Осенью 1918 года окончилась первая мировая война, произошла революция в Австро-Венгрии и Германии. Это позволило нашей стране покончить с тягчайшим и унизительным Брестским договором. Под натиском Красной Армии и партизан австро-германские оккупанты были вынуждены убраться с нашей земли. На освобожденной от вражеского нашествия территории началось восстановление Советской власти, партийных и советских органов.

28 ноября 1918 года было образовано Временное рабоче-крестьянское правительство Украины, в состав которого вошли В. К. Аверин, К. Е. Ворошилов, В. П. Затонский, Э. И. Квиринг, Ю. М. Коцюбинский, Ф. А. Сергеев (Артем) и другие. В опубликованном на следующий день правительственном Манифесте объявлялось свержение власти гетмана Скоропадского и австро-германских захватчиков, сообщалось об отмене всех их законов и распоряжений, о переходе всей полноты власти в руки рабочих и трудящихся крестьян. Манифест предупреждал народные массы о том, что предстоит еще упорная и тяжелая борьба с внутренней и внешней контрреволюцией.

Этот призыв к укреплению и защите Октябрьских завоеваний воодушевил украинский народ. Повсеместно стала усиливаться борьба с врагами революции. Боевые действия сочетались с мирной хозяйственной работой.

Буржуазные националисты на Украине решили использовать революционный энтузиазм масс в своих интересах. Они создали так называемое «правительство» — буржуазно-кулацкую, контрреволюционную Директорию. Торопились поживиться на Украине и агенты Антанты. С их помощью Директория в декабре 1918 года захватила власть в Киеве. Вскоре ее главари Винниченко и Петлюра вступили в прямой сговор с французскими империалистами и подписали с ними кабальный договор о передаче Украины под «покровительство» Франции. Под давлением иностранных интервентов Директория официально объявила войну Советской России. [83]

Однако участь предателей и врагов украинского народа была предрешена: под натиском частей Красной Армии они были вынуждены отступать на запад; в их тылу восставали крестьяне и рабочие, военные гарнизоны. На освобожденной от петлюровцев и иностранных интервентов территории вновь утверждалась Советская власть.

В конце января 1919 года Временное рабоче-крестьянское правительство Украины было реорганизовано: его отделы стали именоваться народными комиссариатами. К. Е. Ворошилов был утвержден народным комиссаром внутренних дел УССР.

1 марта 1918 года под натиском интервентов был оставлен Киев. Нависла угроза над Харьковом и Петроградом. В. И. Ленин в это время поставил перед чрезвычайным комиссаром юга России Г. К. Орджоникидзе следующие неотложные задачи:

«Немедленная эвакуация хлеба и металлов на восток, организация подрывных групп, создание единого фронта обороны от Крыма до Великороссии с вовлечением в дело крестьян....»{45}

10 марта 1918 года Владимир Ильич в беседе с находившимся в Москве председателем Совнаркома Донецко-Криворожской республики Ф. А. Сергеевым (Артемом) особенно говорил о необходимости превратить Донбасс в центр собирания сил и организации отпора вражеским полчищам. Эти ленинские указания были приняты коммунистами Донкривбасса к неуклонному руководству. Созданный 7 марта чрезвычайный штаб обороны Донбасса, в состав которого вошли Ф. А Сергеев (Артем), К. Е. Ворошилов, Н. А. Руднев, М. Л Рухимович, принимал меры к формированию и отправке на фронт новых рабочих отрядов.

Австро-немецкие войска двигались в направлении Бахмач — Конотоп, намереваясь с ходу овладеть Харьковом. Сдерживая натиск врага, здесь отважно сражались бойцы 4-й Украинской армии, социалистический отряд, возглавляемый В. И. Киквидзе, части червонного казачества под командованием В. М. Примакова, отряды харьковских рабочих и солдат во главе с Н. А. Рудневым.

Находясь тогда в Луганске, К. Е. Ворошилов возглавил 1-й Луганский социалистический партизанский отряд и вместе с двумя бронепоездами, созданными луганскими рабочими, направился в район боевых действий. Он докладывал в ЦК партии: «С отрядом в 600 человек, состоящим, главным образом, из луганских рабочих, выступили из Луганска навстречу наступающим и занимающим территорию родины — оккупантам немцам. Идем через Родаково, Купянск, Харьков, Ворожбу — на Конотоп. Будем биться с палачами пролетарской революции»{46}.

