Продолжается издание многотомника «Сталин И.В. Труды»
Несомненно, это имя сегодня бьёт все рекорды упоминаемости в СМИ, литературе и кинематографе. Говорить и писать о Сталине стало модно. В первую очередь, — и это львиная доля материалов, — продолжается ещё Троцким начатая кампания под лозунгом «Сталин — бандит, диктатор, людоед, убийца, маньяк и т.п. (нужное подчеркнуть)». Но создан и пышно цветёт её зеркальный двойник, провозглашающий Сталина гением, непогрешимым мудрецом, наигуманнейшим, наидержавнейшим, наиправославнейшим… Так как цели обоих направлений по нашему глубокому убеждению одинаково далеки от выяснения истины (и те, и другие мало «дружат» с документами и сторонятся исторических фактов), есть веские основания полагать, что у их активных участников больше общего, чем может показаться на первый взгляд.
Мы уверены, что лишь стремление к исторической правде может лежать в основе формирования целостного представления об исторической роли первого Советского государства и тех, на кого пала ответственность за его судьбу.
Посему мы решили отказаться от написания очередной полемической статьи о Сталине и подготовить материал документальный. Сознаём, жанр этот сегодня непопулярен, как и всякая работа, связанная с ассенизацией… простите, развенчанием внедрённых ранее и ныне внедряемых мифов. Это одинаково не по душе как «ниспровергателям культа», так и его апологетам, резонно опасающимся, что правда нанесёт непоправимый урон их плоским и «обкатанным» схемам.
Заняв Ваше время, читатель, этим коротким вынужденным вступлением, перейдем прямо к делу. Вашему вниманию предлагаются три небольших, но хорошо документированных фрагмента сталинской биографии. Они разделены десятилетиями и касаются очень разных эпох. В каждом из них перед нашим персонажем встают новые, незнакомые проблемы. Понаблюдаем за ним, попытаемся, насколько возможно, увидеть ситуацию его глазами. Возможно, этот сложный, противоречивый деятель станет для нас немного понятнее, а в чём-то и откроется с неизвестной стороны. Оставляем вас наедине с документами, позволяя себе лишь иногда обременять читательское внимание необходимыми комментариями и пояснениями, которыми, конечно, можно пренебречь. Пусть через тексты перехваченных полицией писем, ветхие телеграфные ленты и пожелтевшую машинопись стенограмм пробьется голос того, чьё имя не даёт сегодня покоя миллионам людей, — товарища Сталина.
Год 1911-й. Охота за агентом ЦК или немного о жизни эсдека-нелегала
Лето 1911 года было ознаменовано в Вологде несколькими заметными событиями: открытием первой в городе картинной галереи и Музея родиноведения, началом перешивки на широкую колею участка железной дороги Вологда — Урочь и публичной демонстрацией новой иностранной игры — футбола. Помимо этих, исторических событий, хватало, конечно, в губернском городе происшествий других, и средних, и помельче, и вовсе пустяковых. Не удивительно, что среди них затерялось прибытие в город освобождённого из-под гласного надзора бывшего политического ссыльного, как гласят полицейские документы, крестьянина деревни Диди-Лило Тифлисской губернии и уезда тридцатилетнего Иосифа Виссарионова Джугашвили.
27 июня завершилась его ссылка (первая, из которой ему не удалось бежать). Ему было выдано проходное свидетельство и маршрут следования, где значилось, что Джугашвили «не может проживать нигде, кроме города Вологды, а по приезде в этот город обязан не позже 24 часов со времени своего приезда лично предъявить его местной полиции».
Прибыв на место, бывший ссыльный обращается с прошением к вологодскому губернатору. «Окончив срок двухгодичной ссылки в гор. Сольвычегодске, — пишет Джугашвили, — но, не имея возможности вернуться на Кавказ в силу распоряжения Кавказского Наместника, на пять лет лишающего меня права жительства на Кавказе, я принужден остаться где-нибудь вне пределов Кавказа. Пользуясь же предоставленным мне правом выбора местом жительства любого города Российской Империи (за исключением столичных городов и Кавказа), я вынужден остановиться на г. Вологде, так как дальше мне буквально некуда деться, а в Вологде все-таки имеются кой-какие знакомые, безусловно необходимые в случае острой нужды. Поэтому прошу Ваше Превосходительство разрешить мне остаться в Вологде хотя бы на время, месяца на два, в продолжении которого, быть может, добуду необходимые деньги для поездки в другой город, если таковая поездка окажется неизбежной». 19 числа такое разрешение было дано. А уже 24 июля за Джугашвили установлен негласный полицейский надзор, в сводках которого последний значится как «Кавказец».
