Предисловие автора

Я работал над этой книгой в течение двух лет, отдавая ей много времени и труда. И если ее достоинства и недостатки не говорят сами за себя при чтении, значит моя работа пошла впустую.

Если бы я мог выступить с оправданиями того неумеренного вымысла, каким являются Полипы и Министерство Волокиты, я стал бы искать этих оправданий в повседневной жизни рядового англичанина, не говоря уже о том незначительном обстоятельстве, что столь бесцеремонное нарушение приличий было допущено мною в дни войны с Россией и судебного разбирательства в Челси. [1] Если бы я решился отстаивать право на существование столь экстравагантного персонажа, как мистер Мердл, я бы намекнул, что он был задуман после эпопеи с железнодорожными акциями, в пору деятельности некоего Ирландского банка и еще одного-двух столь же почтенных учреждений. [2] Если бы мне понадобились смягчающие обстоятельства для фантастического утверждения, будто дурной замысел иногда прикидывается замыслом добрым и сугубо благочестивым, я сослался бы на ту любопытную случайность, что это утверждение, выраженное в крайней форме на страницах данной книги, совпало по времени с публичным допросом директоров Королевского британского банка.[3] Но я готов, если потребуется, подчиниться заочному приговору по всем этим пунктам, и признать мнение авторитетов, что ничего подобного никогда не имело места в нашей стране.

Некоторые из моих читателей, быть может, пожелают узнать, сохранилась ли тюрьма Маршалси, хотя бы частью, до нашего времени. Я сам этого не знал, пока писал свою книгу, и только когда работа уже близилась к концу, отправился взглянуть. Я увидел, что на месте наружного дворика, так часто упоминающегося на этих страницах, красуется бакалейная лавка; и это заставило меня предположить, что от старой тюрьмы камня на камне не осталось. Однако, бродя по одной из близлежащих улиц, обозначенной как «Энджел-Корт, ведущая к Бермондси», я вдруг очутился на «Маршалси-Плейс» и не только признал в стоящих там домах большую часть строений старой тюрьмы, но даже убедился, что целы те помещения, которые я мысленно видел перед собой, когда работал над жизнеописанием Крошки Доррит. Какой-то неправдоподобно крошечный мальчуган, державший на руках неправдоподобно громадного младенца, с почти сверхъестественной точностью рассказал мне о прошлом этих мест. Откуда у этого юного Ньютона (ибо я считаю его вполне достойным такого наименования) подобная осведомленность — мне неизвестно; чтобы почерпнуть ее из личного опыта, он должен был родиться на четверть века раньше. Указав на окно комнаты, где появилась на свет Крошка Доррит и где столько лет прожил ее отец, я спросил, кто там живет теперь. Мой собеседник ответил: «Том Питик». Я спросил, кто такой Том Питик, и услышал в ответ: «Джека Питика дядя».

     Я не могу упустить удобного случая и попрощаюсь со своими читателями на этом месте, предназначенном для разного рода  приветствий,  хотя  мне  нужно только одно - засвидетельствовать  безграничную  теплоту  и  искренность  их чувств на всех стадиях путешествия, которое мы только что завершили.

     Если кто-либо из них испытал скорбь, знакомясь с некоторыми из  главных эпизодов этой вымышленной истории, я надеюсь, что такая скорбь сближает друг с другом тех, кто ее  разделяет.  Это  не  бескорыстно  с  моей  стороны.  Я претендую на то, что и я ее испытывал, по крайней мере так же, как и  всякий другой, и мне хотелось бы, чтобы обо  мне  благосклонно  вспоминали  за  мое участие в этом переживании.      Девоншир. Марта 24, 1848 Читать далее...

       ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА*

     В предисловии к первому изданию этой  книги  я  говорил,  что  чувства, которые я испытываю,  закончив  работу,  мешают  мне  отступить  от  нее  на достаточно большое расстояние и отнестись к своему  труду  с  хладнокровием, какого требуют подобные официальные  предварения.  Мой  интерес  к  ней  был настолько свеж и силен,  а  сердце  настолько  разрывалось  меж  радостью  и скорбью - радостью достижения давно  намеченной  цели,  скорбью  разлуки  со многими спутниками и товарищами, - что я  опасался,  как  бы  не  обременить читателя слишком доверительными сообщениями и касающимися только меня одного эмоциями.

     Все, что я мог бы  сказать  о  данном  повествовании  помимо  этого,  я попытался сказать в нем самом.

