«Человек способен сделать путь великим, но великим человека делает путь». Конфуций сказал, а Сталин через две с половиной тысячи лет подтвердил эту мудрость.
Он знал толк не только в марксизме и ленинизме. Сталин до тонкостей разбирался в философии, начиная с аристотелевой метафизики и кончая гегельянской диалектикой. Смолоду был сведущ в истории и литературе, в психологии и религиозном мировоззрении. Ведь он окончил духовное училище в родном Гори, а потом прошёл полный курс обучения в Тифлисской духовной семинарии. Не закончил её и не был рукоположен в священники из-за того, что в 1899-м незадолго до выпускных экзаменов был исключён по политическим мотивам.
К тому времени он уже два года, как занимался революционно-пропагандистской работой и год, как состоял в грузинской организации социал-демократов. Выходит, что будущий Сталин совсем юным, в 15-летнем возрасте, находился у истоков коммунистического движения, зарождавшегося на одной шестой части суши. Ступени ученика, подмастерья и мастера революции он преодолевал быстро, но основательно. Революционная борьба превратила его в атеиста. Однако он остался эрудированным богословом, познавшим азы работы с людьми, обретшим способность вникать в их нужды, помогать найти ответы на мучившие вопросы.
Это умение было отшлифовано им в нелегальных марксистских кружках Тифлиса и Баку. Позже – в царских застенках. Пройденные им тюремно-ссыльные «университеты» по ряду преподанных там знаний были посолиднее некоторых высших учебных заведений. В течение всей своей жизни он осваивал премудрости бытия в общении со старшими и младшими, с соотечественниками и иностранцами. Он встречался с ними в цехах и мастерских, в казармах и окопах, на съездах и конференциях. В разное время ему стали хорошо знакомы и его хорошо узнали деревенская изба и лекционная аудитория, горный перевал и стокгольмский проспект, кремлёвские коридоры и ямщицкий тракт, перебежки под жандармскими пулями и жаркая дискуссия в Политбюро…
А в тот начальный период семинарская подготовка, помноженная на интенсивное самообразование, привела к тому, что 19-летний Иосиф Джугашвили получил от седовласых и седоусых рабочих многозначительное прозвище – Учитель. Сам он предпочитал, чтобы его называли другим псевдонимом – Коба.
Коба начинался так
В ноябре 1901-го он был направлен партией с первым самостоятельным заданием в Батум. Тогда это был третий после Баку и Тифлиса промышленный центр Закавказья. Из тридцатитысячного населения почти 10 тысяч составляли рабочие. Такой пролетарский слой давал городу хорошую революционную перспективу.
Благодаря работе молодого, но уже многоопытного, стойкого марксиста с ясным вѝдением задач и методов борьбы эта перспектива была успешно реализована.
Иным сегодняшним российским левым надо бы не нос воротить от Сталина и сталинизма, а постараться многое уразуметь. Например, как мог юноша-подпольщик, выводя на батумские улицы 3000 безоружных демонстрантов, обеспечивать их прикрытие тысячью (!) вооружённых боевиков. Кто-то из современных недокоммунистов невнятно бормочет: мол, раньше было легче. Он знает, что врёт. И мы знаем: сто лет назад добиваться того, чего добился Сталин, было несоизмеримо труднее.
Национальные антагонизмы носили, казалось бы, вечный характер. Даже среди батумских пролетариев грузины и русские, турки и греки, армяне и персы, осетины и болгары, китайцы и абхазы – все враждовали и сторонились друг друга. Как в этих условиях вести работу? Пустить всё на самотёк стихийного классового сознания – эту скрипучую телегу общественного развития? Сталин утихомирил национальные страсти оперативным психологическим приёмом. Бытовым – по форме, философско-политическим – по содержанию. Трудоёмким и безотказным.
Умер старик-армянин. Из рабочих, совершенно одинокий. Коба отложил стратегические вопросы своего задания и активно взялся за организацию погребения. По общекавказскому обычаю межнациональные распри во время похорон приглушались. Но этого было недостаточно для осуществления его плана. Он побудил соседей, и не только армянских, скинуться по копейке на необходимые траты. Сделал так, что гроб сколотил турок – извечный враг армян, а кувшин вина на помин души принёс грузин, который покойника недавно крыл матом. Тело обмыли абхазки. В оплакивании усопшего участвовала даже китайская семья. Аджарцы принесли цветы, курды выкопали могилу. Отпевал армянский священник, но гроб несли русские и греки. Их сменяли по очереди остальные, включая цыган. Скромный поминальный стол накрыли во дворе перса. Почти всё творилось безвозмездно. Даже поп не взял денег.
