Луначарский А. В.

Лекция 8

Вольтер был во многом предшественником правого течения буржуазии эпохи революции, но в то же предреволюционное время были и такие писатели, из которых вышел центр, жирондисты, просвещенная буржуазия, буржуазная интеллигенция, дошедшая до идеи республики, дошедшая до великолепного плана народного образования, который развернул Кондорсе, до всего республиканского радикализма, в котором много прекрасного при всей его ограниченности.

Той группой буржуазии, наиболее интеллигентной частью революционной буржуазии, которая создала ее идеологическую базу, были так называемые энциклопедисты.

Так как их «Энциклопедия» есть чисто философская вещь, то мне приходится на ней остановиться лишь мимоходом. Напомню вам, что те остроумные, чрезвычайно честные мыслители, которых Плеханов причисляет к прямым предшественникам Маркса,⁹ относились именно к этой группе. Здесь мы найдем Гельвеция и Гольбаха, основателей буржуазного материализма, основателей безбожной и аморальной этики. Их сочинения можно и сейчас еще читать с громадной пользой. Им не столь важна была охрана собственников, сколько стремление развернуть во всю ширь свою мысль, направленную против старого порядка. Они не только чувствовали ненависть к старому порядку, но вполне ясно сознавали, что надо приступить к его разрушению и к созданию порядка нового.

Вся «Энциклопедия» представляет собою словарь, в котором за каждым словом вы видите борьбу против предрассудков, против старого, борьбу за просвещенную демократию, за научно устроенную жизнь. Энциклопедисты, конечно, не могли быть коммунистами. В отдельных случаях, правда, они подходили к коммунизму — например, аббат Морелли написал совершенно социалистическую книжку,¹⁰ хотя он не был политическим борцом, каким был Бабёф. Но из энциклопедистов никто не был политическим борцом — они были подготовителями революции. Их идеалом была просвещенная демократия, устраивающая свою жизнь по последнему слову науки.

Мы теперь знаем, что подлинно просвещенная демократия, то есть действительная власть народа, действительно устраивающего свою жизнь по последнему слову науки, это и есть коммунизм. Для того времени это еще не было ясно. Последнее слово науки как будто бы упиралось тогда в буржуазную демократию, а, как мы знаем, буржуазная демократия основывается вся на неравенстве и на несправедливости. В этом была трагедия.

Читать далее...

Луначарский А. В.

Лекция 8

Французская революция обыкновенно характеризуется как революция буржуазная. Но было бы в высшей степени примитивно рассматривать здесь буржуазию как целостный класс, и, конечно, совершенно неверно считать буржуазию единственным классом, совершавшим революцию 1789 года.

Буржуазия была одной из главных групп, действовавших в революции. Но буржуазия, в свою очередь, была расслоена на несколько групп, враждовавших между собою смертельно.

Буржуазия богатая — откупщики, генеральные фермеры, всякого рода банкиры, богатейшие купцы, владельцы разных мануфактур — не желала ничего, кроме введения — может быть, даже ослабленной — конституции английского образца, и стояла за сохранение королевской власти.

Средняя буржуазия, к которой относились главным образом верхушка интеллигенции, отчасти зажиточные торговцы и наиболее зажиточный, наиболее культурный слой ремесленников, была настроена республикански, полагая, что никакой королевской власти не нужно, но стремилась к демократии ограниченной, цензовой, которая отнюдь не давала бы прав простонародью, в особенности неимущему простонародью, то есть мелким ремесленникам, подмастерьям, рабочим мануфактуры и бездомным людям. Франция была страшно разорена, и там была масса люмпен–пролетариата, бродячего люда. Буржуазия не хотела, чтобы это отребье общества имело влияние на республику.

Интересы этой среднебуржуазной формации выразила жиронда, партия буржуазии, более или менее смыкавшаяся с левой частью дворянства, желавшей сохранить во Франции монархию. Уже здесь вы видите самую резкую вражду. Жирондисты и конституционалисты считали друг друга извергами и, несмотря на то, что ни та, ни другая партия отнюдь не вводила в систему террор, как делала это крайняя левая партия, тем не менее они охотно пользовались в борьбе друг против друга самыми решительными мерами. В глазах умеренного конституционалиста, богатого буржуа, даже жирондист был, в сущности говоря, разбойником или, по крайней мере, беспочвенным мечтателем, который опасен для Франции, так как хочет вести ее по путям ему самому неизвестным.