За прозаической канвой этих внешне малоинтересных событий крылось острое столкновение представителей двух противостоящих тогда в Российской империи социально-политических сил: крепнувшей день ото дня революционной социал-демократии и доживавшего своё последнее десятилетие монархического режима. Дело в том, что на тридцатилетнего Иосифа Джугашвили, к тому моменту — большевика с более чем десятилетним стажем нелегальной партийной работы, по верным сведениям департамента полиции заграничный центр РСДРП возложил обязанности разъездного агента ЦК. И этот, по полицейской терминологии, «центровик», лишённый связей и явок, должен была активно искать контакты. Дело полиции было не упустить момент для выявления нелегальных структур партии и очередного ареста «Кобы». В этой связи резко возрастает оперативная переписка между Департаментом полиции, Московским и С.-Петербургским охранными отделениями (ОО), Вологодским губернским жандармским управлением (ГЖУ).
И Джугашвили ищет связь. Сразу же после освобождения он пишет письмо в «Рабочую газету», популярный орган большевиков, выходивший в Париже в 1910–1912 годах, неоднократно публиковавший на своих страницах ленинские статьи. Джугашвили откликается на опубликованное в № 4–5 газеты сообщение, что «Кобе» послано письмо, на которое ожидают ответа. Фактически, не имея с ним прямого контакта и опасаясь попадания важной информации в ненадёжные руки, его просят самостоятельно связаться с центром. «Заявляю, что никакого письма от вас не получал, старые адреса провалены, новых у меня нет, и я лишён возможности переписываться с вами. О чём вы могли мне писать? — пишет Джугашвили, еще не знающий о своём новом назначении. — Быть может, не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но работать я буду только лишь в Питере или в Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет — я уверен в этом — слишком мало производительна. Было бы хорошо предварительно побеседовать о плане работы и т. п. с кем-либо из ваших, ну, хотя бы из русской части ЦК. Более того, это, по-моему, необходимо, если, конечно, русская часть ЦК функционирует. Словом, я готов, — остальное ваше дело».
Указание на место возможной работы вытекает из того, что промышленные центры столиц в виду намечающегося нового подъема рабочего и демократического движения приобретают решающее значение как в борьбе с царизмом, так и в противостоянии множащимся и активизирующимся меньшевистским оппортунистам. На повестке дня — консолидация последовательных революционных сил и создание оперативного партийного центра в России. Вот как писал об этом Джугашвили еще в августе 1909 года в статье «Партийный кризис и наши задачи»:
«Вследствие кризиса революции, наступил кризис и в партии — организации потеряли прочные связи с массой, партия раздробилась на отдельные организации.
Необходимо связать наши организации с широкими массами — эта задача местная.
Необходимо связать упомянутые организации между собой, вокруг Центрального Комитета партии, — эта задача центральная.
Для разрешения местной задачи необходима, наряду с общеполитической агитацией, агитация экономическая на почве острых повседневных нужд, систематическое вмешательство в борьбу рабочих, создание и укрепление фабрично-заводских партийных комитетов, сосредоточение в руках передовых рабочих возможно больше партийных функций, организация «собеседований» передовиков для воспитания выдержанных и вооружённых знаниями вождей рабочих.
Для разрешения же центральной задачи необходима общерусская газета, связывающая местные организации с Центральным Комитетом партии и объединяющая их в одно целое.
Только при разрешении этих задач может выйти партия из кризиса здоровой и обновлённой, только при выполнении этих условий может взять на себя партия ответственную роль достойного авангарда геройского русского пролетариата.
Таковы пути для разрешения партийного кризиса».
С тех пор минуло два года, но ситуация качественно не изменилась. Оказавшийся на свободе Джугашвили знал, что надо делать и как надо делать. Следовало как можно скорее оторваться от полицейской опеки и взяться за настоящую работу.
В агентурной записке по г. Тула фиксируется попытка Джугашвили выйти на контакт с заграничным центром через тульских социал-демократов, а секретный сотрудник Вологодского ГЖУ «Пацкевич» (Е.О. Недзвецкий) сообщает об аналогичной попытке, предпринятой Кобой через сольвычегодского ссыльного И.М. Голубева.
Уже в начале августа, нелегально покинув на несколько дней Вологду, Джугашвили смог пересечься в Петербурге с Серго Орджоникидзе, прибывшим в столицу из-за границы. 17 августа начальник Московского ОО полковник Заварзин в совершенно секретном сообщении ставит начальника Вологодского ГЖУ в известность о новом высоком статусе Джугашвили. 21 августа Вологодское ГЖУ уведомляет Московскую охранку о круге лиц, связи «Кавказца» с которыми удалось зафиксировать в результате наружного наблюдения.
Ежедневно, сменяя друг друга, «Кавказца» водят по городу четыре филёра. Наиболее часто ими фиксируются контакты с «Кузнецом» (П.А. Чижиковым). В отчёте Московскому ОО начальник вологодских жандармов полковник Конисский отмечает, что Джугашвили через Чижикова ежедневно получает корреспонденцию, но в виду того, что «Джугашвили, будучи видимо очень хорошо знаком с техникой наблюдения, ведет себя крайне осторожно», «узнать по какому адресу и откуда она получается, не представляется возможным».
