Имя Александра Серафимовича Серафимовича мы, пресненские комсомольцы, впервые услыхали в связи с рассказами об его сыне Анатолии. Мы еще очень мало знали историю русской литературы. Но имя Толи Попова было овеяно славой в московской комсомольской организации. Он был участником Октябрьской революции в Москве, вожаком первых пресненских молодежных организаций. Комсомол послал его на фронт, и он героически погиб, защищая советскую власть.
Его отцу, писателю-коммунисту Серафимовичу, В. И. Ленин послал очень теплое, дружеское письмо, в котором просил писателя не предаваться тяжелому настроению, говорил о том, как нужны всему рабочему классу его работы, его творчество...
Это письмо побудило нас принять на комсомольском бюро решение: ознакомиться со всем творчеством писателя, которого так высоко оценил Ленин.
Мы коллективно прочитали рассказы "На льдине", "На Пресне", начали читать роман "Город в степи". Рассказы нам понравились. Некоторые из нас пробовали сами писать стихи, очерки, рассказы. При газете "Рабочая Москва" мы создали рабкоровскую литературную группу "Рабочая весна" и мечтали пригласить Александра Серафимовича руководить этой литературной группой. А вскоре при новом журнале "Молодая гвардия" было организовано объединение комсомольских писателей "Молодая гвардия". Входили в него начинающие в то время писать Николай Богданов, Марк Колосов, Яков Шведов, Александр Жаров, Иван Молчанов, Георгий Шубин, Михаил Шолохов, Валерия Герасимова, Борис Горбатов. Самым старшим среди нас был известный уже тогда поэт Александр Безыменский.
...И вот однажды мы нагрянули на квартиру Серафимовича. Жил он на Пресне, недалеко от знаменитой фабрики Шмидта, в самом центре старого рабочего района, района первых баррикад, описанных Серафимовичем в рассказе "На Пресне". Большой Трехгорный переулок, дом 5. Старенький домик во дворе... Мы вломились сюда весенним днем 1923 года, вломились незваными гостями, и с того дня, обласканные гостеприимным хозяином, протоптали постоянную стежку-дорожку к дому нашего "старшого".
стр. 161
--------------------------------------------------------------------------------
* * *
Сколько вечеров провели мы в этой маленькой теплой, уютной квартире... Садились вокруг большого стола под яркой лампой. На столе шумел самовар. Дмитрий Фурманов читал здесь главы из "Мятежа". Потом, позже, совсем юный гость из Донбасса, Борис Горбатов, читал стихи и первые зарисовки комсомольской жизни. Рабочий паренек с завода Гужон ("Серп и Молот") Яша Шведов застенчиво знакомил нас с главами из повести "На мартенах". Потом, еще позже, Михаил Шолохов рассказывал земляку о своих творческих планах.
Читали стихи, рассказы, отрывки из "незаконченных" (многие так ими и остались) повестей и даже романов, с жаром спорили. А старый, мудрый, добрый Александр Серафимович подводил итоги нашим спорам, рассказывал о Ленине и его старшем брате Александре, о боях на Пресне, о литературных событиях 1905 года, делился воспоминаниями о Горьком, Короленко, Скитальце, Глебе Успенском, Леониде Андрееве...
Здесь, в этой комнате на Пресне, читали свои произведения и более зрелые писатели -Юрий Либединский и Анна Караваева. Здесь обсуждалась первая книга Марка Колосова "Тринадцать", первый роман Михаила Платошкина"В дороге". Здесь часами спорили о первом томе "Брусков", и о первых главах "Тихого Дона", и позже о книге Василия Ильенкова "Ведущая ось".
Александр Серафимович умел создать дружескую, товарищескую обстановку. Он любил молодежь. Любил и пошутить и посмеяться шутке, острому слову. Лукаво прищурив глаз, он встречал каждого нового гостя, "церемонно" представлял своей жене Фекле Родионовне, приглашал к столу и начинал "допрашивать":
- Ну, молодой человек, вижу, по глазам вижу, что сочинили вы что-то необычайное. Не секретничайте, батенька, не секретничайте... Что нового видели, что нового написали?
Он всегда внимательно выслушивал все, что рассказывали писатели-"молодогвардейцы" о жизни, о мыслях, думах и чаяниях молодого поколения. Он никогда не льстил молодым писателям. Его критика была творческой, она помогала жить и работать.
Сильно сердился Александр Серафимович, когда кто-нибудь из "молодых" брался описывать незнакомую среду. А в первые годы революции иные рабкоры сочиняли "завлекательные" рассказы из жизни аристократии.
- Ну и откуда это у вас берется, - говорил Серафимович, - все это липа... Выдумка. Вокруг вас такая богатая интересная жизнь... А вас к "графьям"и "князьям" потянуло.
С огромным интересом относился он ко всякой новой рукописи о жизни рабочих: "Вот о чем писать надо... Вот что главное..." Потому так привлекали его рассказы Я. Шведова, роман В. Ильенкова "Ведущая ось".
Скажет свое слово, медленно, с расстановкой, прищурит глаз и спросит с этакой добродушной ехидцей: "Ну, батенька, что скажете в свое оправдание?"
Особенно близок Серафимовичу был Фурманов (так же полюбил он потом молодого Шолохова). В период работы над "Чапаевым" Дмитрий Андреевич еще не был знаком с Серафимовичем. Но, трудясь над "Мятежом", он не раз приходил к нему и читал отдельные главы. У них много было общих тем для разговоров: "ведь герой "Железного потока" Кожух (Епифан Ковтюх) был соратником Фурманова по знаме-
стр. 162
--------------------------------------------------------------------------------
нитому десанту в тыл Улагая. Серафимович часто просил Фурманова подробнее рассказать о Ковтюхе. Старик внимательно слушал Дмитрия Андреевича, и в чуть прищуренных глазах его то и дело вспыхивала острая лукавинка.
Мы, молодые, боялись проронить слово, - так все это было захватывающе интересно. Вместе с Серафимовичем переносились мы на баррикады Пресни, вместе с Фурмановым и Ковтюхом по грудь в холодной воде переходили кубанские плавни.
Фурманов (он писал потом об этом и в дневниках своих) раскрывал перед Серафимовичем всю свою душу, советовался с ним о творческих замыслах своих и планах.