А рядом с этими партиями выдвигалась Гора. Во главе Горы, якобинцев и кордельеров, стояли типичные представители мелкой буржуазии. Частью это были врачи без практики, как, например, Марат, неудавшиеся журналисты, мелкие адвокаты, каким был Робеспьер, то есть бедная, неимущая интеллигенция. Частью это были не особенно зажиточные мелкие предприниматели, пивовары, «мастера–хозяева», владельцы разных мастерских, парикмахерских и т. д. — словом, мелкий люд. Из этого слоя набирался штаб. Мы не находим в нем почти ни одной фигуры, которая представляла бы собою парижский пролетариат, зародыш которого тогда уже возник. Но то обстоятельство, что возглавляли Гору большею частью представители интеллигенции, не определяет ее сущности.

Читать далее...

Козинцев Григорий Михайлович [9(22).3.1905, Киев, ‒ 11.5.1973, Ленинград], советский кинорежиссёр, народный артист СССР (1964). Лауреат двух Сталинских (1941, 1948) и Ленинской премий (1965).

Биография

Учился в петроградской АХ. В 1921 вместе с Л. З. Траубергом и С. И. Юткевичем организовал киногруппу под названием Фабрика эксцентрического актёра (ФЭКС).

В 1924 начал работать на кинофабрике «Севзапкино» (ныне киностудия «Ленфильм»). Первые режиссёрские работы Козинцева и Трауберга (работали совместно до 1946) в «немом» кино ‒ «Похождения Октябрины» (1924), «Шинель» (1926, по Н. В. Гоголю), «Чёртово колесо» (1926), «С. В. Д.» (1927) и другие ‒ отличались эксцентризмом, стремлением к поискам острой новой кинематографической выразительности, ограничивавшейся иногда формальным экспериментаторством. Последующие картины ‒ «Новый Вавилон» (1929) и др. ‒ определили поворот к социально значимой теме.

Звуковой фильм «Одна» (1931) явился переходом к реалистическому искусству. Выдающимся достижением советского киноискусства стали их фильмы «Юность Максима» (1935), «Возвращение Максима» (1937), «Выборгская сторона» (1939). В этой трилогии был создан художественно убедительный типический образ русского рабочего-большевика революционной эпохи (в главной роли ‒ Б. П. Чирков). В фильмах во всей полноте проявились гражданский пафос, зрелое мастерство режиссёров.

Козинцев поставил биографические фильмы: «Пирогов» (1947), «Белинский» (1953). Выступал и как театральный режиссёр, осуществил постановку трагедий У. Шекспира «Король Лир» (1941), «Отелло» (1943), «Гамлет» (1954) в ленинградских театрах.

Значительные работы Козинцева связаны с экранизацией им трагедий Шекспира «Гамлет» (1964: Ленинская пр., 1965) и «Король Лир» (1971). Эти фильмы и фильм «Дон Кихот» (1957, по Сервантесу) отличало углублённое развитие тем гуманизма, социальной справедливости, борьбы со всеми формами человеконенавистничества.

Козинцев занимался педагогической деятельностью (1922‒1926 ‒ мастерская ФЭКС, 1926‒1932 ‒ Ленинградский институт сценического искусств, с 1941 ‒ ВГИК).

Умер 11 мая 1973 года в Ленинграде.

Читать далее...

Гениальные мастера советского кино

Луков Леонид Давыдович [19.4(2.5).1909, Мариуполь, — 24.4.1963, Ленинград], советский режиссёр, народный артист РСФСР (1957).

Член КПСС с 1941.

В 1928 окончил рабфак. Был журналистом.

В кино выступил со сценарием фильма "Ванька и Мститель" (1928). Участвовал как режиссёр в коллективе "Кинокомсомол" (Харьков), выпустившем документальные короткометражные киноочерки "Родина моя — комсомол" (1932).

Создал ряд картин о шахтёрах (одна из ведущих тем его творчества): "Итальянка" (1931), "Я люблю" (1936, по А. Авдеенко), "Большая жизнь" (1940, 1-я серия), "Донецкие шахтёры" (1951).

События Гражданской войны 1918—20 нашли отражение в фильмах: "Александр Пархоменко" (1942), "Олеко Дундич" (1958, совместно советско-югославская постановка); Великой Отечественной войны 1941—45 — в кинокартинах "Два бойца" (1943, по Л. Славину), "Это было в Донбассе" (1945), "Рядовой Александр Матросов" (1948), "К новому берегу" (1955, по роману В. Лациса). Луков экранизировал спектакли Малого театра "Варвары" и "Васса Железнова" Горького (оба в 1953).

В 50—60-е годы поставил фильмы: "Об этом забывать нельзя" (1954), "Разные судьбы" (1956), "Две жизни" (1961).

Читать далее...