Становится ясно, что долго Коба в Вологде не пробудет и Конисский приходит к выводу: «Для настоящего времени принимая во внимание, что Джугашвили очень осторожен и вследствие этого наблюдением легко может быть потерян, являлось бы лучшим производство обыска и ареста его ныне же в Вологде, ввиду чего и прошу сообщить, имеются ли в вашем распоряжении такие данные о Джугашвили, которые могли бы быть предъявлены к нему по возбуждению о нем дела, и не имеется ли препятствий с вашей стороны к обыску теперь же у этого лица».
Но 25 августа начальник Московской охранки в категорической форме требует от вологодских коллег недопущения обыска и ареста Джугашвили, а лишь неусыпного наблюдения за ним с извещением о его перемещениях. Операция началась.
Для вскрытия столичных нелегальных позиций РСДРП, уходящих за границу, и получения возможности произвести масштабные аресты Департамент полиции использовал секретного агента «Пелагею» (А.С. Романова). Последний добился того, чтобы заграничный центр поручил именно ему устроить Джугашвили в Петербурге и поручил обеспечить переезд Кобы закавказскому социал-демократу С.И. Филия, знавшему Джугашвили лично. При этом, Московское охранное отделение, скрывая свой источник в верхах РСДРП, решило коллег в Вологде о деталях операции не уведомлять.
6 сентября 1911 года в 3.45 филёр Вологодской охранки Ильчуков «привёл» «Кавказца» на вокзал и, зафиксировав контакт последнего с «Кузнецом», сел вслед за наблюдаемым в петербургский поезд. В поезде Ильчуков заметил с «Кавказцем» неизвестного (им, скорее всего, был Филия), приметы которого указал в отчёте, но впоследствии опознать по предложенным фотокарточкам не сумел. По приезде в столицу он передал «Кавказца» филёру Петербургского ОО Полудеткину. Однако в ходе наружного наблюдения Джугашвили почти тут же был утерян, и филёры ничего не знали о его местонахождении с 8.40 по 12.05! На другой день, 8 сентября история повторилась: Джугашвили вновь скрылся от наблюдения с 17.30 до 0.45. А 9 сентября последовали его арест и помещение в Петербургский дом предварительного заключения. Так что, не будь «освещения изнутри», то есть провокации и предательства, не видать бы охранке «Кавказца» как своих ушей…
И все же, несмотря на такую солидную подготовку, полицию ожидало разочарование: при аресте Джугашвили у него не было обнаружено ничего противозаконного, если не считать таковыми записную книжку и русско-немецкий разговорник. Этого явно недоставало, чтобы «закрыть» центровика «по полной», а фабрикация полицией улик в ту пору ещё не стала столь обыденной, как сейчас. Но, заполучив такую добычу, сдаваться не хотелось. Обстоятельства первых 8 дней заключения Кобы, когда Петербургское охранное отделение в нарушение порядка не уведомляло о его аресте Департамент полиции, позволяют предположить, что московская и питерская охранка пытались в это время как можно больше выжать из арестанта, а, быть может, и сделать его участником своих новых комбинаций. Но их надежды не оправдались, и 17 ноября Джугашвили присудили высылку под гласный надзор на пять лет в пределы Восточной Сибири.
Водворённый в г. Вологду, он уже 29 февраля следующего года совершает побег. 22 апреля снова арестовывается, а 1 сентября вновь бежит. И вновь оказывается в руках полиции лишь в феврале 1913 года, успев за минувший, столь беспокойный год наладить издание общерусской большевистской «Правды», координировать выборы большевиков в IV Госдуму, дважды выехать за границу на совещания ЦК. В последний раз его «берут» благодаря также предательству, на этот раз «товарища» Малиновского…
Год 1919-й. «Кровожадные большевики» или горячий месяц под Петроградом
17 мая 1919 года член ЦК РКП(б), народный комиссар и член Реввоенсовета республики И.В. Сталин направляется Центральным Комитетом и Советом Рабоче-Крестьянской Обороны на Петроградский фронт в качестве чрезвычайного уполномоченного в связи с наступлением Юденича и угрозой Петрограду. Его миссия заключалась в организации выполнения директив ЦК и Совета Обороны по отражению наступления белогвардейских войск, наведению революционного порядка в городе и очистке фронта и тыла 7-й армии от контрреволюционных заговорщиков.
Смысл этих слов, — «чрезвычайный уполномоченный», «революционный порядок», «очистка фронта и тыла», — может быть неясен, либо, ещё хуже, — искажён, если упустить из виду два момента, чью социально-политическую значимость невозможно переоценить.