- Материалу у меня, - рассказывал он, - эх, и материалу... Кажется, так вот сел бы - полвека прописал. Да и хватило бы. Я все записываю - все, что случится по пути интересного. И материалу скопилось... Теперь только вот и распределяю: это туда, это сюда, это тому в зубы дать, это этому. Надо уметь все оформить, организовать.
А Александр Серафимович оглаживал свою лысину, поправлял неизменный отложной белый воротничок, покачивал головой и приговаривал:
- Да, вам вот, молодежи, вольно думать о всяких планах, а мне куда уж - годы вышли, да и сил не хватает. - И вдруг, хлопнув Фурманова по плечу: - Я вот, старый дурак, ничего не записывал - все заново приходится теперь собирать. Все некогда, казалось, да лень одна, а теперь куда уж...
Фурманов рассказывал о своих дневниках. А Серафимович жадно вслушивался и опять покряхтывал:
- Кабы не поясница моя, кабы не сердце... Уж этот мне артериосклероз... Надо будет этим летом легкие подправить.
Но мы понимали, что старик хитрит. Понимал это прекрасно и Фурманов, записывая после таких бесед в свой дневник: "Выходит, места нет у него здорового, А все шумит, все вот волнуется, все в заботах: толчется в очередях у станционных касс, нюхает по вокзалам, на постоялых дворах, у фабричных ворот, на окраинах, бывает и к себе зазывает рабочего, за бутылку пива усаживает, слушает, что тот ему говорит, а потом записывает..."
Мы, конечно, все наперебой старались убедить нашего старшого, что ему еще жить и жить. По крайней мере лет до ста. Но, признаться, никто из нас и думать тогда не мог, что Александр Серафимович переживет Фурманова на целую четверть века, что в восемьдесят лет этот несгибаемый старик будет трястись на грузовике по военным дорогам по пути на фронт, к знаменитой Орловско-Курской дуге.
..."Мятеж" Фурманова очень понравился Серафимовичу с первой же читки.
- Это кусок революционной борьбы, - говорил он, - подлинный кусок, с мясом, с кровью, рассказанный просто, искренне, честно, правдиво и во многих местах чрезвычайно художественно.
Особенно привлекала старого революционера Серафимовича идейная глубина, острая партийная направленность Фурманова. Сделал он автору и много критических замечаний, которые тот принял с благодарностью.
Ранняя смерть Фурманова очень огорчила Александра Серафимовича. Очень сдержанный в выражениях своих чувств, он сказал нам, что ему кажется, будто второй раз он теряет сына своего, Анатолия. Он напечатал в "Правде" статью, в которой писал о своей любви к Фурманову, о всем, что их роднило: "Что нужно от большевика? Чтобы он во всякой работе, во всякой деятельности был одним и тем же - революционным
стр. 163
--------------------------------------------------------------------------------
работником, революционным борцом. Таким был Фурманов. Он был одним и тем же и в партийной работе, и в гражданском бою, и с пером в руке за писательским столом. Один и тот же революционный борец, революционный работник, одинаково не поддающийся и одинаково гибкий...
...Я читал "Мятеж"... Я читал всю ночь напролет, не в силах оторваться, перечитывал отдельные куски, потом долго ходил, потом опять перечитывал. И я не знал, хорошо это написано или плохо, потому что не было передо мной книги, не было комнаты, я был в Туркестане, среди его степей, его гор, среди его населения, типов, обычаев, лиц, среди товарищей по военной работе, среди мятежников, среди удивительной революционной работы. Да, это - художник, художник, вдруг выросший передо мной и заслонивший многих..."
И как наказ звучали последние слова некролога: "... И он ушел. Ушел - и унес с собой еще не развернувшееся свое будущее. Ушел - и говорит нам своим художественным творчеством: берите живую жизнь, берите ее трепещущую - только в этом спасение художника!!/"
Весь многолетний творческий подвиг нашего правофлангового учил нас всегда глубже познавать жизнь, познавать ее во всей сложности, во всех противоречиях, во всех деталях.
Однажды Александр Серафимович рассказал нам о том, как был в гостях у Ленина в Кремле, как пил с ним чай. "И, между прочим, из самовара, - хитро усмехнулся рассказчик, - старенького помятого самовара". Ленин очень интересовался жизнью рабочих Лосиноостровского арсенала, о которой ему рассказывал писатель. Он расспрашивал об их заработке, работе, школах, досуге, настойчиво выуживал каждую мелочь и заразительно смеялся всяким смешным деталям. А потом задушевно и любовно говорил о великом будущем рабочего класса.
- Уметь по-ленински верить в мечту и по-ленински превращать мечту в действительность. Об этом я думаю всегда, - очень просто и доверительно сказал Александр Серафимович, - А вы?.. - И тут же тихо засмеялся, как бы разряжая напряженность минуты... - А вы? Что вы скажете в свое оправдание?
...Однажды мы нашли старика необычайно взволнованным.
- А знаете ли вы, хлопцы, - спросил он, - что Анри Барбюс вступил в коммунистическую партию?.. Да вы, может быть, толком и не знаете, кто такой Анри Барбюс? Наверно, не знаете...
И он рассказал нам о замечательном французском писателе, о его книге "Огонь", о его борьбе.
- Я вот тоже не видел его никогда, а люблю, как брата. Вот и письмо ему послал, приветствую его вступление в партию. В нашем полку прибыло...
... Когда кто-нибудь из нас возвращался из очередной поездки по стране, он долго с пристрастием допрашивал нас. Б. Горбатова - о жизни Донбасса, меня - о делах Коломенского завода. А потом, читая рукопись моего романа "Крушение", делал сердитые замечания на полях и говорил мне:
- А вот о старике Байкове вы рассказывали интереснее. А тут сфальшивили, надумали, приукрасили, батенька... А, сознайтесь, приукрасили?.. Ну, что вы скажете в свое оправдание?
О своей вере в молодую литературу он хорошо и любовно написал в "Правде" в статье "Откуда появились советские писатели": "Разве читатели не повернули головы к "Разгрому" Фадеева? Разве широко размахнувшийся красочный и углубленный
стр. 164
--------------------------------------------------------------------------------
Шолохов не глянул из-за края, как молодой месяц из-за кургана, и засветилась степь? И разве за ними шеренгой не идут другие? И ведь это все комсомол либо только что вышедшие из комсомола..."