Вскоре отправился на фронт и 2-й Луганский рабочий отряд под командованием А. Я. Пархоменко.

Десять дней продолжался ожесточенный бой под Конотопом, у станции Дубовязовка. Луганцы и харьковские рабочие мужественно отражали удары 27-го резервного немецкого корпуса. Однако силы были слишком неравны.

Оставаться в Царицыне становилось опасно. Воспользовавшись случаем, К. Е. Ворошилов уехал в Петроград, поступил работать на механический завод Сургайло.

В столице явственно ощущалось нарастание революционной борьбы. К. Е. Ворошилов связался с М. И. Калининым и другими старыми товарищами, установил контакты с Петербургским комитетом партии. По их заданию он встречается с путиловцами и рабочими других заводов, начинает вести антивоенную работу среди солдат местного гарнизона. В дни Февральской революции ему было поручено поднять на восстание [37] Измайловский гвардейский полк, и он успешно справился с этой задачей.

Лейб-гвардии Измайловский полк, охранявший в то время Путиловский завод, получил от своего командира приказ стрелять по восставшим рабочим. Однако еще до этого К. Е. Ворошилов и другие большевики побывали в казармах полка, договорились с солдатами и некоторыми унтер-офицерами о том, что те будут выступать вместе с народом.

28 февраля 1917 года полк был выведен для выполнения отданного ему приказа. Одна из рот двинулась на сближение с многотысячной массой рабочих, а другие остались на месте в ожидании дальнейших команд. Приблизившись почти вплотную к рабочим, первая рота остановилась, и ее командир предъявил рабочим ультиматум; разойтись в течение десяти минут, иначе будет применено оружие.

Никто не тронулся с места. В этот напряженный момент навстречу солдатским шеренгам вышел К. Е. Ворошилов.

— Товарищи солдаты, товарищи измайловцы! — громко произнес он. — Я призываю вас не стрелять в своих братьев и сестер, а повернуть оружие против угнетателей народа. Долой царя! Солдаты, переходите на сторону революции!

Срок ультиматума подходил к концу. Бывший солдат Измайловского полка старый большевик Ф. Ф. Зорин так рассказал об этом эпизоде.

«...Ротный скомандовал:

— Прямо по бунтовщикам пальба ротой!..

Памятник Ворошилову в Луганске

Обстановка в Луганске и его окрестностях накануне революции 1905 — 1907 годов была, как и по всех стране, накаленной. Луганские пролетарии подвергались чудовищной эксплуатации русских и иностранных капиталистов; крестьяне близлежащих сел и деревень страдали от безземелья и всевозможных притеснений со стороны помещиков. Расстрел солдатами по приказу царя мирной рабочей демонстрации в Петербурге 9 января 1905 года вызвал и здесь мощный взрыв народного возмущения. [12]

Кровавое воскресенье стало началом первой русской революции. Рабочие и крестьяне Луганщины приняли в ней активное участие. Их борьбу возглавил Луганский комитет РСДРП (большевиков). По его инициативе в городе началась подготовка к всеобщей забастовке. В деревнях большевики разъясняли крестьянам необходимость совместных действий с рабочими, решительных выступлений против помещиков.

Посланцы партийного комитета побывали тогда во всех цехах гартмановского завода и на других предприятиях города. Они помогли рабочим выделить представителей в стачечный комитет.

16 февраля забастовали рабочие завода Гартмана. Они предъявили дирекции не только экономические, но и политические требования: 8-часовой рабочий день; увеличение заработка на 20 процентов; не рассчитывать и не арестовывать рабочих и выборных от них как во время забастовки, так и после нее; право участия народных представителей в управлении государственными делами; свобода слова, печати, собраний, союзов и стачек; освобождение всех пострадавших за убеждения. Эти требования были заранее обсуждены и изложены в специально выпущенной листовке. Их горячо поддержали все собравшиеся на митинг паровозостроители.

Выступая на этом митинге, К. Е. Ворошилов сказал:

— Дело революции зреет, и никто не в состоянии помешать нашей победе. Надо готовиться, поднимать массы на борьбу, действовать смело и организованно.