Во-первых, гражданская война в России никогда бы не разрослась до известных масштабов, не будь внешнего вмешательства. Без мощной финансовой, материально-технической, прямой военной поддержки антисоветских сил она была просто невозможна и никогда бы не вышла за рамки саботажа, терактов, локальных мятежей. Организованные вооруженные формирования, противостоящие Красной Армии, от начала и до конца снабжались и вооружались из-за рубежа, при этом спонсоры, без стеснения кроя русскую территорию на сферы влияния, своих устремлений не скрывали. Об этом стыдливо забывают нынешние поборники странной идеи «примирения белых и красных», современникам же всё было предельно ясно.
Будь иначе, значительная доля царского офицерства, несмотря на учёты и мобилизации, никогда бы не оказалась в Красной Армии. Слой профессиональных военных в России, как социально-классовый элемент империи был призван служить опорой и защитой помещичье-буржуазной диктатуры. Эта категория досталась Советской власти в наследство как часть старой государственной машины, которая, как и прочие её части, естественно встретила перемены саботажем и сопротивлением. Сам порядок вещей требовал от кадровых военных встать в ряды белых, сражавшихся за военно-буржуазную диктатуру, а по сути — монархическую реставрацию, как её себе мыслили англо-франко-американо- и пр. интервенты. Однако совесть и патриотическое чувство русского военного привели многих из них (по подсчетам признанного специалиста в этой области историка А.Г. Кавтарадзе — примерно половину от всех, принявших участие в Гражданской войне) в классово чуждый лагерь, то есть к красным.
Вторым значимым фактором было ожесточение воюющих сторон, доходящее до крайней степени беспощадности. В этом отношении наша Гражданская война мало отличается от других, ибо целью классовой войны и является уничтожение классового врага. В ходе социальной революции ликвидация бывшего правящего класса не связана, конечно, с физическим уничтожением, а осуществляется, прежде всего, изменением юридическо-правовых отношений, в первую очередь отношений собственности, ограничением в правах (избираться, наследовать имущество) и пр. Не зря Октябрьская революция стала одной из самых бескровных в истории. Другое дело, когда лишённый власти класс берётся за оружие. Первые же акты гражданской войны, осуществлённые контрреволюционными силами под руководством и на средства представителей стран Антанты, определили характер всей дальнейшей борьбы.
В конце мая 1918 года начался мятеж чехословацкого корпуса, сопровождавшийся массовыми арестами и казнями советских и партийных работников, революционных рабочих и крестьян. В это же время советские отряды, отступающие под ударами кайзеровских войск с Украины к Царицыну, уводившие от интервентов эшелоны сырья и снаряжения, раненых и шахтерские семьи, попали под удар сформированных при германской поддержке и под германским управлением отрядов Краснова и Мамонтова. 23 мая из-за измены станционного начальника на станции Суровкино казакам удалось захватить эшелон с 600 ранеными. Отбив станцию через три дня, ворошиловцы обнаружили трупы своих товарищей, зверски замученных, зарубленных, подвешенных к потолкам вагонов вверх головой. В июле ярославский мятеж савинковского «Союза защиты родины и свободы», сформированного и снабжаемого на английские средства, дал очередные примеры самого дикого террора против коммунистов и советского актива. Уцелевших после расправ мятежники поместили на «баржу смерти», поставленную посреди Волги, и обрекли их на мучения и голод (из 200 человек в живых осталась половина). Мало кто помнит об этом, тогда как мифы о «царицынской барже», на которой была организована тюрьма для подозревавшихся в измене военспецов, и которую буйная фантазия антисоветчиков отправила на волжское дно, живут и множатся.
Вообще, обо всём этом очень не любят вспоминать обличители красного террора, декрет о котором, как известно, был прият спустя 2–3 месяца после описанных событий, лишь 5 сентября 1918 года.
Объектом принуждения со стороны красных были представители эксплуататорских классов: городская и сельская буржуазия, чиновничество, офицерство. Белые же открыли тотальную борьбу с «грядущим хамом» в лице рабочих и крестьянских активистов, ставших советскими работниками и красноармейцами. «Особое отношение» было у белых к крестьянам, посягнувшим на «барскую землицу». В результате массового «приведения крестьянства к повиновению» и насаждения на временно захваченных белогвардейцами территориях земельных отношений дофевральской поры к концу 1919 года прочно восстановили против себя крестьянские массы, лучше, чем это сделала бы самая энергичная и изощрённая советская пропаганда.