... Настоящим праздником был для нас вечер, когда Александр Серафимович прочел нам главы из "Железного потока". Вечер этот был необычайно торжественным. Особенно ярко блестел начищенный самовар, и стол был уставлен всякой снедью. Фекла Родионовна испекла замечательные пироги. Вокруг стола сидели писатели старшего поколения: Федор Гладков, Александр Неверов, Алексей Новиков-Прибой... Мы, юнцы, скромно отступили на второй план. Александр Серафимович, как всегда, хитро подмигнул нам, прищурил глаз:
- Я, братцы, хитрый... Вот подпою вас, хлопцы, чтобы подобрее были. А потом критикуйте...
... Читал он хорошо, неторопливо, с выражением. Чтение продолжалось до полуночи. И как же мы были горды за нашего старика, достигшего своей творческой вершины! Старшие что-то говорили Серафимовичу, но мы, молодые, только пожали ему руку и выскользнули в ночь, во тьму трехгорных переулков, взволнованные и переполненные картинами и образами народной эпопеи.
Молодые пролетарские писатели, группировавшиеся вокруг журналов "Октябрь" и "Молодая гвардия", вели ожесточенную борьбу с Троцким, отрицавшим творческие возможности пролетариата, и литературными троцкистами. Наших противников возглавлял пользовавшийся большим авторитетом редактор журнала "Красная новь" А. Воронений, скептически относившийся к творчеству Дмитрия Фурманова и некоторых других пролетарских писателей.
Происходили жаркие бои и на страницах печати, и в клубных залах. Среди противников наших были солидные, имеющие большой опыт литераторы. А мы были совсем юны и по части теоретической весьма малоопытны. Зато отваги и комсомольского задора было у нас хоть отбавляй. Из старых заслуженных деятелей литературы нас поддерживали М. Ольминский, П. Лепешинский, Б. Волин и, конечно, А. Серафимович.
Основные дискуссии происходили в Доме печати. Александр Серафимович восседал в президиуме среди комсомольцев, как патриарх. И часто, выступая срезкой задиристой речью, мы оглядывались на него, замечали его ободряющую улыбку, лукавый прищуренный глаз и снова, уже увереннее, бросались в бой.
Он был уже редактором журнала "Октябрь" и председателем Московской ассоциации пролетарских писателей. В 20-х годах в президиум МАППа входили Серафимович (председатель), Фадеев (заместитель председателя) и я (ответственный секретарь). Все текущие дела решались без Серафимовича, чтобы понапрасну не беспокоить старика. Но, как только намечалось какое-нибудь важное, принципиальное дело, без старшого мы не обходились.
Он присутствовал на всех мапповских творческих вечерах. Любил забраться куда-нибудь в угол, на диван, сидел, полузакрыв глаза. Иногда казалось, что он дремлет. Но он слушал, и слушал внимательно.
Мы издавали сборники литкружковцев "На подъеме". Здесь впервые были напечатаны повесть Я. Шведова ("На мартенах"), рассказы К. Минаева, Н. Клязьминского, М. Платошкииа, М. Эгарта, И. Семенцова, стихи С. Швецова, В. Гусева, Д. Самойлова, А. Тарасенкова. Серафимович формально не входил в редколлегию сборников, но почти все произведения предварительно читал и давал авторам советы.
стр. 165
--------------------------------------------------------------------------------
Помню, как у него на квартире мы обсуждали предисловие А. Фадеева к третьему сборнику "На подъеме". Фадеев полемизировал с неправильными теориями Б. Кушнера, отстаивавшего принцип "молниеносности" творчества, скорости писания. "Тенденция долго и кропотливо работать над литературными произведениями у авторов, принадлежащих к эксплуатирующим классам, - утверждал Б. Кушнер, - часто являлась следствием барства, нежелания утомлять себя и взгляда на литературу как на благородный спорт".
Александр Серафимович был не на шутку рассержен статьей Б. Кушнера. Он посоветовал А. Фадееву в ответ горе-теоретику привести требование рабочих завода имени Калинина. В те дни рабочие завода имени Калинина обратились к пролетарским писателям с призывом разносторонне осветить борьбу на фронте социалистического строительства, все стороны рабочей жизни и быта. Они требовали создания литературы, "содействующей социалистической переделке человека". "Многие пролетарские писатели не связаны тесно с нашей борьбой и жизнью, - писали они. - От этого в некоторых произведениях рабочие изображаются либо как ходульные герои, либо как безликая масса, где нет живых людей, а какие-то придатки к машине, - в таких произведениях мы не узнаем себя".
- Вот, - говорил Александр Серафимович, - вот вам, батенька, прекрасная основа для статьи. Ближе к жизни... Ближе и глубже...
Именно в таком плане и было написано Фадеевым предисловие к сборнику "На подъеме", требующее от рабочих писателей не "скороспелок", а серьезных книг, зовущее идти по линии наибольшего сопротивления. Предисловие это было утверждено единогласно.
Очень увлекала Александра Серафимовича работа в журнале "Октябрь", воспитание молодых писателей. Он входил во все детали работы, написал как-то даже сопроводительное письмо к проспекту журнала - о необходимости широкого распространения журнала в рабочих библиотеках и крестьянских избах-читальнях, выступал на многочисленных читательских конференциях. Когда он выходил на сцену во главе молодых членов редколлегии, он был похож на заботливого отца, выводящего в свет своих сыновей, на старого воина, ведущего в бой своих молодых питомцев и соратников.
- Серафимович своих повел, - улыбались в публике.
Он любил разговаривать с читателями. Выезжал на конференцию в Донбасс, в Тулу, делал докладов итогах трехлетней работы журнала "Октябрь" в Доме Союзов, проводил беседу с рабочими Трехгорки, выезжал в Горький, в Сормово, в Харьков, в Луганск.
