МАКСИМ ГОРЬКИЙ. ПРАВДА СОЦИАЛИЗМА

Уже десять лет партия большевиков, воплощение разума и воли пролетариата Союза Социалистических Советских Республик, – без Владимира Ильича Ленина в её мощной, изумительно продуктивной работе. Ушёл гениальный возбудитель ренолюционного самосознания рабочего класса, но с каждым годом революционная, культурно-хозяйственная работа партии Ленина обогащает в прошлом полудикую крестьянскую страну грандиозными результатами её руководства, и с каждым годом всё ярче вскрывается объём и значение организаторской работы Ильича, изумительная смелость его мысли, безошибочность расчётов и редкий дар предвидения будущего.

Великий человек, которого карлики именовали «фантазёром» и, ненавидя, пошло высмеивали, – этот великий человек становится всё величавее. Из всех «великих» всемирной истории Ленин – первый, чьё революционное значение непрерывно растёт и будет расти.

Так же непрерывно и всё быстрее растёт в мире значение Иосифа Сталина, человека, который, наиболее глубоко освоив энергию и смелость учителя и товарища своего, вот уже десять лет достойно замещает его на труднейшем посту вождя партии. Он глубже всех других понял: подлинно и непоколебимо революционно творческой может быть только истинно и чисто пролетарская, прямолинейная энергия, обнаруженная и воспламенённая Лениным. Отлично организованная воля, проницательный ум великого теоретика, смелость талантливого хозяина, интуиция подлинного революционера, который умеет тонко разбираться в сложности качеств людей и, воспитывая лучшие из этих качеств, беспощадно бороться против тех, которые мешают первым развиться до предельной высоты, – поставили его на место Ленина.

Пролетариат Союза Советов горд и счастлив тем, что у него такие вожди, как Сталин и многие другие верные последователи Ильича.

К числу подвигов «чести и славы», подвигов «доблести и геройства», уже обычных в нашей стране, присоединено создание Беломорско-Балтийского водного пути.

Это одна из наиболее блестящих побед коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы Севера. В то же время это – отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно необходимого труда. Быстрая победа над враждебной людям природой, совершённая дружным натиском тысяч разнородных, разноплеменных единиц, – изумительна, но ещё более изумительна победа, которую одержали над собой люди, анархизированные недавней звериной властью самодержавного мещанства.

Принятая Государственным Политуправлением исправительно-трудовая политика, сведённая в систему воспитания проповедью единой, для всех спасительной правды социализма и воспитания общественно полезным трудом, – ещё раз блестяще оправдала себя. Она была оправдана и раньше в многочисленных трудовых колониях и коммунах ГПУ, но эту систему «перековки» людей впервые применили так смело, в таком широком объёме.

Пролетариат-диктатор ещё раз получил неоспоримое право заявить: «Я борюсь не для того, чтоб убить, как это делает буржуазия, а для того, чтоб воскресить трудовое человечество к новой жизни, я убиваю только тогда, когда уже нет возможности вытравить из человека его древнюю привычку питаться плотью и кровью людей».

О процессе оздоровления социально больных и «опасных» людей рассказывают сами они в этой книге. Но о многом, что пережито ими, они ещё не в силах рассказать по очень простой, чисто технической причине: им не хватает запаса слов, достаточного для оформления разнообразных и сложных процессов «перековки» их чувств, мыслей, привычек.

Они все единодушно говорят, что основным и первоначальным толчком к их перерождению служило простое, человеческое отношение к ним со стороны организаторов работы, представителей ГПУ, гвардии пролетариата, людей железной дисциплины и той поразительной душевной сложности, которая даётся лишь в результате тяжёлого и широкого житейского опыта, в результате длительного общения с «социально опасными», с бессознательными и сознательными врагами пролетариата.

Что ещё, кроме человеческого отношения к себе, могли видеть «каналоармейцы», и о чём ещё они не умеют рассказать?