Итак,  цивилизация является той ступенью общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем прежнем обществе.

Производство на всех предшествовавших ступенях общественного развития было по существу коллективным, равным образом и потребление сводилось к прямому распределению продуктов внутри больших или меньших коммунистических общин. Этот коллективный характер производства осуществлялся в самых узких рамках, но он влек за собой господство производителей над своим производственным процессом и продуктом производства. Они знают, что делается с продуктом: они потребляют его, он не выходит из их рук, и пока производство ведется на этой основе, оно не может перерасти производителей, не может породить таинственные, чуждые им силы, как это постоянно и неизбежно бывает в эпоху цивилизации.

Но в этот производственный процесс медленно проникает разделение труда. Оно подрывает коллективный характер производства и присвоения, оно делает преобладающим правилом присвоение отдельными лицами и вместе с тем порождает обмен между ними - как это происходит, мы исследовали выше. Постепенно товарное производство становится господствующей формой.

При товарном производстве, производстве уже не для собственного потребления, а для обмена, продукты по необходимости переходят из рук в руки. Производитель при обмене отдает свой продукт; он уже не знает, что с ним станет. Когда же в роли посредника между производителями появляются деньги, а вместе с деньгами купец, процесс обмена становится еще запутаннее, конечная судьба продуктов еще неопределеннее. Купцов много, и ни один из них не знает, что делает другой. Товары теперь переходят уже не только из рук в руки, но и с рынка на рынок; производители утратили власть над всем производством условий своей собственной жизни, но эта власть не перешла и к купцам. Продукты и производство попадают во власть случая.

Читать далее...

Итак, государство никоим образом не представляет собой силы, извне навязанной обществу. Государство не есть также "действительность нравственной идеи", "образ и действительность разума", как утверждает Гегель. Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах "порядка". И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство.

Итак, государство существует не извечно. Были общества, которые обходились без него, которые понятия не имели о государстве и государственной власти. На определенной ступени экономического развития, которая необходимо связана была с расколом общества на классы, государство стало в силу этого раскола необходимостью. Мы приближаемся теперь быстрыми шагами к такой ступени развития производства, на которой существование этих классов не только перестало быть необходимостью, но становится прямой помехой производству. Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором.

Читать далее...

Германцы, по свидетельству Тацита, были очень многочисленным народом. Приблизительное представление о численности отдельных германских народов мы получаем у Цезаря; он определяет число появившихся на левом берегу Рейна узипетов и тенктеров в 180 000 человек, включая женщин и детей. Следовательно, около 100 000 человек приходилось на каждый отдельный народ (Принятое здесь число подтверждается одним местом у Диодора о галльских кельтах: «В Галлии живёт много народностей неодинаковой численности. У крупнейших из них численность населения достигает приблизительно 200 000 человек, у самых малых — 50 000» (Diodorus Siculus, V, 25). В среднем, следовательно, — 125 000; галльские отдельные народы, ввиду более высокой ступени их развития, безусловно следует считать несколько большими по численности, чем германские.), что уже значительно превышало, например, общее число ирокезов в период их расцвета, когда они, не достигая 20 000 человек, стали грозой всей страны, от Великих озёр до Огайо и Потомака. Если мы попытаемся наметить на карте, как, согласно дошедшим до нас сведениям, были расположены более известные народы, поселившиеся вблизи Рейна, то каждый такой народ в отдельности займёт в среднем приблизительно площадь прусского административного округа, то есть около 10 000 кв. километров, или 182 кв. географические мили. Но Germania Magna (— Великая Германия. Ред.) римлян охватывает, вплоть до Вислы, в круглых цифрах 500 000 кв. километров. При средней численности отдельных народов в 100 000 человек общая численность населения всей Germania Magna должна была доходить до пяти миллионов; для варварской группы народов — цифра значительная, для наших условий — 10 человек на квадратный километр, или 550 на квадратную географическую милю, — крайне малая. Но этим отнюдь не исчерпывается число живших в то время германцев. Мы знаем, что вдоль Карпат до самого устья Дуная жили германские народы готской группы племён — бастарны, певкины и другие, столь многочисленные, что Плиний считал их пятой основной группой германских племён

Читать далее...