К произведениям, печатавшимся в журнале "Октябрь", Серафимович подходил очень критически, строго, делал десятки замечаний. Но если он уже принимал роман или повесть, то принципиально, по-боевому воевал против всяких нападок на произведение. Ни на какие компромиссы не шел. Он вообще страстно ненавидел двуличие, интриги, закулисную игру.
Он принял и напечатал в журнале роман Шолохова "Тихий Дон". Принял Шолохова и в свое сердце и полюбил его навсегда. Напечатал в "Правде" статью о "Тихом Доне" с высокой оценкой романа. И когда появились клеветники, пытавшиеся опорочить роман Шолохова, Александр Серафимович дал им жестокий отпор, опубликовал вместе с Фадеевым и Ставским в "Правде" резкое письмо в защиту автора "Тихого Дона".
стр. 166
--------------------------------------------------------------------------------
В конце 1929 года в редакцию "Октября" прислал свой первый рассказ "Аноха" брянский писатель Василий Ильенков. Рассказ понравился нам. В. Ильенков хорошо знал рабочий быт, был близко связан с Бежецким паровозостроительным заводом, интересно писал о процессах, происходивших в жизни рабочего класса, о рабочем быте, культур нем росте.
Вскоре мне пришлось с поэтом Эдуардом Багрицким выехать на завод "Красный Профинтерн". Мы побывали у В. Ильенкова, хорошо, задушевно поговорили о литературе, провели на заводе большой литературный вечер. Как всегда, вернувшись в Москву, я явился с отчетом к Александру Серафимовичу.
Его интересовало все. И новые методы варки стали в мартенах, и ход социалистического соревнования, и вечер самодеятельности в Дворце культуры.
- Знал бы, что так интересно, поехал бы с вами, - сокрушался наш старшой. - А то засиделся я в столице. Жизни не вижу...
Это он-то жизни не видел, неугомонный, вечный путешественник!
- Надо бы мне с этим Ильенковым познакомиться. Интересный, видать, человек... И писатель... Несомненно, писатель. Какой он из себя? Седой, говорите? Уже седой. И в темных очках? Очень интересно.
Вскоре В. Ильенков приехал в Москву. В январе 30-го года в журнале "Октябрь" была организована встреча с начинающими писателями. В. Ильенков читал новый рассказ "Чмых". Рассказ этот он заранее послал Серафимовичу. Читали свои произведения и другие молодые писатели. В заключение вечера выступил Серафимович. О рассказе Ильенкова, к моему изумлению, он не сказал ни слова. Я задержался в редакции, и когда собрался уходить, ни Серафимовича, ни Ильенкова уже не было.
Ильенков жил у меня. Вернулся домой он поздней ночью, взволнованный, взбудораженный.
- Загулял, Василий Павлович, - поддел его я. - Седина в бороду - бес в ребро.
Он снял свои "мрачные" очки, и совсем молодые глаза его весело блеснули.
- Понимаешь, какое дело... Гулял, действительно гулял... По Тверскому бульвару... со стариком... с Александром Серафимовичем. Ну, какой старик... Сколько интересного он мне о моем рассказе наговорил. А рассказ будто наизусть помнит. А потом все выпытывал - как и что. И какие планы, и как рабочие на заводе живут...
- А "что вы скажете в свое оправдание" говорил? - засмеялся я.
- Говорил. И конец рассказа советовал переделать. Я сначала спорил, а потом согласился. Убедил он меня. До сих пор его слова в ушах...
Был уже третий час ночи. Ильенков сел к столу, вынул рукопись, решительно зачеркнул последние страницы и стал лихорадочно писать. Разбудил он меня рано утром и прочел новый вариант окончания рассказа.
Приближался XVI съезд партии. В литературе происходила ожесточенная борьба со всякими буржуазными влияниями, с левыми и правыми уклонистами. На нашем творческом знамени было написано: глубокое проникновение в жизнь, правдивое отображение жизни в литературе. Пролетарские писатели решили рапортовать съезду всеми своими лучшими произведениями, созданными за последние годы.
Мы подготовили большой творческий рапорт-сборник, в который вошли новые произведения А. Серафимовича, Ф. Панферова, А. Фадеева, Ю. Либединского, В. Киршона, В. Ильенкова, А. Исбаха, А. Суркова, Л. Овалова, М. Платошкина,
стр. 167
--------------------------------------------------------------------------------
А. Караваевой, М. Чумаидрина, В. Ставского, А. Жарова, Б. Иллеша, С. Швецова, Н. Богданова. Включены были в сборник и стихи только что вступивших в Ассоциацию пролетарских писателей В. Маяковского и Э. Багрицкого. Сборник был проникнут духом современности, боевым духом партийности. Между рассказами и стихами жирным шрифтом были набраны боевые, ударные лозунги:
БЕСПОЩАДНЫЙ УДАР
по правым оппортунистам
в литературе,
по аллилуйщикам,
по примиренцам к классовому
врагу!
ЗА ЧИСТОТУ МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКОГО ОРУЖИЯ!
Серафимович дал для сборника очерк "Что я видел". Очерк был весь пропитан дыханием жизни, современности. Писатель рассказывал о том, что он видел в последнем своем путешествии по стране. Он побывал на Тамбовщине, под Козловом.
Очерк был явно полемический, направленный против маловеров, против правых уклонистов, против классовых врагов.
... Александр Серафимович, как вожак, как старшой, с высокой партийной трибуны рапортовал XVI съезду о достижениях и недостатках пролетарской литературы. "Писательская масса Федерации, - сказал Серафимович, - принимает широкое участие в социалистическом строительстве. Многие писатели рассеялись по заводам, колхозам, стройкам, чтобы дать в творчестве жизнь". И все же "один из главных... провалов, недочетов - это отставание литературы от развивающегося строительства, от бегущей жизни". Серафимович с горечью говорил и о внутренних наших недостатках, о групповщине, о беспринципной борьбе. Он заверил съезд в том, что "писатели в меру их сил, умения и дарования будут участвовать в социалистической стройке, будут отдавать ей все силы". Съезд дружными аплодисментами приветствовал автора "Железного потока", старейшего писателя страны.
* * *
И опять поиски нового материала, новых героев, путешествия по стране. Он приезжает на родину в Усть-Медведицу, собирает материал для задуманного романа о борьбе партии за социалистическое строительство в деревне. Он объезжает многие колхозы. Сюда, в Усть-Медведицу, ранней осенью приезжает навестить его молодой Шолохов.