Прежде чем под вечер за этот стол во главе с Кобой сядет небольшое число рабочих, состоялось грандиозное траурное шествие через весь город. На глаза изумлённых горожан и нервной, суетящейся полиции тысячная и разноязыкая колонна провожала в последний путь своего безродного, классового собрата. Разогнать эту массу вечно пришибленных и угрюмых, но вдруг ощутивших прилив невиданных сил работяг было невозможно. Хотя бы потому, что не звучало никаких противоправительственных речей, не было ни листовок, ни флагов. Это выплеснется на батумские улицы позже. А пока состоялась могучая солидарность людей труда по мелкому, абсолютно антиисторическому поводу. Неизвестно, сколькими членами в результате пополнилась нелегальная парторганизация соцдеков. Зато известно, что за Батумом вскоре закрепилась слава города не только интернациональной дружбы, но и такого же бесстрашия.
Разрозненные документы об этом событии в архивах имеются. Мне же в советское время посчастливилось разговаривать с местным старожилом, которому было десять лет, когда он участвовал в том шествии за руку со своим отцом.
Прячась от царской охранки, недоедая и недосыпая, часто в кургузом пиджаке, надетом на голое тело, и в дырявых галошах на босу ногу, Коба за несколько месяцев создал в Батуме разветвлённую боеспособную организацию РСДРП, до смерти перепугав местные власти. Они ничего не могли поделать с Учителем и его сторонниками, бесстрашно шедшими с красным флагом сквозь нагайки и пули.
Стачки уже были не в новинку и сотрясали Российскую империю. В экономические требования бастующих всё чаще вплетались требования политические. Все подобные выступления подавлялись. Но благодаря сталинской организаторской работе в Батуме в 1902 году состоялась первая в стране увенчавшаяся победой забастовка рабочих под политическими лозунгами.
Стоит припомнить, что до этого, в 1900 году Коба был одним из организаторов первой на всём Кавказе маёвки – праздновании несколькими сотнями рабочих запрещённого Дня международной солидарности трудящихся. В 1901 году, опять-таки впервые на Кавказе, он лично вывел людей на первомайскую демонстрацию в центре Тифлиса.
При этом молодой революционер продолжал добывать денежные средства и оружие не только для грузинских ячеек, но для всей партии. Основывал подпольные типографии, писал прокламации, статьи, участвовал в теоретических спорах между социал-демократами, уже начавшими разделяться на будущих большевиков и меньшевиков.
…Не по-субтропически холодный, резкий ветер дул в лицо Кобе, возвращавшемуся из турецкой кофейни на батумской набережной, где состоялась явочная встреча. Ветер был на руку, позволял прикрываться стареньким башлыком без риска вызвать подозрение у шпиков, шнырявших в районе порта. Протяжно и низко звучал колокол православного собора, протяжно и высоко – голос муэдзина с минарета мечети. Качались и поскрипывали фелюги у деревянных причалов. Кто-то рыбачил на этих парусных лодках. Кто-то доставлял товары, в том числе контрабандные. Кто-то возил пассажиров. А кто-то, не знакомый с Кобой, но включённый в умело выстроенную им конспиративную цепочку, переправлял по его заочному указанию винтовки и патроны.
Идти приходилось пешком и далеко. Он возвращался в пригородное селение, где скрывался в крестьянском доме. По мощённой булыжником мостовой процокал конный казачий патруль. Проголодавшийся и продрогший Коба представил огонь в очаге, возле которого можно так славно погреться, пока в котелке варится мамалыга. К ней будет небольшой кусок солёного сыра и много пахучей зелени. Он словно ощутил вкус нехитрой деревенской еды и ускорил шаг. Завтра его спрячут в арбе под плетёнными корзинами, наполненными цитрусами, и через полицейские и казачьи заставы перевезут в другое место.