Рамки настоящей работы не позволяют нам подробно рассмотреть институты родового строя, существующие ещё поныне у самых различных диких и варварских народов в более или менее чистой форме, или следы этих институтов в древней истории азиатских культурных народов. Те и другие встречаются повсюду. Достаточно нескольких примеров. Ещё до того как узнали, что́ такое род, Мак-Леннан, который больше всего приложил усилий к тому, чтобы запутать смысл этого понятия, доказал его существование и в общем правильно описал его у калмыков, черкесов, самоедов (Прежнее название ненцев. Ред.) и у трёх индийских народов — варли, магаров и манипури ¹³². Недавно М. Ковалевский обнаружил и описал его у пшавов, хевсуров, сванов и других кавказских племён ¹³³. Здесь мы ограничимся некоторыми краткими замечаниями о существовании рода у кельтов и германцев.

Древнейшие из сохранившихся кельтских законов показывают нам род ещё полным жизни; в Ирландии он, по крайней мере инстинктивно, живёт в сознании народа ещё и теперь, после того как англичане насильственно разрушили его; в Шотландии он был в полном расцвете ещё в середине прошлого столетия и здесь был также уничтожен только оружием, законодательством и судами англичан.

Древнеуэльские законы, записанные за много столетий до английского завоевания ¹³⁴, самое позднее в XI веке, свидетельствуют ещё о наличии совместной обработки земли целыми сёлами, хотя и в виде только сохранившегося как исключение пережитка общераспространённого ранее обычая; у каждой семьи было пять акров для самостоятельной обработки; наряду с этим один участок обрабатывался сообща и урожай подлежал дележу. Не подлежит сомнению, что эти сельские общины представляют собой роды или подразделения родов; это доказывает уже аналогия с Ирландией и Шотландией, если даже новое исследование уэльских законов, для которого у меня нет времени (мои выдержки сделаны в 1869 г. ¹³⁵), прямо не подтвердило бы этого.

Читать далее...

Из сказания об основании Рима видно, что первое поселение было создано рядом объединившихся в одно племя латинских родов (согласно сказанию, их было сто), к которым вскоре присоединилось одно сабельское племя, также будто бы насчитывавшее сто родов, а затем и состоявшее из различных элементов третье племя, также имевшее, по преданию, сто родов. Весь рассказ с первого взгляда свидетельствует о том, что здесь не было ничего естественно сложившегося, кроме рода, да и последний в некоторых случаях был лишь ветвью первоначального рода, продолжавшего существовать на старой родине. На племенах лежит печать искусственного образования, однако большей частью из родственных элементов и по образцу древнего, естественно выросшего, а не искусственно созданного племени; при этом не исключено, что ядром каждого из трёх племён могло служить подлинное старое племя. Промежуточное звено, фратрия, состояло из десяти родов и называлось курией; их было, таким образом, тридцать.

Общепризнано, что римский род был таким же институтом, как и род греческий; если греческий род представляет собой дальнейшее развитие той общественной ячейки, первобытную форму которой мы находим у американских краснокожих, то это целиком относится и к римскому роду. Мы можем поэтому быть здесь более краткими.

Римский род, по крайней мере в древнейшую пору существования города, имел следующее устройство:

1. Взаимное право наследования членов рода; имущество оставалось внутри рода. Так как в римском роде, как и в греческом, господствовало уже отцовское право, то потомство по женской линии исключалось из наследования. По законам Двенадцати таблиц ¹²², древнейшему известному нам писаному памятнику римского права, в первую очередь наследовали дети как прямые наследники, за их отсутствием — агнаты (родственники по мужской линии), а за отсутствием последних — члены рода. Во всех случаях имущество оставалось внутри рода.

Читать далее...

Как развилось государство, частью преобразуя органы родового строя, частью вытесняя их путём внедрения новых органов и, в конце концов, полностью заменив их настоящими органами государственной власти; как место подлинного «вооружённого народа», защищавшего себя собственными силами в своих родах, фратриях и племенах, заняла вооружённая «публичная власть», которая была подчинена этим государственным органам, а следовательно, могла быть применена и против народа, — всё это, по крайней мере в начальной стадии, мы нигде не можем проследить лучше, чем в Древних Афинах. Смена форм в основном изображена Морганом, анализ же порождающего её экономического содержания мне приходится большей частью добавлять.

В героическую эпоху четыре племени афинян занимали в Аттике ещё обособленные области; даже составлявшие их двенадцать фратрий, по-видимому, имели ещё отдельные поселения в виде двенадцати городов Кекропа. Организация управления соответствовала героической эпохе: народное собрание, народный совет, басилей. В эпоху, с которой начинается писаная история, земля была уже поделена и перешла в частную собственность, как это и свойственно сравнительно уже развитому к концу высшей ступени варварства товарному производству и соответствующей ему торговле товарами. Наряду с зерном производилось также вино и растительное масло; морская торговля по Эгейскому морю всё более изымалась из рук финикийцев и попадала большей частью в руки жителей Аттики. Благодаря купле и продаже земельных владений, благодаря дальнейшему развитию разделения труда между земледелием и ремеслом, торговлей и судоходством члены родов, фратрий и племён должны были весьма скоро перемешаться между собой; на территории фратрии и племени селились жители, которые, хотя и были соотечественниками, всё же не принадлежали к этим объединениям, следовательно, были чужими в своём собственном месте жительства. Ведь каждая фратрия и каждое племя в мирное время сами управляли своими делами, не обращаясь в Афины к народному совету или басилею. Но те, кто жил на территории фратрии или племени, не принадлежа к ним, не могли, разумеется, принимать участия в этом управлении.

