Нужно заготовить мандат для товарища Сталина.

Секретарь. Да… Я записываю, Владимир Ильич.

Ленин. На бланке Совета Народных Комиссаров. «17 мая 1919 года. Совет Рабоче-Крестьянской Обороны командирует члена своего, члена Центрального Комитета Российской Коммунистической партии, члена Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Совета Рабочих, Крестьянских и Красноармейских Депутатов Иосифа Виссарионовича Сталина в Петроград… (Пауза.)…и в другие районы Западного фронта…» (Сталину.) Там части как будто никуда не годные… (Снова диктует.) «…для принятия всех необходимых экстренных мер в связи с создавшимся на Западном фронте положением…» Так… Это еще не всё… «Все распоряжения товарища Сталина обязательны для всех учреждений, всех ведомств, расположенных в районе Западного фронта». Так… И это не всё… Надо подкрепить ваш опыт Царицына и Перми… «Товарищу Сталину предоставляется право действовать именем Совета Обороны, отстранять и предавать суду Военно-Революционного Трибунала всех виновных должностных лиц»… Есть у вас, товарищ Сталин, какие-нибудь дополнения?

Сталин. Нет, документ исчерпывающий.

Ленин(секретарю). Перепечатайте сейчас же — и мне на подпись.

Секретарь. Сейчас перепечатаю и принесу, Владимир Ильич. (Уходит.)

Ленин. Ну, теперь мы с вами будем «их» успокаивать. Мы им пошлем рисуночек и покажем нашу схему…

Из новогодней речи Вс. Вишневского 31 декабря 1942 г.

Как после бурь и наводнений, как после войн и долгих испытаний, неизменно поднимался и хорошел Ленинград, так будет и впредь. Верь этому, товарищ, брат, друг. Ты сын великого, самого великого, поразительного народа, чья мощь, гений и творческие силы необъятны. Все залечим, все отстроим. На диво миру развернем такие новые пятилетки, построим такого размаха дороги, каналы, порты, вокзалы, заводы, фермы, города, дворцы и парки, - что станет страна наша местом паломничества.

Покажем гостям и руины, и заросшие и оберегаемые ленинградцами дзоты, и оставленные кое-где, как памятники, почерневшие дома, шрамы на стенах и скажем: это память об Отечественной войне, о победе, а вот - что вокруг...

И взгляд твой и твоих гостей залюбуется Россией, нежным дымчатым воздухом ее, небесами милыми, лесами и нежными перелесками и бескрайними просторами, где хозяева, труженики - мы и только мы.

Восстановим здоровье усталых, раненых, больных.

Вдохнут они хвойно-соленый запах лесов на тихих берегах наших морей или горный озон на Карпатах, на Кавказе.

Верь, товарищ, что восстановим и любимые свои места: и прохладу и прелесть парков Пушкина, и убранство, роспись и алебастровую лепку дворцов, и воскресим эхо в сверкающем бальном зале Екатерининского дворца. Оно откликнется радостно на веселый русский голос.

Подвиг писателя
Памяти Всеволода Вишневского

"Война пронесется, и от нее останутся лишь легенды, книги, памятники, символы... и могилы. А над полями - вечное необъятное небо, белизна снегов, людские заботы дня, раздумья... И кто-то в зиму 2043 года, может быть, спросит:

- Как и чем жили люди в 1943 году, участники Отечественной войны?

В меру сил своих я об этом и рассказываю... - безвестный потомок мой. Не знаю - чем я тебя смогу порадовать. Я пишу то, что вижу..."

Всеволод Вишневский написал эти строки в дневнике 26 декабря 1943 года, выразив в них суть и назначение поистине подвижнического труда писателя. В день, когда они писались, Вишневский был серьезно болен и находился на излечении в подмосковном санатории: сказались два с половиной года войны, блокадный Ленинград.