     Возможно, читателю не  слишком  любопытно  будет  узнать,  как  грустно откладывать перо, когда двухлетняя работа  воображения  завершена;  или  что автору чудится, будто он отпускает в  сумрачный  мир  частицу  самого  себя, когда толпа живых существ, созданных силою его ума, навеки уходит  прочь.  И тем не менее мне нечего к этому прибавить; разве  только  следовало  бы  еще признаться (хотя, пожалуй, это и не  столь  уж  существенно),  что  ни  один человек неспособен, читая эту историю, верить в нее  больше,  чем  верил  я, когда писал ее. Читать далее...

В свое время сочли грубым и непристойным, что я выбрал некоторых героев этого повествования из среды самых преступных и деградировавших представителей лондонского населения.

Но одна из задач этой книги - показать суровую правду, даже когда она выступает в обличье тех людей, которые столь превознесены в романах, а посему я не утаил от своих читателей ни одной дырки в сюртуке Плута, ни одной папильотки в растрепанных волосах Нэнси. Я совсем не верил в деликатность тех, которым не под силу их созерцать. У меня не было ни малей- шего желания завоевывать сторонников среди подобных людей. Я не питал уважения к их мнению, хорошему или плохому, не добивался их одобрения и не для их развлечения писал.

 О Нэнси говорили, что ее преданная любовь к свирепому грабителю кажется неестественной. И в то же время возражали против Сайкса, - довольно непоследовательно, как смею я думать, - утверждая, будто краски сгущены, ибо в нем нет и следа тех искупающих качеств, против которых возражали, находя их неестественными в его любовнице. В ответ на последнее возражение замечу только, что, как я опасаюсь, на свете все же есть такие бесчувственные и бессердечные натуры, которые окончательно и безнадежно испорчены. Как бы там ни было, я уверен в одном: такие люди, как Сайкс, существуют, и если пристально следить за ними на протяжении того же периода времени и при тех же обстоятельствах, что изображены в романе, они не обнаружат ни в одном своем поступке ни малейшего признака добрых чувств. То ли всякое, более мягкое человеческое чувство в них умерло, то ли заржавела струна, которой следовало коснуться, и трудно ее найти - об этом я не берусь судить, но я уверен, что дело обстоит именно так. Читать далее...

И потому велико было удивление толпы, в несметном числе наполнявшей зал в ожидании вердикта суда, когда председатель прочел приговор, которым Тапиока присуждался к шести годам тюремного заключения.

– На сколько? – переспросил Тапиока, плохо расслышавший.

– На шесть лет, – грустно повторил ему начальник карабинеров.

Тогда Тапиока со своеобразной торжественностью поднял руку по направлению к судьям и возгласил несколько приподнятым взволнованным голосом.

– Я не крал ничего… Но если за кражу трех мильонов полагается всего шесть лет отсидки, – ладно же!…

Все замерли в ожидании.

– Ладно! Тогда даю слово, что как только выйду на волю, все сделаю, чтобы и впрямь их украсть!

Среди оглушительного шума публика поднялась уже, чтобы направиться к выходу, как вдруг громкий, звучный и властный голос, заставивший вздрогнуть синьору Орнано, покрыл собою весь этот гвалт.

– Маленькое заявление, господин председатель! – крикнул этот голос.