В ноября 1930 года в Харькове, бывшем тогда столицей Украины, созывается вторая Всемирная конференция революционной литературы. А. Серафимович возглавляет советскую делегацию. Это была первая большая литературная встреча прогрессивных литераторов мира. На ней присутствовало сто одиннадцать делегатов от двадцати двух стран четырех частей света - Европы, Азии, Африки и Америки.
Старейшим делегатом конференции был Александр Серафимович. Все делегаты стоя приветствовали писателя-революционера.
А. Серафимович выступил на конференции от имени Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей. Он внимательно оглядел зал, улыбнулся своему
стр. 168
--------------------------------------------------------------------------------
старому другу итальянцу Джиованни Джерманетто, чуть заметно кивнул сидевшему в первом ряду Матэ Залке, остановил свой взгляд на группе юных немецких антифашистов, приехавших приветствовать конференцию...
- Товарищи, - сказал Серафимович, - когда Ленин организовывал Коминтерн, к нему пробралась маленькая группа товарищей. Некоторым из них пришлось ехать в трюме парохода, в угольной яме, рискуя быть открытыми. Матросы, чтобы их скрыть, засыпали углем, оставив дырочку для дыхания. А теперь Коминтерн потрясает весь земной шар, и потрясаемый им капиталистический мир дал глубокую трещину. Три года назад за большим столом в Наркомпросе, в Москве, сиротливо сидело человек восемь - десять товарищей писателей, представителей заграницы. А теперь я от имени ВОАППа приветствую революционных и пролетарских писателей двадцати двух стран. Какие задачи стоят перед товарищами писателями? Огромные. Вот за Харьковом лежало пустопорожнее место, а через пять месяцев мы осматривали это место, и сказочно на пустыре, на глазах... растет там изумительный завод. Это, товарищи, не просто строится завод, это живой портрет того, что делается во всем Союзе. Это отображение социалистического строительства...
Он замолчал, поправил воротничок и очень задушевно, как бы беседуя с друзьями, закончил:
- Так вот, задача революционного писателя - в живых красках бросить в массу пролетариев заграницы этот портрет, ибо никакими лекциями, никакими брошюрами не заменишь того, что видишь глазом, а художественная литература- это глаз, это непосредственное восприятие...
...Вечером после заседаний конференции мы бродили по улицам Харькова и распевали русские, украинские песни, марш "Красный Веддинг", знаменитую антифашистскую "Аванти пополо".
Впереди всех шагал маленький, плотный Матэ Залка, рядом с ним - высокий худой немецкий писатель Людвиг Ренн, похожий на Дон-Кихота. Они не знали еще тогда, что судьба соединит их через несколько лет на испанских полях, что Матэ Залка будет командиром интернациональной бригады, а Людвиг Ренн - начальником штаба.
Серафимович шагал вместе со всеми. Он подпевал словам и немецкой песни и итальянской и сам затягивал свою любимую:
Ой да ты подуй, подуй,
Ветер низовый...
Глядя на его молодые, веселые глаза, не верилось, что ему шестьдесят семь лет...
Мы выступали в те дни на харьковских предприятиях. Мне посчастливилось попасть в одну творческую выездную бригаду вместе с Серафимовичем, Джерманетто, Матэ Залкой и Эми Сяо. Вел вечер молодой вихрастый комсомолец-токарь. Давая слово Джиованни Джерманетто, он сказал:
- А сейчас выступит итальянский пісменік Джерманенко...
В зале засмеялись. Улыбнулся и Джерманетто, а Серафимович весело сказал:
- Ну, Джиованни, украинский народ вас уже на свой лад переделал. Значит, совсем своим считает.
...После окончания конференции мы поехали на Днепрострой. Это была изуми-
стр. 169
--------------------------------------------------------------------------------
тельная поездка. Мы опускались в котлованы, поднимались на леса стройки. Величественная панорама раскрывалась перед нами. И высоко на лесах, рядом с французским поэтом Луи Арагоном и немецкой писательницей Анной Зегерс, стоял Александр Серафимович, счастливыми глазами смотрел в заднепровские дали, и белоснежный воротничок его чуть трепетал на свежем днепровском ветру.
Закончив роман "Радость", посвященный жизни Коломенского паровозостроительного завода, завода, с которым я был связан с юных дней, я отдал рукопись Александру Серафимовичу.
Роман был довольно толстый, и я не ожидал быстрого ответа. Однако Александр Серафимович позвонил мне уже через неделю:
- А ну-ка, молодой человек, являйтесь на суд и расправу.
...Мы разговаривали целый вечер. Старик интересовался малейшими деталями, расспрашивал меня о людях, о машинах. Поля моего романа были исписаны его крупным почерком. Он не вмешивался в ход сюжета, но обращал мое внимание на отдельные безвкусные выражения, на вычурность языка, на излишнюю "чувствительность" и слезливость. Он говорил мне о том, каких героев он видит в действии, в развитии, а какие остаются мертворожденными.
- А что, батенька, если мы вместе поедем на этот ваш завод... Вот будет замечательно, - предложил Серафимович.
... На Коломенский завод с нами поехал еще Эдуард Багрицкий. Поезд до Голутвина шел тогда три с половиной часа. В дороге я рассказал своим спутникам историю Коломенского завода, выросшего из кузницы, построенной при впадении Москвы-реки в Оку, в 1863 году.
Серафимович засмеялся: - Значит, мы, батенька, с вашим заводом ровесники. Здорово это получилось. Я-то с 1863 года превратился уже в эдакую историческую развалину, а завод, наоборот, растет и крепнет.
На вокзале нас встречали представители литературного кружка.
- Ну, здравствуйте, здравствуйте, - весело приветствовал их Серафимович и сразу огорошил своей обычной шуткой: - Что вы скажете в свое оправдание?
Литкружковцы предложили провести Серафимовича в Дом приезжих - отдохнуть. Но он отмахнулся:
- Что вы, меня за старика считаете, что ли? Отдыхать можно в Москве. А сейчас - на завод, в цехи, к людям.
Он внимательно осмотрел памятную чугунную доску с именами рабочих-революционеров, расстрелянных Риманом.