Сейчас трудно судить, как бы использовал автор увиденное им и запечатленное на бумаге с наступлением мирных дней, - планов было много, как военную летопись, как материал для последующей работы или как проверку своих убеждений. Известно только, что Вишневский очень дорожил дневниками. "Может быть это - самая дорогая для меня часть моих литературных работ", писал он в своей автобиографии.

Возможно, в обоснованности этих слов кто-то и усомнится, вспомнив, как гремела слава его фильма "Мы из Кронштадта" или его пьесу "Оптимистическая трагедия". И все же такое отношение к дневникам самого Вишневского вполне оправдано. Надо представить хотя бы, как в Ленинграде 1941-1944 гг., в городе, "где Эдгар По показался бы только бытовиком", в обстановке круглосуточной бомбежки, при минусовой температуре в комнате, больной, смертельно уставший человек педантично ведет записи, помня, что он свидетель и участник неповторимых по героизму и исторической важности событий.

"Хочу все видеть и помнить", - писал Вишневский 30 июня 1941 года. Начав их 22 июня, он продолжал свои записи в течение всей войны, до победных дней, то есть до капитуляции Берлина включительно.

Вишневский нигде, даже в самых сокровенных записях, не говорит о личном подвиге. И толкует он подвиг по-военному, коротко и просто, - как долг, включая сюда долг гражданина, коммуниста и писателя. Но совершать подвиги он начал очень рано.

Вишневский Всеволод Витальевич [8(21).12.1900, Петербург, — 28.2.1951, Москва], советский писатель.

Член КПСС с 1937.

В 14 лет, во время 1-й мировой войны, ушёл добровольцем на фронт. В армии в июне 1917 примкнул к большевикам.

Участник Октябрьского восстания 1917 в Петрограде.

В годы Гражданской войны служил пулемётчиком в 1-й Конной армии, был командиром и политработником на Балтийском и Черноморском флотах.

Печататься начал в 1920.

Был редактором журнала "Краснофлотец".

Участник советско-финляндской войны 1939—1940 и Великой Отечественной войны (капитан 1-го ранга).

Редактор журнала "Знамя" (с 1944).

Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В Мае
Прошли у древка...

Под февральскими тучами
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля...

Повсеместно,
Где скрещены трассы свинца,
Где труда бескорыстного — невпроворот,
Сквозь века,
        на века,
              навсегда,
                      до конца:
— Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!

ПРАВДА НЕВЕРОЯТНОГО

Писатели моего поколения, люди, родившиеся в первом десятилетии века, литературно созревшие в тридцатых или сороковых годах, очень любили и высоко ценили работу в газете. Эпоха шла стремительными шагами, — и казалось, что если ты не на стройке или не в колхозе, не в воинской части, а если идет война, то не на войне, — ты упускаешь события чрезвычайной важности, которые обязан увидеть и описать.

В газетных командировках, в бесконечных встречах и интереснейших разговорах прошла литературная молодость Леонида Платова. Он научился непростому умению понимать людей, незаметно заставить их разговориться и рассказать о том, что в каждом самое главное, самое интересное. Он привык к точности и достоверности. Ошибок быть не может. О сельском хозяйстве ты должен писать как колхозник, о заводе — как рабочий или инженер, об армии — как кадровый военный. Каждый факт должен быть проверен до конца, каждый характер до конца продуман.

Газета — школа, в которой нелегко учиться. Но учат там хорошо.

Может быть, именно газетной выучке обязан Платов тем, что, попав во время войны на флот, сумел увидеть и запомнить все мелочи военно-морской техники и военно-морского быта, весь стиль военно-морских разговоров и дух отношений между военными моряками. Поэтому, читая «Секретный фарватер», мы чувствуем себя на палубе корабля, мчимся на катере по балтийским волнам, в считанные секунды продумываем план операции и отдаем решающий приказ. Точно замеченные автором подробности, правда в каждом поступке и в каждом слове неопровержимо говорят читателю: все это так и было, все это вынесли и выдержали люди, которые старше вас, на плечи которых легла огромная тяжесть Великой Отечественной войны.