Им показано было, что вот они, маленькие люди, обитатели «шалманов», где их грабят, будучи коллективно организованы на бой против каменного упорства природы, могут быстро побеждать её сопротивление целям пролетариата, изменяющего мир. Романтизм, всегда свойственный пасынкам и отщепенцам общества, – кто бы они ни были по ремеслу и по «сословию», – это болезнь, вызванная обидами и оскорблениями. По той или иной причине общество «благоразумных» мещан оттолкнуло одну из единиц своих и этим поставило человека лицом к лицу с его «я». Нужно обладать хорошим запасом самоуважения для того, чтоб не унизиться до мелкой мести полуидиотам, и нужно уметь думать для того, чтоб найти общую и единую причину всех обид, оскорблений и несправедливостей, которыми так позорно богата мещанская жизнь. Но мещанство не может воспитать в человеке самоуважения, ибо хотя все мещане – «хозяева», но в классовом обществе каждый человек неизбежно чей-нибудь лакей. Мещанство не учит думать, а учит верить в то, чему непрерывно противоречит всей своей житейской практикой. Если человек, которого оттолкнули к его «я» и этим актом втиснули в «самого себя», обладает более или менее сильным характером, он весьма легко начинает чувствовать себя не только исключённым, а исключительным человеком, героем. Вот – «я», а вот – мир, в котором для меня нет места, значит мир – враг мой. На этот простенький мотив написана вся крикливая и наивная музыка философов анархизма.

Это, конечно, романтизм высокого порядка, «первого сорта». В большинстве случаев дело объясняется проще: некоторые полагают, что выгоднее быть ворами, чем лакеями. Иные становятся «врагами общества» потому, что мещанская жизнь – скучна, нищенски сера, потому, что противоречие между безумием богатых и кретинизмом нищеты слишком очевидно и оскорбительно. У многих естественный романтизм юности перерождается в злой и анархический романтизм отчаяния и озверения – в бандитизм. Если моя «жизнь – копейка», почему ваша стоит дороже – две копейки?

Слишком часто богатый ничтожнее бедного, и всегда, несмотря на его идиотскую суету погони за наживой, ясно видишь, что он – дармоед. Вообще же причины фабрикации «социально опасных» буржуазным обществом настолько многообразны и – часто – настолько мелки, что не поддаются учёту и объяснению. Романтизм «правонарушителей» наблюдается не только в формах их общения друг с другом, но чрезвычайно наглядно отражён в их песнях.

Включённый в атмосферу целесообразной, великой работы для всех и для него, анархист-правонарушитель не сразу, конечно, замечает, как его озлобление против людей обращается на борьбу с камнем, болотом, рекой. Но всё же он довольно быстро начинает чувствовать себя полезным, а почувствовать себя полезным сегодня – это значит признать себя более значительным, чем ты был вчера. Человек воспитан историей как существо трудодейственное, и, будучи поставлен в условия свободного развития его разнообразных способностей, он начинает бессознательно подчиняться основному своему назначению: изменять формы и условия жизни сообразно росту его всё более высоких требований, возбуждаемых успехами его же труда. Что ещё видели «социально опасные» на строительстве Беломорско-Балтийского водного пути?

В огромном большинстве они явились на работу безграмотными и малограмотными. Они увидали, что от них никто не скрывает тех богатейших возможностей, которые даёт человеку образование. Хочешь учиться? Учись. Мало того: ты должен учиться. Они родились и жили в обществе, где распределение разума находилось в руках и воле хозяев, которые обладали правом определять границы умственного роста детей рабочих и крестьян. В этом обществе знание само по себе, как исследующая творческая сила, назначение которой – охранять жизнь, облегчать труд человека, – не высоко ценится. Ценится оно только как путь к свободе хищнической наживы. Командующие жизнью лавочники весьма заинтересованы в количественном росте покупателей, но не очень желают видеть в среде своей критиков их пошленькой, грязненькой, нищенской жизни.

На Беломорском канале полуграмотные люди учились понимать правду у людей своего класса, понявших её. Это давало поразительно богатые результаты. Полуграмотные люди видели, что рядом с ними работают учёные старики и пожилые инженеры, враги рабочего класса, и видели, как эти умные, образованные люди – враги – превращаются в энергичнейших сотрудников рабочих, действуют «ударно», не щадя своих сил, и действуют «за совесть», а не «за страх». Сотни социально больных и «опасных» записывались в бригады ударников, становились каналоармейцами, лично и сознательно заинтересованными в успехе дела.