   КНИГА БОЛЬШОЙ ПРАВДЫ И БОЛЬШОЙ ДУШИ

   Константин Федин - сам превосходный стилист и тонкий взыскательный ценитель художественной литературы - назвал "Повесть о детстве" великолепной книгой Написанная уже в последний период долгого творческого пути Федора Васильевича Гладкова, "Повесть о детстве", сразу же после своего появления в 1949 году, заняла место в ряду лучших произведений советской литературы В ней закономерно увидели продолжение славной традиции классической русской и советской литератур Речь идет о прекрасном и труднейшем жанре художественной литературы - произведениях о детстве О них можно сказать, перефразируя слова Горького, что писать о своем детстве надо так же хорошо как и о взрослых героях, только еще лучше!
   А начало этой традиции следует отнести к пятидесятым годам прошлого века Тогда почти одновременно выходят в свет "Детство" (а затем "Отрочество" и "Юность") Льва Толстого, "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова внука" С Т Аксакова Они стали событиями тогдашней литературной жизни Примечательна такая деталь - для Льва Толстого это был литературный дебют, ему было тогда 24 года, в то время как Аксакову уже перевалило за 60 Уже при своем рождении в русской литературе этот жанр как бы подчеркнул, что ему "все возрасты покорны"
   Первые повести Льва Толстого позволили Н Чернышевскому сделать проницательный вывод "Две черты - глубокое знание тайных движений психической жизни и непосредственная чистота нравственного чувства всегда останутся существенными чертами его таланта " А Герцен по поводу произведений Аксакова заметил, что они помогают "узнать наше неизвестное прошедшее"
   Традиция этого жанра была продолжена затем "Пошехонской стариной" М Е Салтыкова-Щедрина, позднее - "Детством Темы" Н. Гарина-Михайловского, "Детством Никиты" А Толстого В 1913 году появляется "Детство" М. Горькогопервая часть его автобиографической трилогии. Это было принципиально новым явлением в традиции литературы о детстве. До сих пор в них повествовалось о благополучном детстве, детстве счастливом, где господствуют любовь и забота... У Горького все начиналось со страшной картины: на полу полутемной тесной комнаты лежит мертвый отец. Рядом - мать. Внезапно у матери начинаются роды. Тут же - на полу... А затем приезд в Нижний, в семью дегда Каширина... И тогда началась для маленького Алеши Пешкова обильная "жестокостью темная жизнь" "неумного племени". Теперь в центре произведения не радости детства, не счастливое открытие светлого мира, а наоборот ужасы "свинцовых мерзостей", окружавшие ребенка из городских низов...

Лень как предмет философской рефлексии

  Иван Осенний

Лень в современном капиталистическом обществе заняла настолько прочные позиции, что ученые и педагоги сегодня не столько заняты борьбой с ней, сколько ищут убедительный способ примирить и утвердить ее позиции в обществе. Биологи спекулируют на генетических исследованиях, дружно скандируя об открытии гена лени (см. источник). Психологи успокаивают людей, страдающих от пустопорожнего времяпрепровождения, тем, что это заложено в нашем менталитете, отсылая к давним русским поговоркам: «Работа не волк, в лес не убежит», «От работы кони дохнут», и советуют прислушиваться к подобной «народной мудрости». А молодежь в своем большинстве и вовсе не воспринимает лень как проблему, беря за образец достижение целей такими методами, при которых не нужно «палец об палец  ударять».

Но как показывает практика, лень не только не является «движителем прогресса» – она еще и разрушает человека (Аристотель). И часто первое, с чего стоит начинать становление индивида как Человека, это преодоление сего столь вредного качества. Более того, уже будучи сформированной личностью, человек нередко замечает, что существует масса полезных, необходимых дел, которые объективно возможно осуществить, но как-то все руки не доходят. Так как же возникает лень, и возможно ли вырвать ее из жизни с корнем?

Мирный Панас (псевдоним; настоящие фамилия и имя — Рудченко Афанасий Яковлевич) [1(13).5.1849, Миргород, — 28.1. 1920, Полтава], украинский писатель. Родился в семье мелкого чиновника. По окончании в 1862 Гадячского уездного училища служил канцеляристом в суде, с 1871 — чиновником Полтавского губернского казначейства и казённой палаты. Печататься начал в 1872 (стихотворение "Украина", рассказ "Бес попутал"). Обличительные мотивы, свойственные творчеству М., заставляли его строго хранить тайну своего настоящего имени. Литературное дарование М. складывалось под влиянием Т. Г. Шевченко, русских революционных демократов и народников 70-х гг. Главное место в творчестве писателя занимает реалистическое изображение украинского села с его непримиримыми социальными противоречиями, резким классовым расслоением, последовавшим за реформой 1861. В романе "Разве ревут волы, когда ясли полны?" (1872—75; опубликован в 1880, Женева), написанном вместе с братом И. Билыком (И. Я. Рудченко), М. вскрыл классовую подоплёку жизненных конфликтов, выписанных реалистически точно и с глубоким знанием психологии героев. Социально-обличительный роман М. прозвучал диссонансом в хоре либерально-буржуазной литературы, приукрашивавшей "раскрепощенную" Украину. На родине писателя роман появился лишь в 1903 под названием "Пропащая сила", которым М. подчеркнул основную идею произведения: анархический протест "благородного разбойника" не способен изменить мир неправды, он уводит крестьян в сторону от подлинной борьбы за человеческие права и социальную справедливость, как это случилось с главным героев романа Чипкой Варениченко. В повести "Лиходеи" (1877, Женева) показаны разные пути украинской интеллигенции, лучшая часть которой жила интересами народа. Широкая картина украинской действительности развёрнута и в других произведениях М.: в романе "Гулящая" (ч. 1—2, 1883—84; ч. 1—4, 1928, рус. пер. 1948, одноим. фильм, 1961) — о стихийном протесте ограбленной деревни, о тяжёлой судьбе и гибели крестьянской девушки; в повестях "Горе давнее и нынешнее" (1897) и "Голодная воля" (незакончена, опубликована в 1940). В 80-х гг. М. создал большой цикл рассказов под названием "Как ведётся, так и живётся" (лишь рассказы "День на пастбище" и "Отец и мать" были опубликованы при жизни писателя в 1884). М. принадлежит ещё несколько рассказов и сказок, поэма в прозе "Сон" (1905) — о будущем бесклассовом обществе, вольное поэтическое переложение "Слова о полку Игореве" (1896) и др. М. выступал и как драматург: пьесы "Лимеривна" (1883, изд. 1899), в основу которой положена народная баллада 18 в.; "В монахинях" (1884, изд. 1929) и др. Перевёл на украинский язык произведения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева, А. Н. Островского, У. Шекспира, Г. Лонгфелло. Соч. М. переведены на многие языки народов СССР и иностранные языки. Читать далее...