И все-таки дело не только в правильно описанном быте, в точности военных операций и морской терминологии. Прежде всего дело в том, что люди, действующие в романе, — это люди, с которыми автор очень близко и хорошо знаком. Он знает их мысли и чувства, знает, что заставляет их идти на подвиг, как они любят и как они ненавидят, как они учатся своей трудной профессии и как они становятся в ней мастерами.

Да, они совершают подвиги необыкновенные, но чувствуют так же, как и мы с вами. Подвиг перестает быть чем-то доступным только герою, то есть человеку особенному, не похожему на-меня, читателя. Шубин или Ластиков думают и чувствуют так же, как думаю и чувствую я. Значит, в тех обстоятельствах, в которых им пришлось действовать, я мог бы совершить то же, что совершили они. Древние греки наделяли своих героев необычайными свойствами. Гераклу было под силу убить немейского льва, а простому человеку не под силу. Но я, читатель, такой же, как Шубин и Ластиков, во всяком случае могу стать таким. Значит, и совершить то, что они совершили, я тоже могу. В этом большой поучительный смысл книги, хотя автор просто рассказывает про людей, которых он знает и любит, и, кажется, совсем не собирается читателя поучать.

Франко Иван Яковлевич (27.8.1856, с. Нагуевичи, ныне с. Ивано-Франково Дрогобычского района Львовской обл., – 28.5.1916, Львов), украинский писатель, учёный, общественный деятель. Родился в семье сельского кузнеца. Окончил гимназию в Дрогобыче. В 1875 поступил на философский факультет Львовского университета. За революционную деятельность подвергался преследованиям, арестам.

Писать начал ещё в гимназии; в студенческие годы широко развернулась его литературная и публицистическая деятельность. В 1878 вместе с М. Павликом издавал журнал "Громадський друг" ("Друг общества"), дважды закрывавшийся полицией и выходивший под другими название ["Дзвiн" ("Колокол"), "Молот"]. Печатался в прогрессивных украинских ["Свiт" ("Свет")], польских ["Львовский курьер" ("Kurjer Lwowski"), "Друг народа" ("Przyjaciel ludu"), "Труд" ("Praca")], немецких ["Время" ("Die Zeit")] и др. периодических изданиях. В 1890 по выходе из тюрьмы основал вместе с Павликом и О. Терлецким в Галиции Русско-украинскую радикальную партию, объединившую укр. крестьян и ремесленников, издавал журнал "Народ" (1890) и "Хлiбороб" (1891). В 1894–97 вместе с женой Ольгой Ф. издавал журнал "Житте i слово". Публицистические, критические и научные статьи Ф. в этих изданиях проникнуты революционной идейностью, пафосом дружбы народов, разоблачают клерикализм и реакцию.

В 1891 (после десятилетнего перерыва) Ф. сдал выпускные экзамены в Черновицком университете; в 1893 защитил докторскую диссертацию ("Варлаам и Иосаф, старохристианский духовный роман и его литературная история") в Венском университете. Был избран доцентом кафедры укр. литературы и этнографии Львовского университета, но не был допущен к преподаванию реакционными властями. В 1906 Ф. присвоено Харьковским университетом звание почётного доктора рус. словесности. Не оставляя публицистической и литературно-критической деятельности, оживившейся в период рус. революции 1905–07, Ф. в дальнейшем главное внимание уделял литературному творчеству, переводам (с рус., польск., немецкого, англ., франц., чеш., словацкого языков; переводил Г. Гейне, У. Шекспира, А. С. Пушкина и др.) и научной деятельности (труды в области истории, экономики, фольклористики, этнографии, литературоведения). Он выступил как новатор, открывший новые пути укр. общественной мысли, поэзии, прозы, драматургии.

