучастия «социалиста» Керенского в подготовляемом ударе по революции.
Подлинным вождем всех реакционных сил этого сборища был Корнилов. В Москву он приехал на второй день после открытия «совещания». На Александровском вокзале генералу устроили исключительно торжественную встречу. Корнилова вынесли на руках.
«На вере в вас мы сходимся все, вся Москва»{442}, приветствовал его кадет Родичев.
Миллионерша Морозова упала на колени перед Корниловым.
Открыто угрожая в своей речи падением Риги, намекая, что откроет немцам дорогу на Петроград, Корнилов требовал восстановить дисциплину в армии, предоставить начальникам власть и поднять престиж офицеров. Кандидат в диктаторы предлагал ввести смертную казнь не только на фронте, но и в тылу, военизировать железные дороги, фабрики и заводы, работавшие на оборону.
Программа диктатуры не являлась творчеством одного Корнилова. Она была подготовлена при помощи Савинкова и Филоненко в Ставке еще в конце июля. Первый раз Корнилов вручил программу Керенскому 3 августа, второй раз в дополненном и исправленном виде — 10 августа. Но Керенский медлил с ответом. [331]
«Там был изложен целый ряд мер, — объяснял свое колебание Керенский, — в огромном большинстве вполне приемлемых, но в такой редакции и с такой аргументацией, что оглашение ее привело бы к обратным результатам»{443}.
Накануне Государственного совещания кадеты произвели давление на Керенского. Утром 11 августа Ф. Кокошкин заявил ему, что партия «народной свободы» выйдет из состава правительства, если программа Корнилова не будет принята. Новый кризис был предотвращен тем, что Временное правительство в тот же день приняло в основном требования Корнилова от 3 августа. [332]
Чего стоили после этого всё угрозы Керенского против «посягателей» на власть. Вождь «революционной демократии», как писали о нем соглашатели, заранее принимал участие в подготовке контрреволюции.
Наиболее полно на Государственном совещании развернул программу контрреволюции генерал Каледин. Атаман казачьего войска нагло потребовал:
«1. Армия должна быть вне политики, полное запрещение митингов, собраний с их партийной борьбой и распрями.
2. Все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу.
3. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей.
4. Дисциплина в армии должна быть поднята и укреплена самыми решительными мерами.
5. Тыл и фронт — единое целое, обеспечивающее боеспособность армии, и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены и в тылу.
6. Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены, вождям армии должна быть предоставлена полная мощь»{444}.
Между прочим в своей речи Каледин подчеркнул, что казачество — то самое казачество, которое так часто обвиняют в контрреволюции, — спасло правительство 3 — 5 июля. Каледин с солдатской откровенностью выболтал на Московском совещании, что именно министры - «социалисты» призвали казаков 3 июля на помощь. И никто не посмел опровергнуть Каледина, никто не выступил с протестом, .когда он издевался над меньшевиками и эсерами.
Разоблаченные казачьим атаманом соглашатели пугливо жались, но молчали.
«Им плюнул казачий генерал в физиономию, а они утерлись и сказали: «божья роса»{445},
писал Ленин об этом выступлении Каледина.
На совещании выступали Чхеидзе, Церетели, Плеханов, преподнося старые соглашательские рецепты. Корнилов, Каледин, Родзянко готовились потопить революцию в крови пролетариата, а соглашатели по-прежнему звали к коалиции с могильщиками революции. Церетели на трибуне пожимал руку капиталисту Бубликову. Генералы и купцы злорадно аплодировали падению «социалиста», приветствуя союз меньшевиков с корниловцами. И накануне и во время Московского совещания буржуазия вела закулисные переговоры с Корниловым, готовя ликвидацию [333] Временного правительства и захват власти в свои руки. Но стачка московских рабочих показала реакции, что немедленное выступление против революции было бы несколько преждевременным. Милюков явился к Корнилову 13 августа с предложением повременить. То же самое он повторил Каледину. Оба генерала согласились.
Государственное совещание не оправдало надежд его устроителей. Затея переворота сорвалась. Народные массы оказались настороже. Реакция решила всесторонне и лучше подготовить свои силы.
Источник http://militera.lib.ru/h/hcw/09.html
Скачать (прямая ссылка): https://drive.google.com/open?id=0B5Ukzv8_4OCxajhpX1FTX1RKU28
|