Гашек (Hašek) Ярослав (30.4.1883, Прага, — 3.1.1923, Липнице), чешский писатель. Родился в семье учителя. Окончил коммерческое училище. Гашек выступил в печати в начале 20 в. с путевыми очерками и юмористическими бытовыми зарисовками. В позднейших сатирических рассказах и фельетонах, отличающихся остротой сюжетов и точностью социальных характеристик, Гашек клеймил австрийскую военщину, бюрократизм государственного аппарата, буржуазную мораль и культуру, церковь, показывал тяжёлое положение народа. Во время 1-й мировой войны в 1915 был призван в австро-венгерскую армию, вскоре сдался в русский плен. В 1916 вступил в созданную в России чехословацкую воинскую часть, сотрудничал в газете "Чехослован" (Киев). $CUT$

После Октябрьской революции Гашек перешёл на сторону Советской власти, вступил в РКП (б) и в Красную Армию (Москва, 1918). Вёл партийную работу в политотделе 5-й армии Восточного фронта, сотрудничал во фронтовых газетах.

Гашек (первый ряд, третий справа) среди политработников 5-й армии

В фельетонах на русском языке Гашек обрушивался на интервентов, Колчака, контрреволюционное духовенство и буржуазию.

В 1920 Гашек вернулся на родину; на травлю его в буржуазной печати он отвечал фельетонами, обличавшими буржуазный строй и защищавшими Советскую Россию. Вершина творчества Гашека — роман "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны" (1921—23, неокончен), сочетающий в себе реалистические картины народного быта с острым сатирическим гротеском. Швейк — "маленький человек", выразитель стихийного народного протеста против войны; маска наивного простака позволяет ему успешно противостоять буржуазному государственному аппарату и раскрывать в комической форме антинародную сущность буржуазного строя. Роман неоднократно инсценировался и экранизировался.

В Чехословакии (г. Липнице) открыт в 1959 музей Гашека. В СССР его именем названы улицы в Москве, Бугульме, Челябинске и др.

    ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

    * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ТЫЛУ *

    ПРЕДИСЛОВИЕ

Великой эпохе нужны великие люди. Но на свете существуют и непризнанные, скромные герои, не завоевавшие себе славы Наполеона. История ничего не говорит о них. Но при внимательном анализе их слава затмила бы даже славу Александра Македонского. В наше время вы можете встретить на пражских улицах бедно одетого человека, который и сам не подозревает, каково его значение в истории новой, великой эпохи. Он скромно идет своей дорогой, ни к кому не пристает, и к нему не пристают журналисты с просьбой об интервью. Если бы вы спросили, как его фамилия, он ответил бы просто и скромно: "Швейк". 

 И действительно, этот тихий, скромный человек в поношенной одежде -- тот самый бравый солдат Швейк, отважный герой, имя которого еще во времена Австро-Венгрии не сходило с уст всех граждан чешского королевства и слава которого не померкнет и в республике.

Читать далее...