Читать далее...

Греки, подобно пеласгам и другим соплеменным народам, уже в доисторическое время были организованы сообразно тому же органическому ряду, что и американцы: род, фратрия, племя, союз племён. Фратрии могло не быть, как у дорийцев, союз племён мог образоваться не везде, но во всех случаях основной ячейкой был род. К моменту своего появления на исторической арене греки стояли на пороге цивилизации; между ними и американскими племенами, о которых была речь выше, лежат почти целых два больших периода развития, на которые греки героической эпохи опередили ирокезов. Род греков поэтому уже отнюдь не архаический род ирокезов, печать группового брака начинает заметно стираться. Материнское право уступило место отцовскому; возникающее частное богатство пробило этим свою первую брешь в родовом строе. Вторая брешь была естественным следствием первой: так как после введения отцовского права имущество богатой наследницы должно было бы при её замужестве переходить к её мужу, следовательно, в другой род, то была подорвана основа всего родового права и не только стали допускать, но и сделали для такого случая обязательным, чтобы девушка выходила замуж внутри своего рода в интересах сохранения за последним этого имущества.

Согласно греческой истории Грота⁹⁵ афинский род, в частности, покоился на следующих основаниях:

1. Общие религиозные празднества и исключительное право жречества совершать священные обряды в честь определённого бога, предполагаемого родоначальника рода и обозначаемого в качестве такового особым прозвищем.

2. Общее место погребения (ср. «Эвбулид» Демосфена⁹⁶).

3. Право взаимного наследования.

4. Взаимная обязанность оказывать друг другу в случае насилия помощь, защиту и поддержку.

5. Взаимное право и обязанность в известных случаях вступать в брак внутри рода, особенно когда дело касалось девушек-сирот или наследниц.

6. Владение, по крайней мере в некоторых случаях, общим имуществом, наличие собственного архонта (старейшины) и казначея.

Далее, несколько родов было объединено во фратрию,

Читать далее...

Мы переходим теперь к другому открытию Моргана, имеющему, по меньшей мере, такое же значение, как и воссоздание первобытной формы семьи на основании систем родства. Морган доказал, что обозначенные именами животных родовые союзы внутри племени у американских индейцев по существу тождественны с genea греков и gentes римлян; что американская форма — первоначальная, а греко-римская — позднейшая, производная; что вся общественная организация греков и римлян древнейшей эпохи с её родом, фратрией и племенем находит себе точную параллель в организации американо-индейской; что род представляет собой учреждение, общее для всех народов, вплоть до их вступления в эпоху цивилизации и даже ещё позднее (насколько можно судить на основании имеющихся теперь у нас источников). Доказательство этого сразу разъяснило самые трудные разделы древнейшей греческой и римской истории и одновременно дало нам неожиданное истолкование основных черт общественного строя первобытной эпохи до возникновения государства. Каким простым ни кажется это открытие, когда оно уже известно, всё же Морган сделал это только в последнее время; в своей предыдущей книге, вышедшей в 1871 г.⁸⁶, он ещё не проник в эту тайну, раскрытие которой заставило с тех пор приумолкнуть на время обычно столь самоуверенных английских знатоков первобытной истории.

Латинское слово gens, которое Морган везде употребляет для обозначения этого родового союза, происходит, как и греческое равнозначащее genos, от общеарийского корня gan (по-немецки kan, так как здесь, по общему правилу, вместо арийского g должно стоять k), означающего «рождать». Gens, genos, санскритское dschanas, готское (по указанному выше правилу) kuni, древнескандинавское и англосаксонское kyn, английское kin, средневерхненемецкое künne означают одинаково род, происхождение. Однако латинское gens и греческое genos употребляются специально для обозначения такого родового союза, который гордится общим происхождением (в данном случае от одного общего родоначальника) и образует в силу связывающих его известных общественных и религиозных учреждений особую общность, происхождение и природа которой оставались, тем не менее, до сих пор неясными для всех наших историков.

Читать далее...