- А вот, батенька, - сказал он укоризненно, - а цвета этой доски, ржавых пятен, выпуклых букв, запаха времени вы передать не сумели...
...Старик обошел главные цехи завода. Я познакомил его со знаменитым дизельщиком Вяткиным, родоначальником целого поколения дизельщиков, и знаменитым паровозником Георгием Ахтырским. Отец Ахтырского пятьдесят два года работал на заводе, с первых дней его существования, сам мастер тоже уже отдал заводу несколько десятков лет. Они были ровесниками Серафимовича, как и весь этот старый завод, построенный братьями Струве, завод, где рядом со старинной задымленной кузницей вырос новый инструментальный цех и рядом со старым чугунолитейным цехом, в ко-
стр. 170
--------------------------------------------------------------------------------
тором трудно было дышать от дыма и пыли, возник светлый, просторный новодизельный, оснащенный новейшими замечательными машинами.
Эти контрасты старого и нового очень заинтересовали Серафимовича. Он шагал из цеха в цех, вглядывался в лица молодых сталеваров, следил за процессами их труда, едва не угодил под тяжелую болванку, переносимую краном. Лицо его, озаренное ярким отсветом плавки, было возбужденное и совсем молодое.
...До встречи с читателями, которая была назначена в заводском театре, Серафимович беседовал с литкружковцами. Во главе литературного кружка стоял тогда рабочий-автогенщик Иван Семенцов, интересный и своеобразный человек, написавший повесть "Разбег", часть которой мы печатали в сборнике "На подъеме".
Все кружковцы были рабочими. Только один, немолодой уже, широколицый, кудрявый человек по фамилии Карлик, был "интеллигентом", фармацевтом местной аптеки. Он писал рассказы преимущественно из рабочего быта, рассказы грамотные, пожалуй более грамотные, чем у Семенцова, но лишенные остроты. Все у него получалось схематично, поверхностно, подчас лакированно. Чувствовалось отсутствие глубокого знания заводской жизни.
Карлика всегда очень резко в кружке критиковали. Но фармацевт стойко выдерживал нападки и мужественно приходил на все собрания заводского кружка, хотя жил в городе, в семи километрах от завода, а в городе при библиотеке был свой литературный кружок.
- Почему же вы его не переведете в тот литкружок? - спросил Александр Серафимович.
- А без него у нас не так интересно будет, - ответил Семенцов. - Мы вот и держим одного интеллигента, так сказать, для битья...
Серафимович долго смеялся.
- Ну и выдумают... Интеллигент для битья...
На собрании кружка старый писатель, как всегда, сосредоточенно, внимательно слушал, что-то записывал в свою книжечку.
...Литературный вечер в театре прошел прекрасно. Александр Серафимович рассказывал о том, как он работал над "Железным потоком". Эдуард Багрицкий читал "Весну". Задавали много вопросов о жизни, о литературе. Серафимовича не хотели отпускать. Только к концу вечера я вспомнил, что за целый день старик не отдохнул ни мгновенья (обедали мы после первой смены в гостях у Ахтырского, и старики вели задушевный и сердечный разговор все время обеда). А он, кажется, и не собирался еще отдыхать...
Мы еще долго обменивались мнениями о проведенном дне, располагаясь ко сну в Доме приезжих. За окном гудел только что родившийся новый паровоз. Днем кто-то в цехе приглашал Серафимовича прийти ночью на тендер, принять участие в обкатке, и я еле уговорил его отказаться. Услышав гудок, Серафимович вскочил с кровати, подошел к окну, вгляделся во тьму. Паровоз с подъездной заводской ветки выходил на большие пути... в жизнь.
* * *
Мне приходилось не раз выезжать с Александром Серафимовичем на заводы. Побывали мы (ездили с нами, помнится, В. Ильенков, А. Гидаш и П. Юдин) и на знаменитом Горьковском автомобилестроительном. И здесь наш старшой так же бродил
стр. 171
--------------------------------------------------------------------------------
по цехам, пытливо расспрашивал стариков и молодых об их работе, об опыте прославленного горьковского кузнеца Бусыгина.
- Вот ведь, - говорил он нам, - путь русского рабочего класса - от сормовского рабочего Петра Заломова до сормовского рабочего Александра Бусыгина. Вот о чем нужно писать, молодые люди. Вот чего требует от нас народ. А мы часто драгоценное время по пустякам тратим, шумим попусту, в "вождей" играем, интригами занимаемся. Эх!..
На большом заводском вечере Серафимович отвечал на сотни вопросов о литературе, морали, этике, быте. Помню, как задушевно, с любовью и горечью говорил он о Сергее Есенине, вопросов о котором было множество. Он говорил об оригинальности и своеобразии есенинского таланта, об искренности поэта, о его противоречиях, о борьбе старого и нового в его творчестве, о тонкой лирике Есенина и об эпигонах, подымающих на щит худшие стороны его творчества, о так называемой есенинщине. Слушали Серафимовича напряженно, боясь пропустить слово.
...В начале 30-х годов мы стали замечать, что старик наш все чаще хмурится, брюзжит. Он ушел из редколлегии журнала "Октябрь". Многое было ему не по душе в Ассоциации пролетарских писателей.
Возглавлявшее тогда РАПП руководство проводило внутри Ассоциации вредную сектантскую линию, против которой еще в свое время боролся Дмитрий Фурманов. Один из основных лозунгов: "Кто не союзник - тот враг" - механически отбрасывал во вражеский лагерь большое количество талантливых советских писателей.
РАППом был объявлен "призыв ударников в ряды литературы". Благая мысль о пополнении советской литературы новыми кадрами из рядов рабочего класса была на практике извращена верхушкой РАППа. В литературу "выдвигались" целыми списками. Было много шуму, криков ("Шумим", - с горечью говорил Серафимович), а истинной работы с молодыми писателями не велось.
Среди писателей, выступивших внутри РАППа против Авербаха и других рапповских руководителей, были А. Серафимович, В. Ставский, Ф. Панферов, В. Ильенков, Б. Горбатов, Б. Галин, Я. Ильин, М. Платошкин, А. Черненко, И. Нович, А. Гидащ, автор этих строк. Резко критиковали рапповскую линию "Правда" и ЦК комсомола, философы П. Юдин, М. Митин и другие.