Но весной 1919 года крестьянство составляло самую массовую, притом самую нестойкую часть противоборствующих армий. А с учетом замещения значительной доли командных и штабных должностей в Красной Армии бывшими офицерами имелись серьёзные основания сомневаться в её боеспособности. В марте на VIII съезде РКП(б) Сталин прямо заявлял: «Те элементы нерабочие, которые составляют большинство нашей армии, — крестьяне, они не будут драться за социализм, не будут! Добровольно они не хотят драться. Целый ряд фактов на всех фронтах указывает на это. Целый ряд бунтов в тылу, на фронтах, целый ряд эксцессов на фронтах…» Это горькое заключение опубликовано в 4 томе прижизненных сталинских Сочинений. А следующий фрагмент: «Товарищи, работающие на фронтах, [знают], что, хотя имеется декрет о привлечении на военную службу элемента только пролетарского, на самом деле на Южном фронте и на Восточном части сформированы из полубелогвардейцев. Как показывает расследование, Главный штаб формирования привлекает на военную службу эксплуататоров, и во главе полка вдруг оказывается человек, обложенный в 16–20 тысяч революционного налога, то есть просто кулак. Такие недочеты должны быть исправлены», — этот фрагмент, рисующий не менее плачевную ситуацию в штабах, в состав тех Сочинений не вошёл. Еще определённее Сталин высказался в июльском разговоре с Лениным: «Военспецы —не то, что буржспецы вообще, нельзя сравнять их (учиться у сельскохозяйственных, технических спецов, иное у военспецов: все тайны у них, больше недоверия)» (записано ленинской рукой).
После Царицына и Перми это была третья «военная» командировка Сталина, который уже имел к тому моменту определённый опыт работы, как в должности чрезвычайного комиссара, так и члена РВС фронта. И уже нагляделся на сдачу нестойких частей полным составом в плен, на перебежки спецов с оперативными картами и планами (чего стоила измена начальника штаба Северо-Кавказского военного округа бывшего полковника Носовича). Весна завершалась в ожесточённых, но успешных боях на востоке с Колчаком. Лето определённо обещало решающую схватку на юге с Деникиным и казачьими армиями. Напрягая все силы, Советская Республика вырывалась из кольца фронтов. Не удивительно, что этот момент и был избран белогвардейцами и англо-финскими интервентами для нанесения удара по Петрограду.
Но дело не ограничивалось нападением извне. Количество заговоров, измен и диверсий в районе Петрограда зашкаливало. Пущенная на самотёк, ситуация грозила самыми печальными последствиями. К середине мая в результате внезапного удара белых на нарвском и гдовском направлениях на фоне активной подрывной деятельности положение вокруг колыбели революции становилось критическим. Петроградский Совет принял решение об эвакуации ряда предприятий и затоплении судов. 19 мая, на второй день после приезда в Петроград, Сталин вместе с Зиновьевым подписывает жёсткий документ — приказ по войскам, обороняющим Петроград:
«Буржуи и помещики прибегают к новой хитрости. В решительную минуту на боевом участке появляется обыкновенно какой-нибудь наймит белогвардейцев. Этот негодяй начинает кричать: вас обошли, вы окружены, сдавайтесь, а то всех перебьем.
Бывает и так, что среди наших советских войск найдется паршивая овца, которая хочет перепортить все стадо. Бывает так, что некоторые иуды предатели идут в Красную Армию для того, чтобы в решительную минуту предать вас.
Настоящим объявляется:
Семьи всех перешедших на сторону белых немедленно будут арестовываться, где бы они ни находились.
Земля у таких изменников будет немедленно отбираться безвозвратно.
Все имущество изменников [будет] конфисковываться.
Изменникам возврата не будет. По всей Республике отдан приказ расстреливать их на месте.
Семейства всех командиров, изменивших делу рабочих и крестьян, берутся в качестве заложников.
Только немедленное возвращение на сторону рабочих и крестьян Советской России и сдача оружия избавит перебежчиков от беспощадной кары.
Кто за рабоче-крестьянскую Россию, кто против предателей России, тот должен быть в рядах Красной Армии, тот должен сражаться с белыми до полного их истребления.
Солдаты Красной Армии. Вы защищаете свою землю, вы защищаете власть рабочих и крестьян, вы защищаете вашу родную рабоче-крестьянскую Россию. Белые хотят вернуть царя и рабство, белые подкуплены английскими, французскими, немецкими и финскими буржуями, врагами рабоче-крестьянской России.
Белых надо истребить всех до единого. Без этого мира не будет.
Кто сделает хоть один шаг в сторону белых, тому смерть на месте.
Настоящий приказ прочитать во всех ротах».