На дворе стоял 1902-й. За плечами три года жизни профессионального революционера. Вроде бы всего ничего. Но сколько опасностей было. А сколько ещё впереди. Его ожидали семь арестов, десять тюрем, шесть ссылок, пять побегов, две революции и гражданская война. В результате чего в 1920-м сорокалетнего Сталина в большевистской печати впервые назовут вождём. Ныне и присно, и во веки веков. Но ещё задолго до этого, в 1910-м, ссыльные, познакомившись с Джугашвили, прибывшим по этапу в Сольвычегодск Вологодской губернии, назвали его Кавказским Лениным.
…Батумский старожил, который подростком шёл за гробом безвестного старика, не подозревая, что вливается в ряды многомиллионной армии великого Сталина, много позже вступил в ВКП(б). Затем являлся членом КПСС. Сказать, что Родина и Сталин были для него святы – значит ничего не сказать. Поделюсь горькой, но честной мыслью: к счастью, он не дожил до перестройки. Он рассказывал мне, что всерьёз подумывал о самоубийстве после опозорившего нас на весь мир XX съезда. А впоследствии мечтал прикончить Хрущёва, когда тот в 1961 году нанёс визит в Батуми. Не берусь судить, на сколько лет сократил жизнь этого человека официальный антисталинизм. Но знаю, и не только с его слов, а из вердикта Истории, что неофициальный сталинизм ещё почти сорок лет после смерти вождя продлевал жизнь целой страны – СССР.
Когда невозможное возможно
Из искры возгоралось пламя, а из пламени в свою очередь летели искры высшего порядка, зажигавшие множество сердец-костров. Где только не воспылали они, делая видимым невидимое, действительным недействительное, осуществимым неосуществимое, возможным невозможное.
…Город Мосул надвое разделён рекой Тигр, в водах которой отражается бордовый закат. Смеркается, тёплый воздух густеет. Скоро в дорогу. На террасе дома, укрытого от посторонних глаз деревьями, прощальное чаепитие. Несколько беседующих стариков и молчаливых юношей. Поодаль во дворе двое с «Калашниковыми» за плечами. Родители дали каждому из присутствующих физическую жизнь, но жизнь осмысленную им дала партия. Некоторые обрели её с 1940-х годов, ещё при Юсуфе Салмане – основателе коммунистической партии Ирака. Им есть, что вспомнить и рассказать, чему научить.
Вьётся нить разговора с узелками памяти на ней, каждый из которых, как сжатый комочек бытия, таящий взрывную энергию.
Изредка, как и сейчас, Рашид курит наргиле (кальян). Ни годы, ни тяготы жизни коммуниста-подпольщика не согнули его. Седая, но густая шевелюра, юношеский блеск в мудром взгляде, сдержанные жесты, в которых угадываются большая воля и темперамент. Он не сутулится, ходит не инвалидной, а твёрдой, уверенной походкой, хотя мало я встречал людей, так основательно подорвавших своё здоровье.
Секрет в формуле: хочешь сохранить вечную молодость – сохрани вечные идеалы. Правда, сначала надо эти идеалы обнаружить, познать, после чего они вольются в тебя эликсиром вечно молодой истины. А истина, даже незначительная и повседневная, всегда антибуржуазна.
Летним мосульским вечером Рашид рассказал, как однажды в первый, но не в последний раз заглянул в лицо смерти. Он ни о чём не жалеет. Тем более, что тогда смерть испугалась, отошла от него. И не подходит до сих пор. Более того. Оказалось, являясь неизбежным концом нашего бренного существования, она тоже способна порождать новую, духовную жизнь.
Это было в 1953 году, – начал он не спеша. – Мне ещё девятнадцати не исполнилось, но партийная организация уже доверяла важные задания, за которые полиция вскоре выследила меня и я попал в тюрьму. Но тогда гулял пока на свободе. В тот навсегда запомнившийся день 6 марта, я зашёл подкрепиться в матам (кабачок), популярный и у рабочих, и у остальных жителей города. Еда там была вкусная и недорогая. Народу много, среди посетителей я узнал некоторых наших. Хозяина я тоже знал. А в углу за отдельным столиком сидел и ел фасулию неизвестный мне полицейский офицер. Я подошёл к товарищам, заговорил с ними. Вдруг все стали поворачиваться к маленькому радио, стоявшему на полке. Хозяин увеличил звук. Багдадская радиостанция передавала срочное сообщение: вчера в Москве умер Сталин!