Там было порядочное количество деревенских кулаков. Многие из них тоже хорошо работали. Вначале их побуждало к этому гордое сознание ими своей значительности в мире: они – «хозяева», они должны показать «воришкам», как умеет и может работать «настоящий» человек, «хозяин». Но вскоре эта гордость уступила место чему-то другому, что едва ли было понятно и самому «кулаку». Являясь к начальнику работ, он деловито говорил ему: наказан он за то, что скрыл хлеб и соседям советовал скрывать. На допросе, после ареста, он не сознавался в этом, теперь – сознаётся: скрыл! И подробно рассказывает, где и сколько спрятано хлеба им, сколько и где спрятали односельчане.

Это были наиболее «трудновоспитуемые» люди. В сопротивлении законным требованиям государства они доходили до мрачной жестокости. Один из них, спрятав 450 пудов зерна, допустил умереть от голода двух детей своих и жену и сам отощал до полусмерти. Но и в этих полулюдях, идолопоклонниках частной собственности, правда коллективного труда пошатнула зоологическое, индивидуальное. Вот как рассказывал о своём отрезвлении один из «хозяев», владелец хутора:

«Я – житель тех годов, когда начальство по морде било и за вину и для забавы, для оказательства силы. В 1902 году губернатор Оболенский в нашей деревне пятого порол, так я тоже в пятых оказался. В 906-ом тоже попало маленько, да в тюрьме повалялся четыре месяца. Пришла думка: «Нехай люди живут, як хочут, – буду жить, як можу!» В гражданску войну у меня хутор был, волов три пары, две – мои, одна – братова, а он – в партизаны ушёл, да и пропал. Кони были, было трое австрияков нашей речи, пленники с Галичины. Наскочили белые, бычка зарезали, коней свели. Красные пришли – кроме хлеба ничего не взяли, а хлеба у меня богато было. Потом – снова белые, а за ними – немцы. Ну, прямо скажу, немцы разорили всё моё хозяйство так, что я даже удавиться хотел. Кончилась война, приложил руки к делу – за четыре года обжился неплохо. Левизором был в сельсовете, общественной работы не бегал, кооператив там али что… Начались колхозы. В 29 году оказалось, что я Советской власти противник, враг. Заарестовали. На допросе всё – гражданин да гражданин. «Нехай, – думаю. – Умасливают, чтоб не скрипел». Хлопец один ткнул меня в шею – начальник ему три дня ареста назначил. Может, и не посадил, а – только для политики. Ну, я думаю по-своему: «Ты меня побей, а хозяйства моего – не тронь! При царе – хозяйства не трогали». Да. Вот и попал за охрану хозяйства. Что ж, работаю не хуже других, две премии получил, сокращение срока обещают за обучение хлопцев плотничьей работе. Обучать я – способный. Ну, здесь, конечно, вижу, что ежели у меня свой хутор, так – на кой мне хрен канал этот? И понимаю, что, ежели все хозяева будут эдак думать, придётся им на немца робить, або ещё на кого чужого. Вот перевёлся сюда, на Москву, канал строить. Плотничья работа – спокойнее, а к земле – не вернусь, в колхозе я – не работник, а на какой-нибудь своей десятине – тоже радости не найдёшь, лучше в носе пальцем ковырять.»

Начались мотивы перерождения, иногда весьма похожие на комический анекдот: кругленький, румяный человечек весело говорит:

«Дома – живот у меня болел, заелся я, что ли, кишки ожирели, чего ни поем – всё назад! Года полтора одним молоком питался да кашей, а и то – резь в кишках, будто стекла покушал. Злой стал, житья никому нет со мной, прямо – с ума схожу, да и – всё! Со зла и накуролесил немножко, селькора побил, а он донёс на меня, будто я одного парнишку договаривал колхозное сено поджечь. Действительно, сено-то подожгли, только не тот, кого я будто бы подкупал, а – неизвестный, ну и подумали на самого меня. Вот, значит, тюрьма, лагерь, а потом – на канал отправили. А я – просто умираю, так болит животишко. Однако на канале начал я кушать прямо – как бедный! И вижу – всё лучше мне, а потом и вовсе ничего! Ну, и работать стал соответственно здоровью. Работать я – любитель. Я ещё в лагере приметил, что кто хочет – того учат. Начальники, конечно, работу требуют строго, ну однако объясняют все смыслы дела. Сел учиться, грамотен я был кое-как, читал газету с трудом, а понимал из десятка слов половину, да и то не так, как надо. Теперь читаю без запинки, вроде как мне другие глаза вставили. Получил понимание жизни. Молодой, я с Махном немножко гулял, там тоже балакали, что надобно переделать жизнь на иной лад. Говорить-то говорили, а на деле – грабёж да пьянство. Здесь руководителя – другого направления, – одеты офицерами, а живут, как монахи: пьяными их не видно, с девицами не хороводятся, а девицы да бабёнки здесь такие, что взглянешь, и – хоть молись: «Пронеси, господи, мимо меня чашку сию!» Да-а. Здесь на другое настраивают, строго, деловито, даже душа радуется: знают люди, почём сотня гребешков! И всё ведь молодёжь! Такое дело развернули, что на нём себя забыть – не диво!»