ГНЕДИЧ, Петр Петрович, псевдонимы -- Гнедич-Смоленский, Старый Джон, Rectus и др. [18(30).X.1855, Петербург -- 16.VII.1925, Ленинград] - прозаик, драматург, переводчик, историк искусств, театральный деятель. Гнедичи -- старый малороссийский род. Еще в летописях XVII в. упоминается "товарищ значный войсковый... пан Яков Гнедич". Отец Гнедича.-- инженер путей сообщения, двоюродный брат поэта Н. И. Гнедича, мать -- урожденная Смоленская, бабка (по материнской линии) -- из рода Акинфьевых, родственница А. С. Грибоедова и Н. П. Огарева.
       В 1866 г. Гнедич поступил в 1-ю Петербургскую гимназию, в старших классах которой принимал деятельное участие в издании рукописного журнала, в нем он помещает свои первые рассказы, повести и фельетоны. С 1875 по 1879 г. Гнедич-- студент Императорской Академии художеств, которую окончил с серебряной медалью за композицию "Смерть Иоанна Грозного".

...  Наибольший интерес представляет пьеса "Холопы" ("Пять картин из семейной хроники князей Плавутиных-Плавунцовых"), написанная в 1907 г. и тогда же поставленная на сцене Александрийского театра, с М. Г. Савиной в главной роли (которую она играла около 50 раз). Основная тема заявлена уже в самом названии -- холопство во всем многообразии его проявлений, холопство, торжествующее и пресмыкающееся, фрондирующее и смиренное, лицемерное и угодничествующее. Автор показывает холопов в раззолоченных мундирах и наследственных рабов-крепостных. Взята эпоха наиболее характерная и мрачная -- последние дни царствования императора Павла I. Развивая несколько занимательных сюжетных линий, сочетая юмор и мелодраматизм, автор через частную жизнь одной семьи обличает холопство во всех его видах (хотя сатирой пьеса не является, характеры героев неоднозначны).

Пусть звучат постылые,
Скудные слова -
Не погибла молодость,
Молодость жива!

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.

Возникай содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.

Чтобы в этом крохотном
Теле - навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.

Отрывок

Мы тронулись в путь перед восходом солнца; Сэнди ехала верхом, а я ковылял позади. Через полчаса мы наткнулись на нескольких жалких оборванцев, починявших то, что носило название дороги. Они встретили меня униженно, как животные; и когда я предложил им разделить со мною их завтрак, они были так ошеломлены моей снисходительностью, что даже не сразу поверили. Моя дама презрительно надула губы и отъехала в сторону; она громко заявила, что не собирается есть со всякими скотами, — причем эти ее слова нисколько не обидели несчастных, а только напугали. А между тем то были не рабы, не крепостные. Как бы в насмешку, они назывались «свободными людьми». К сословию «свободных людей» принадлежало семь десятых незакрепощенного населения страны: мелкие «независимые» фермеры, ремесленники и т. д.; иными словами, именно это и был народ, подлинная нация; это сословие включало в себя все то, что было в нации полезного и достойного уважения; исключите его из нации, и у вас останутся лишь подонки и отбросы,вроде короля, знати и дворянства, — ленивые, бесполезные, умеющие только разрушать и не представляющие никакой ценности для разумно устроенного общества. А между тем благодаря своим хитрым козням это позолоченное меньшинство, вместо того чтобы плестись в хвосте, где было его настоящее место, шествовало впереди с развевающимися знаменами, оно только себя считало нацией; и бесчисленные труженики терпели это безобразие до тех пор, пока сами в него не уверовали; они уверовали, что такое положение справедливо и что так и должно быть. Попы говорили их отцам и им самим, что это издевательство изобретено богом; и они, не подумав, что богу вряд ли свойственно развлекаться шутками, да еще такими жалкими и глупыми, верили попам и вели себя почтительно и смиренно.