Обращают на себя внимание следующие моменты. Угроза конфискации земли прямо указывает на аудиторию, к которой приказ обращён. Семьи командиров объявляются ответственными за предательство кормильца. Расстрел на месте грозит изменникам с момента объявления приказа, однако здесь же перебежчикам, уже ушедшим к белым, обещано прощение. Ясно, что жесткость приказа-листовки обусловлена катастрофическим положением на фронте. Трудно объяснить её усугубление историками в начале 90-х годов прошлого века путём намеренно неточного цитирования (см. например очерк Липицкого «Сталин Иосиф Виссарионович» в книге «РВС Республики», М., 1990 и др.). Полыхавшая уже год смертельная классовая война давно не оставила никаких иллюзий относительно гуманности к поверженному противнику. Измена и предательство в этих условиях требовали к себе самого беспощадного отношения. Между тем, следует знать, что страшные слова цитированного выше приказа во многом оставались не более чем словами, призванными скорее предупредить, чем наказать. Так, лишь 11 июня, когда сдача белым целых подразделений своими штабами приняла систематический характер, Сталин и Зиновьев требуют от РВС 7 армии выполнения старого, ещё январского приказа Троцкого о взятии на учёт семей командного состава и требовании от военспецов подписки в том, что, обещая служить честно, они берут на себя ответственность за судьбу родных.
В центре внимания Сталина оказались три взаимосвязанных ключевых момента, от которых зависел успех или неуспех в обороне города: стойкость частей на фронте, качество и количество пополнений и подрывная деятельность в прифронтовой полосе и в тылу. В этой ситуации он действует чётко и последовательно. И хотя вопросы о формировании пополнений, организации обороны на фронте, использовании Балтийского флота, эвакуации, казалось бы, напрямую его не касаются и лежат вне его компетенции, это Сталина не волнует. Он вообще мало заботился о разграничении полномочий, широко пользуясь тем, что одновременно являлся и дважды народным комиссаром, и членом ЦК, и полномочным представителем Совета Обороны, и членом РВС Республики. Это бесило Троцкого, видевшего лишь желание всюду сующей нос некомпетентной посредственности утвердить свою значимость.
Однако Царицынский опыт научил Сталина, что если хочешь, чтобы войска были, например, обеспечены боеприпасами, то даже если это и должен делать кто-то другой, разузнай, проконтролируй, а если надо — выбей, выжми и вырви их у тех, кто не сумел или не смог вовремя выполнить свои обязанности, иначе дела не будет. Справедливо или несправедливо отстранён сейчас тобой тот или иной начальник, правильно или неправильно реквизированы патроны, паровозы или броневики — разберёмся завтра, а сегодня враг остановлен ещё на один день, люди получили горячую пищу, в них укрепилась вера в то, что выстоим. Этот стиль, плохо укладывавшийся в общую систему военных и хозяйственных отношений, выработался у Сталина на сознании того, что, во-первых, порученный ему участок — главный, и, во-вторых, при выполнении задачи важна каждая мелочь, и нет вещей, которые тебя не касаются. Тем более, что Сталину приходилось действовать там, где требовалась быстрота и чёткость, а организации, структуру и правила которой надо учитывать, подчас не было в принципе. И тогда он немедленно выстраивал её, как сделал это в Царицыне, как вдвоём с Дзержинским они сделали это в Перми. Понятно, что «взирать на лица» ему при этом было некогда (вспомним его лапидарное «Не принимать во внимание», наложенное в Царицыне на телеграмму наркомвоена)… Известно, что такой стиль снискал Сталину славу грубого, капризного и лицемерного человека. Следовало бы только разобраться, в каких ситуациях и в чьих глазах.
В день выпуска процитированного приказа-листовки об изменниках, 19 мая он пишет Ленину в Москву: «Назначены членами реввоенсовета фронта Позерн и Шатов и направлены с двумя карательными ротами на фронт». Из дальнейшей переписки ясно, что «карательные роты» — подразделения, латающие дыры на фронте и собирающие бегущих. На другой день тому же адресату: «Фронт приводится в порядок. Посланы три карательные роты в Лугу, Гатчину и Красное Село. Мобилизованы все передовые силы и посланы на линию фронта». 21 мая: «Шестая дивизия, охраняющая Гатчинский район, разложилась окончательно. Три карательные роты, посланные из Питера, с трудом сдерживают отходящих, противник напирает на Гатчину». За несколько дней путем жестких мер на фронте, рабочих мобилизаций и укрепления 7-й армии ситуацию, казалось, удалось стабилизировать.
27 мая уже Ленин направляет в Петроград тревожную телеграмму: «Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличность в нашем тылу, а может быть и на самом фронте, организованного предательства. Только этим можно объяснить нападение со сравнительно незначительными силами, стремительное продвижение вперёд, а также неоднократные взрывы мостов на идущих в Петроград магистралях. Похоже на то, что враг имеет полную уверенность в отсутствии у нас сколько-нибудь организованной военной силы для сопротивления и, кроме того, рассчитывает на помощь с тыла (пожар артиллерийского склада в Ново-Сокольниках, взрывы мостов, сегодняшние известия о бунте в Оредеже). Просьба обратить усиленное внимание на эти обстоятельства, принять экстренные меры для раскрытия заговоров. Ленин». Сталин отвечает: «Мы пришли практическим путем к тому же выводу, к которому приходите Вы дедуктивным путем. Можете быть уверены, что будет сделано все, что возможно сделать». И в тот же день направляет сведения о поступивших пополнениях: «Обследование, предпринятое вместе с Позерном, показало что эти тринадцать тысяч —совершенно рыхлый элемент, который, если он будет пущен на фронт, разложит любую армию». Сталин понимает, что в сложившейся острой обстановке полагаться можно только на надёжные, сознательные части — мобилизованных рабочих и матросов.