Таких рассказов можно бы подслушать сотни. Все они говорят о том, что даже некоторые из закоренелых собственников, работая на Беломорско-Балтийском водном пути, оказались способными «забыть себя» и понять «государственные смыслы» работы, её экономическую общеполезность, её значение для обороны против внешнего врага, хотя к этому пониманию привела их, как видно, психика «хозяев».

Инстинктивные «супротивники» хозяев, нарушители «священного права собственности», приходили к пониманию смысла работы потому, что она открывала перед ними все пути к оздоровлению и развитию их способностей, давала им трудовую квалификацию, возвращала утраченные права граждан Союза Социалистических Советов.

Они поняли больше «хозяев», поняли, что участвуют в деле создания такого строя, который обеспечивает людям свободу умственного роста.

И вот, в результате двадцатимесячной работы, страна получила несколько тысяч квалифицированных строителей, которые прошли школу суровой дисциплины, вылечились от гнилостного отравления мещанством – от болезни, которой страдают миллионы людей и которая может быть навсегда уничтожена только «делом чести и славы», подвигами «доблести и геройства» – честной и гордой работой строительства первого в мире социалистического общества.

Говорят, что на некоторых фабриках и заводах «имели место» случаи американско-мещанского пошленького отношения «настоящих» рабочих к бывшим «социально опасным». Будто бы «настоящие» рассматривают каналоармейцев как людей «низшей расы», как стопроцентные американцы – негров. Если это – так, это более чем постыдно для рабочих Союза Социалистических Советов, и это не может быть объяснено ничем иным, как только идиотически мещанским чванством. Чванство – скверненькая болезнь и требует очень серьёзного лечения. Говорят, что в некоторых случаях факты этого чванства можно объяснить очень просто: приходит на завод или на фабрику группа отлично вышколенных каналоармейцев-ударников и, присмотревшись к работе ещё не пролетариев, а вчерашних деревенских парней, говорит им:

«Вы, товарищи, работаете плохо, у вас – дисциплины нет, и соревнуетесь вы – «напоказ», а не ради успеха работы!»

Это очень похоже на правду. Это, разумеется, может вызвать обиду и даже озлобление в людях, которые работают плохо, против людей, которые уже выучены и привыкли работать хорошо и являются «непрошенными учителями». Это же не чванство, а, может быть, отражение некоторого, очень существенного психологического различия между благочестивыми потомками «хозяйственных мужичков» и пролетариями, которые за дерзновенное отношение к «хозяйствам» и «хозяевам» весьма много претерпели.

Благочестивым аристократам древних мещанских фамилий следует знать, что даже во времена безответственной самодержавно-царской власти одного человека вешали дважды только в случаях крайне редких. Надо знать и помнить, что бывшим «социально опасным» возвращены права гражданства и предоставлена свобода труда не «из жалости» к ним, не «Христа ради», а как естественная и почётная награда за их трудовые заслуги, за честное и героическое их участие в деле огромного общегосударственного значения, – в деле, необходимом для всех, а в том числе и для тех будто бы коренных, а на деле новых и в заводском котле ещё не переваренных «настоящих» рабочих, которые обнаруживают в отношении к ударникам-каналоармейцам идиотический аристократизм.

Чванство – скверненькая болезнь и требует серьёзного лечения. И хотя больной не обязан знать, как чувствует себя доктор, однако иногда очень полезно расспросить человека, почему он стал доктором. А среди каналоармейцев есть немало таких, которые очень хорошо поняли причины социальных болезней и понимают, как и чем надобно их лечить.