Люди невольно поднялись со своих мест, – теперь Рашид говорил чуть быстрее, взволнованнее. – Воцарилась тишина. Передать словами, что творилось в моей душе, не берусь. Если бы рухнул потолок, наверное, я был бы потрясён меньше. Раздавалось лишь звяканье ложки полицейского, доедавшего свой обед и не обращавшего на нас внимания. Меня охватила ярость, кровь прилила к голове. «Сидит здесь живой и жрёт, а Сталина больше нет!». Вне себя от горя и гнева, я подскочил к его столику и дал затрещину, которая прозвучала как взрыв. Миска отлетела в сторону, облитый её содержимым полицейский упал вместе со стулом. Тишина стала просто гробовой. Я знал, что буду убит, но не пытался бежать. Меня шатало, в мозгу стучала одна мысль: Сталин умер, Сталин умер! Посетители матама отпрянули к стене, замерев в ожидании неминуемой расправы. Полицейский встал, отряхнулся и.., ни на кого не глядя, вышел.
Умолкнув, Рашид мимолётно улыбнулся и снова посерьёзнел:
Однажды уже после революции 1958 года, я проводил партсобрание в одной деревне. Было многолюдно и шумно, вопросы обсуждались серьёзные и долго, все устали. Поэтому, когда я закрыл собрание и собирался уходить, то был недоволен тем, что незнакомый мужчина попросил меня уделить ему время.
«Ты не узнаёшь меня?» – спросил он. «Нет». – «А помнишь 53-й год, полицейского офицера, которого ты ударил, узнав о смерти Сталина?» Я вгляделся. «Да, да. Не удивляйся. Я уже давно не полицейский, а член нашей партии. Ты знаешь, – продолжал он, – я ведь был вооружён и мог застрелить тебя за нападение на офицера, у меня была возможность разгромить всё заведение. Но меня поразило: как, почему, зачем этот мальчик, который и жизни-то ещё не знает, пошёл на верную смерть из-за кого-то умершего где-то. Ну не может такого быть. Я пришёл домой. Жена и дети заметили, что их муж и отец не в себе, но не приставали с расспросами. Вопросами задавался я сам. Кто такой Сталин, кто такие коммунисты, что в них такого особенного, если они способны с голыми руками идти против силы оружия? Мученики за веру и аллаха попадают в рай. А эти, я знаю, в бога не верят, но за свою веру и за своего вождя готовы принять всяческие муки. За что, во имя чего? Я долго думал. Потом стал много читать. Потом лучше присматриваться к тем, кого ловил и сажал. В общем, на следующий год вступил в подпольную ячейку компартии. Ирония судьбы: бывшие коллеги-полицейские упрятали и меня за решётку. Если бы не революция, мне было несдобровать. Недавно старший сын тоже стал коммунистом».
В заключение Рашид сказал:
Мы подружились и часто встречались, пока после баасистского переворота в 1963 году я не уехал надолго в эмиграцию. Затем настали времена Хусейна, войн, разрухи. Мой друг погиб, выполняя задание партии. Но я знаю, что, когда скончался Сталин, он родился заново, после чего прожил, по-сталински, ещё одну – главную жизнь.
Век XX и XXI. Батуми и Мосул. Порт и набережная, где действовали Коба и его товарищи, а неподалёку бегал десятилетний мальчуган. Река и горы, где действовали Рашид и его товарищи, а мимо ходили ничего не подозревавшие люди. Всё это уплыло в прошлое, качаясь на волнах памяти и огибая рифы реальности… Сейчас на одном из названных рифов правит бал антикоммунистическая свора псевдохристиан, на другом – такая же свора псевдомусульман. Если не действовать по-сталински, то засели они надолго.
Вернувшись из-за горизонта странствий к домашнему берегу, я подолгу гляжу в море мечты и размышляю. Там остались встречи с людьми-кораблями и их замысловатыми судьбами-курсами. Там дозаряжался я энергетикой тех, кто покорял идейное время и пространство, имея чистые, светлые цели. Услышишь такое, узнаешь таких – и сладкая судорога любви к другу и ненависти к врагу сдавит горло, объяст ноющую душу. Из самых её чувственных глубин, как стон и клич, исходит тогда жгучее желание: будьте счастливы и живите долго все, кто давно обрёл и никогда не терял нашего общего идеала, все, кому он открывается сейчас и будет открываться потом!
|