Никогда не забыть, как дружески, заботливо выслушивал нас в редколлегии "Правды" Емельян Ярославский, не забыть его отеческой, истинно партийной помощи в нашей работе.
Заседания секретариата РАППа становились все более бурными и напряженными, совсем как в фурмановские времена 1925 - 1926 года. Авербах и другие руководители РАППа не хотели прислушиваться к партийным указаниям, они пытались травить своих противников. Им было неудобно прямо "бить" старейшего коммуниста Серафимовича, и они все его предложения приписывали его "молодым". И тут уж на наши молодые головы обрушивался сокрушительный молот авербаховского ядовитого красноречия.
Серафимович все это прекрасно понимал. Ему было уже почти семьдесят лет. Он работал над новым романом. Он объехал с сыном Игорем донские колхозы, написал для "Правды" цикл очерков "По донским степям". Он посетил в станице Вешенской любимца своего - Михаила Шолохова.
Нападки рапповского руководства раздражали его. Он перестал ходить на засе-
стр. 172
--------------------------------------------------------------------------------
дания секретариата. Но все же авербаховская суматоха, травля инакомыслящих, друзей Серафимовича мешала ему работать, мешала она и всему развитию советской литературы. Серафимович не мог молчать.
... В августе 1931 года он жил на своей даче, на станции Отдых. Там он ознакомил меня и В. Ильенкова с написанным им резким письмом: "... Конечно, отдельные разрозненные неполадки, промахи, даже провалы, если они осознаются, исправляются, нельзя ставить организации в ... вину. Отдельные, разрозненные. Но если эти ошибки, промахи, провалы непрерывно сцепляются в систему, - горе организации!
Нельзя их ставить в непокрываемую вину РАППу, этой громадной ответственной организации пролетарских писателей, пока они разрозненны.
А они в РАППе, эти промахи, ошибки, глухие провалы, густо родятся и идут друг за другом, как прибой, длинный, далеко разбегающимися валами, непрерывно возникая.
Кусок РАППа - Уральская областная ассоциация пролетарских писателей на самом лучшем счету. Член правления РАППа едет на Урал на ревизию и со слезами восторга докладывает на секретариате РАППа: "Какой размах! Какая напряженная деятельность! Тьма ударников. Удивительные стеклянные пластинки с золотыми надписями в великолепном здании".
Не успел он сомкнуть восторженных уст, в дело вмешался уральский обком партии, постановил: "Снять всю верхушку УралАППа. Одним выговор, другим строгий, третьим с предупреждением". Оказывается, в УралАППе черный развал: наглое очковтирательство, бесстыдная ложь, дутые ударники, на произвол судьбы брошенные пролетарские писатели, великолепные золотые надписи и двухсоттысячный бюджет. Одним словом, от великолепной деятельности УралАППа, вызвавшей восторженные слезы у большинства руководителей верхушки РАППа, остался тяжелый, мертвый, лживый пепел...
...Ни одна организация не может жить, если не умеет пополнять постоянно свои ряды новыми силами, не умеет притягивать к себе работников, наилучше их использовать.
Работал в РАППе, был членом секретариата т. Безыменский. Оттолкнули, исключили из секретариата, злобно травили.
Был с ним т. Билль-Белоцерковский, - оттолкнули, заели.
Работал с ними Серафимович - поставили в невозможность совместно работать.
...Оттерли Ставского, этого талантливого, искреннего писателя, художника-очеркиста, и теперь с пеной у рта травят.
Но наиболее гнусную травлю устроили тов. Ильенкову с выходом его "Ведущей оси".
А за этими писателями тянется целый ряд талантливых молодых пролетарских писателей, которых сумели оторвать от себя, которых при всяком удобном случае злобно рвут гнилым, ядовитым клыком.
Но руководящая верхушка РАППа не только сумела оттолкнуть от совместной работы отдельных пролетарских писателей, она ввязалась в борьбу с целыми организациями. Борьба с комсомолом, с "Комсомольской правдой", с ЦО партии "Правда". Наконец, крупная ячейка Института литературы и языка при Комакадемии ЛИЯ, на совесть желавшая сработаться с РАППом, выносит осуждающее постановление за возмутительный скандал, дико устроенный большинством руководящей верхушки РАППа члену ЛИЯ.
стр. 173
--------------------------------------------------------------------------------
Безудержная травля творческой группировки т. Панферова продолжается по-прежнему вопреки указаниям партии.
...Грозность этого "оголения" отлично понимает руководящая верхушка РАППа и, теряя голову, ищет спасения в оголтелом терроре скандалов и брани.
Конечно, надо проходить мимо этих выкриков, брани - молодость, горячность, в пылу борьбы, - но это до тех пор, пока это единичные, разрозненные выпады. А когда это сливается в систему, когда в этом ищут выхода, это - грозно.
Отношения с товарищами приняли у большинства руководящей верхушки РАПП тот характер нетерпимости, заносчивости, безапелляционной грубости, лжи, интриганства, лицемерия, неутомимой злобы против всякого, кто осмелится указать на ошибки руководства, - тот характер, который отталкивает массу товарищей, массу работников, целые организации.
Недаром на критическом совещании, созванном РАППом, председательствовавший т. Фадеев горько плакался, что отсутствуют на совещании как раз те, кто должен был быть, - писатели и критики не идут.
Пролетарские писатели истосковались по работе, по напряженной работе вне интриг, борьбы, подвохов. Ведь назначение пролетписателя - творчество, пронизанное социалистическим строительством, а не мордобой.
Ударники литературы жалуются, что с ними шумно носятся, когда надо сделать парад, и совершенно забрасывают, когда нужна повседневная кропотливая работа.
Да, грозно..."
...Старик кончил. Мы долго сидели молча.
- Вот, хлопцы, - сказал Александр Серафимович. - Больше молчать невмоготу. Да к кому же обращаться, как не к партии. Партия всегда поддержит нас. Вот я об этом всем и напишу в ЦК... Одобряете?
23 апреля 1932 года Центральный Комитет партии принял историческое решение "О перестройке литературно-художественных организаций".