Его худшие опасения оправдываются. «Сегодня утром, — пишет он Ленину 29 мая, — после начатого нами успешного наступления по всему фронту один полк в две тысячи штыков со своим штабом открыл фронт на левом фланге под Гатчиной, у станции Сиверская, и со своим штабом перешел на сторону противника». Назавтра, 30-го в Москву уходят подробности: «На сторону белых вчера перебежал третий петроградский полк петроградского формирования —2000 штыков. Коммунистов в нем не более 90. При перебежке коммунисты перебиты. По точным данным весь полк вчера же пущен в ход против нас. Сегодня он разбит нашими частями, есть пленные, которые подлежат торжественному расстрелу. Расследование начато вчера же. Семьи перебежчиков арестованы».
Крестьяне, не желающие воевать за свою же землю, бегут. Но бегут не просто, как обычные дезертиры. Их переводят на сторону противника их же командиры. Не помогли ни грозные приказы, ни предпринятые усилия по выявлению и предупреждению измены. Хотя, как следует из телеграммы, постфактум меры приняты самые крутые.
Между тем, к выступлению уже были готовы заговорщики и в кронштадтских фортах, и в штабах разного уровня. Ещё не зная всей правды, но верно оценивая масштабы угрозы, Сталин телеграфирует в Москву: «Весь Петроград, вся Петроградская фронтовая полоса опутаны сетью шпионажа. Нити шпионажа сходятся, Вы знаете, где. Ведется интенсивная работа по очистке. Обстановка требует от нас полной беспощадности. Вся беда в недостатке опытных работников по очистке. Считаю абсолютно необходимым срочный приезд Дзержинского и Кедрова недели на две для усиления работы особотдела и чека. Медведев не справляется». Уже на другой день Кедров на месте, но Сталин продолжает настаивать на приезде именно Дзержинского.
4 июня открытым текстом названы те, кто, по мнению Сталина, стоит за дезорганизацией петроградского фронта: «Посылаю взятый у швейцарцев документ. Из документа видно, что не только Всероглавштаб работает на белых (помните переход 11-й дивизии на сторону Краснова осенью прошлого года под Борисоглебском или переход полков на Пермском фронте), но и Полевой штаб Реввоенсовета Республики во главе с Костяевым (резервы распределяются и передвигаются Костяевым).
Весь вопрос теперь в том, чтобы Цека нашел в себе мужество сделать соответствующие выводы. Хватит ли у ЦК характера, выдержки.
Разбор материалов продолжается, причем открываются новые “неожиданности”. Я бы написал подробнее, но нет ни минуты свободного времени. Пусть Петерс расскажет».
Спустя много лет, Троцкий в книге, посвященной Сталину, иронизировал по поводу упомянутого в телеграмме документа, текст которого, к сожалению, до сих пор не опубликован. И иронизировал напрасно. Тогда, в 1919-м, он тоже возмущался в связи с обвинением и арестом Костяева, Вацетиса и других бывших генералов и офицеров, занимавших высшие военные должности в республике («причуды» и «озорство»), и получил от Ленина отповедь: «Т. Троцкий ошибается: ни причуды, ни озорства, ни каприза, ни растерянности, ни отчаяния, ни “элемента” сих приятных (Троцким с ужасной иронией бичуемых) качеств здесь нет. А есть то, что Троцкий обошел: большинство ЦК пришло к убеждению, что ставка “вертеп”, что в ставке неладно, и в поисках серьезного улучшения, в поисках средств коренного изменения, сделало определенный шаг. Вот и все».
Кстати, и Костяев, и Вацетис вскоре были освобождены. Персонально им обвинений в измене не предъявили. И хотя, простите, за бардак, который творился в Полевом штабе, они несли прямую ответственность, Советская власть их наказывать не стала. Гуманная была власть.
9 июня Сталин сообщает о новом предательстве среди прибывших пополнений. «Из пришедших от Всеросглавштаба подкреплений ярославского формирования полтора батальона вчера опять сдались по инициативе своих командиров. Недостаток надежных командиров сказывается все время». 10-го — то же: «На сторону противника перешла не одна рота, а три роты пехоты и один конный полк с двумя орудиями. Причина та же, о чем уже сообщалось».