А. Серафимович видел в этом постановлении исполнение своих заветных дум и надежд. В статье "Писатель должен шагать вровень с жизнью" он позднее писал: "Это решение ЦК ВКП(б) является документом крупного исторического значения. РАПП была окостеневшей формой, в которую рьяные руководы старались загнать все многообразие литературной жизни, литературных интересов, литературного творчества. Рапповцы занимались не столько художественным творчеством, сколько болтовней и расправлялись со всеми, кто не признавал безраздельности рапповского владычества на литературном поприще. РАПП культивировала беспринципную групповщину. Произведения "своих" людей превозносились до небес, произведения "чужой" группки охаивались. Вместо товарищеской критики и помощи применялись дубинка и оглобля. Царствовали полнейший зажим самокритики, угодничество и подхалимство..."
Высоко оценивая мудрое партийное руководство, старый писатель-большевик еще и еще раз напоминал писателям об их основной задаче - помогать партии, народу своим творчеством, добиваясь высокой идейной насыщенности и художественного мастерства...
В день опубликования решения ЦК мы собрались на квартире Александра Серафимовича. Он уже давно оставил старый домик на Пресне и жил в Замоскворечье в Доме правительства, на улице, названной впоследствии его именем. С тех пор прошло уже четверть века, и не всех участников этой встречи я могу вспомнить. Пришли Ф. Гладков, Ф. Панферов, В. Ильенков, Б. Горбатов, Б. Галин, В. Биль-Белоцер-
стр. 174
--------------------------------------------------------------------------------
ковский, П. Юдин, И. Нович, пришел и секретарь ЦК комсомола А. Косарев. Помню, что он только недавно сделал глазную операцию, и все спрашивали его о здоровье.
Много говорили в тот вечер о значении решения ЦК, о том, что свободнее стало дышать.
- Что прошло, то прошло, - сказал Серафимович. - Точно исцелились мы от злой лихорадки. А теперь давайте вперед смотреть, как работать будем. А ну, каковы ваши планы, молодые люди? Что вы скажете в свое оправдание?
Мы решили: подготовить коллективно большой сборник о современной жизни страны. Разъехались все по стройкам: "Прощупать жизнь своими руками", - как говорил Панферов.
Вскоре вышел в свет под редакцией Ф. Панферова задуманный нами альманах "1933 год". Альманах был боевым отчетом того творческого объединения писателей, которым руководил Александр Серафимович. Это был коллективный рассказ о боях и победах рабочих и колхозников, мастеров и инженеров, о первых тракторах, о первых автомашинах, об угле, руде и нефти, о бескрайних полях и о цветущих садах нашей Родины, о людях, которые преобразуют лицо земли. Сам Александр Серафимович выступил с очерком "Город-сад" - рассказом о родной станице Усть-Медведицкой.
* * *
Когда началась Отечественная война, Александр Серафимович был в какой-то лекционной поездке на Смоленщине. Несмотря на свои семьдесят восемь лет, он был по-прежнему бодр.
Из писем товарищей узнал, что он долго жил в родном городе, потом в связи с наступлением фашистов на Серафимовический район уехал в Сталинград, из Сталинграда - в Ульяновск, писал очерки, выступал перед ранеными красноармейцами.
А в августе дошло до нас одно удивительное известие. Впрочем, я не был столь удивлен. Я знал, что наш старшой способен на такие дела. Восьмидесятилетний старик отправился на фронт. Да еще на какой фронт! На знаменитую Курско-Орловскую дугу.
Вместе с молодыми писателями и военными корреспондентами он трясся в грузовиках по фронтовым дорогам, "спускался" в батальоны и роты, беседовал с бойцами, собирал материалы для очерков "Коммунисты в бою", для сборника "В боях за Орел". Товарищи, которые сопровождали Серафимовича в этой поездке, рассказывали мне потом, что он очень сердился, когда ему хотели доставить большие удобства, чем другим. Он был верен себе, своей жизни борца-революционера.
А зимой 1943 года, получив очередной номер журнала "Красноармеец", мы прочли уже очерк Серафимовича из родного города, отвоеванного у фашистов, - "На освобожденной земле". И опять продолжается неугомонная жизнь. Работа над новой книгой, путешествия, лекции, беседы с читателями...
... Последний раз мы собрались у Серафимовича накануне его восьмидесятипятилетия... И опять рассказы о поездках, бесконечные расспросы о нашем творчестве.
- А ну-ка, батенька, не скромничайте, что нового видели, что нового готовите...
И опять песни... Многих старых друзей уж нет на этой традиционной вечеринке у старшого. А он все такой же - седые брови кустятся над озорными, молодыми гла-
стр. 175
--------------------------------------------------------------------------------
зами. Неизменный белый воротничок. Только морщины уже частой сеткой изрезали лоб, пергаментную, точно выдубленную кожу лица.
...Выступая на собрании московских писателей, посвященном его восьмидесятипятилетию, Александр Серафимович сказал:
- С высоты своих восьмидесяти пяти лет, оглядываясь на ушедшие десятилетия, невольно хочется вскрикнуть: "Друзья! А жизнь такая чудесная! Да как она вкусно пахнет..."... Мне выпало большое счастье, я стою на пороге коммунизма. Коммунизм подходит в пламени войн, порою в голоде, в холоде, в смертных муках, медленно, но - непрерывно, неуклонно и неотразимо. Часто его не угадаешь... Но он, коммунизм, с несокрушимой силой мнет старые привычки жизни, старые отношения людей друг к другу, прокладывая новые пути... Прекрасна наша повседневная ожесточенная борьба, прекрасна наша жизнь, еще прекрасней будущее. И я безмерно счастлив, что из мрака прошлого, преодолев владычество трех царей, мне удалось хоть краешком глаза заглянуть в будущее нашей родины, наших людей. И хочу по-стариковски сказать молодежи напутственное слово: "Жизнь пахнет упоительно! Жизнь наша - необъятный простор моря! Так украшайте эту жизнь еще более, еще более раздвигайте ее просторы!"
Он очень волновался, говорил с трудом. Окончив речь, он сел, полузакрыв глаза. Выступали другие ораторы, а в моих ушах все еще звучали последние слова нашего старшого...
|