11 июня в результате диверсии взорван минный склад на форту Павел, в результате чего форт основательно разрушен. А 13-го вспыхнул мятеж на форте Красная Горка. В результате в плен попали свыше 350 коммунистов, — отряд кронштадцев, прибывших накануне на помощь форту, — которые после пыток и издевательств были расстреляны мятежниками. Но в полной мере планам заговорщиков, рассчитывавших при поддержке британской эскадры захватить всю систему кронштадских укреплений, не суждено было сбыться. К мятежному форту присоседился только форт Серая Лошадь. А уже к 16 июня мятеж был подавлен, форты возвращены.
Чрезвычайные меры по выявлению и ликвидации измены стали приносить плоды. 18 июня Сталин сообщает в Москву: «В районе Кронштадта открыт крупный заговор. Замешаны начальники батарей всех фортов всего укреплённого кронштадтского района. Цель заговора — взять в свои руки крепость, подчинить флот, открыть огонь в тыл нашим войскам и прочистить Родзянко путь в Питер. У нас имеются в руках соответствующие документы.
Теперь для меня ясно то нахальство, с которым шёл Родзянко на Питер сравнительно небольшими силами. Понятна также наглость финнов. Понятны повальные перебежки наших строевых офицеров. Понятно также то странное явление, что в момент измены Красной Горки английские суда исчезли куда-то: англичане, очевидно, не считали “удобным” прямо вмешаться в дело (интервенция!), предпочитая явиться потом, после перехода крепости и флота в руки белых, с целью “помочь русскому народу” наладить новый “демократический строй”.
Очевидно, что вся затея Родзянко и Юденича (у которого сходятся все нити заговора, финансируемого Англией через итальянско-швейцарско-датское посольства) базировалась на удачном исходе заговора, надеюсь, задушенного нами в зародыше (все замешанные арестованы, следствие продолжается).
Моя просьба: не делать никаких послаблений арестованным чинам посольств, держать их при строгом режиме до момента окончания следствия, открывающего новые богатые нити.
Подробнее расскажу через дня три-четыре, когда я думаю приехать в Москву на день, если Вы не возражаете».
К 22 июня наметился явный перелом в ситуации: «За неделю не было у нас ни одного случая частичных или групповых перебежек. Дезертиры возвращаются тысячами. Перебежки из лагеря противника в наш лагерь участились. За неделю к нам перебежало человек 400, большинство с оружием».
Было бы занятно, если бы какой-нибудь въедливый и компетентный историк раскопал доказательства того, что все эти обратные перебежчики согласно майскому приказу были беспощадно поставлены к стенке. Правда, несмотря на достаточную сохранность архивов той поры, таких документов пока не нашли (а что искали, да ещё как, — сомневаться не стоит). Зато нет сомнений в том, что если бы в соответствии с приказом перебежчиков расстреливали, чего на фронте скрыть при всём желании нельзя, за пулей к красным бы не возвращались.
Насколько полно и своевременно удалось в мае-июне 1919 года воспрепятствовать изменнически-заговорщицкой деятельности, сказать трудно. Время показало, что ряд ключевых фигур, таких как назначенный в июле на должность начштаба 7 армии бывший полковник Генерального штаба Люденквист и ряд других, проявили себя как предатели позже, в ходе осеннего наступления Юденича на Петроград. Да и то, что заговор в кронштадских фортах не удалось раскрыть вовремя, успехом, наверное, не назовёшь. Однако можно с уверенностью утверждать, что игнорирование угрозы, которую представляли подобные заговоры, могло стоить нам реальной потери Петрограда в июне 1919 года. А значит миссию, возложенную на него ЦК, Сталин в Петрограде выполнил. И сделал это в своём стиле, активно вмешиваясь помимо своих прямых задач в вопросы снабжения армии боеприпасами и шинелями, неправомерной эвакуации из Петрограда санитарного управления, снабжения Балтфлота углем и нефтью, строительства военных укреплений, обеспечения секретности при пересылке ежедневных боевых сводок в звене дивизия — штабарм 7 и т.д., и т.д., и т.д.
И ещё. Говорят, Сталин был патологически подозрителен. Напраслину ведь возвёл на Вацетиса и Костяева! Не изменники они были, а просто не обеспечили в аппарате высших штабных органов Республики должного порядка и контроля, в результате чего там скопилась масса бывших офицеров, которым было все равно, на чьей стороне служить, лишь бы был усиленный паёк. И тут же беспрепятственно действовали настоящие предатели.
Сталину это всё почему-то показалось подозрительным, и он, наплевав на порядки, субординацию и т.п. поставил вопрос перед ЦК и добился качественного изменения ситуации.
А 26 июня за тысячи километров от Петрограда командующий 9 армией Южного фронта Красной Армии, бывший полковник Всеволодов, подорвав противоречивыми и неумелыми указаниями армейскую оборону, бросил свои гибнущие в кольце окружения дивизии, захватил семью и переехал в автомобиле на сторону белых.
Командующий Южным фронтом и член его РВС подозрительными не были.
продолжение следует..
Сергей Рыченков
|