Климент Ефремович Ворошилов родился 4 февраля (22 января) 1881 года в семье железнодорожника и крестьянки, недалеко от разъезда Волчеяровка Екатерининской (ныне Донецкой) железной дороги. Отец К. Е. Ворошилова — Ефрем Андреевич (1844 — 1907) был шестым сыном в большой крестьянской семье. Молодым парнем его призвали в армию. Он тянул солдатскую лямку более десяти лет, участвовал в русско-турецкой войне 1877 — 1878 годов. А вернувшись домой и оставшись без земельного надела, пошел работать на рудники и в шахты, пас скот в помещичьих имениях, был сторожем, путевым обходчиком. Мытарства подорвали его здоровье: ослабели силы, стал плохо слышать. Однажды в непогоду Ефрем Андреевич не различил шума настигавшего его поезда. Тяжело изуродованного его доставили в Луганскую больницу, и там он вскоре скончался.

Мать К. Е. Ворошилова — Мария Васильевна (1857 — 1919) — вынесла тяжелую долю русской крестьянки: изнурительный труд поденщицы, болезни и смерть детей. Великий Октябрь принес ей раскрепощение. Но в 1919 году она умерла от брюшного тифа. Нужда рано коснулась маленького Клима «С раннего детства пришлось познакомиться с самой горькой нуждой, — писал К. Е. Ворошилов. — В один из периодов безработицы отца ходил с сестрой «по миру» просить хлеба. С 6 — 7 лет пошел на работу выбирать колчедан на шахтах, за что получал по 10 копеек в день».

В поисках заработка семье Ворошиловых приходилось часто менять место жительства, но куда бы она ни попадала, ее как и все [4] другие рабочие семьи, ожидало одно и то же: полуголодное существование. «Жили Ворошиловы страшно бедно. Нуждались во всем, — писал товарищ Клима, рабочий Е. С. Плуготаренко. — В землянке Ворошиловых очень темно, пол был глиняный. Обстановка самая бедная. Вместо кровати были нары. Вместо стульев сбитая из досок скамейка».

Клим рос общительным и любознательным мальчиком, мечтал об учебе. Однако лишь в 1893 году в селе Васильевка, где в то время жила семья, открылась двухгодичная школа,

Светлой памяти Ворошилова Климента Ефремовича (23.01.(4.02)1881–2.12.1969)
 

Никто ближе не «подошел к определенным, конкретным общественным отношениям», чем сделал это Маркс в «Капитале». Двадцать пять лет употребил он на то, чтобы всесторонне исследовать их, и результаты его критики повсюду содержат также и зародыши так называемых решений, поскольку последние вообще возможны в настоящее время. Но любезному Мюльбергеру этого мало. Все это абстрактный социализм, мертвые абстрактные формулы. Вместо того чтобы изучать «определенные конкретные общественные отношения», любезный Мюльбергер довольствуется чтением нескольких томов Прудона, которые ровно ничего не говорят ему об определенных конкретных общественных отношениях, но зато дают ему очень определенные конкретные чудодейственные рецепты от всех общественных зол; и этот готовый план социального спасения, эту прудоновскую систему он преподносит немецким рабочим под тем предлогом, что он хочет «распрощаться с системами», между тем как я, дескать, «избираю противоположный путь»! Чтобы уразуметь это, я должен предположить, что я слеп, а Мюльбергер глух, так что мы никак не можем объясниться друг с другом.

Довольно. Если полемика эта не сослужит никакой другой службы, то она во всяком случае полезна уж тем, что показала, как обстоит дело с практикой этих называющих себя «практическими» социалистов. Эти практические предложения для устранения всех социальных зол, эти социальные панацеи всегда и повсюду изготовлялись основателями сект, выступавших в те времена, когда пролетарское движение было еще в младенческом возрасте. К их числу относится и Прудон. Развитие пролетариата отбрасывает в сторону эти детские пеленки и воспитывает в самом рабочем классе понимание того, что нет ничего менее практичного, чем эти заранее вымышленные, пригодные к любому случаю «практические решения», и что, напротив, практический социализм заключается в правильном понимании различных сторон капиталистического способа производства. Для рабочего класса, обладающего таким пониманием, никогда не представит трудности в каждом данном случае решить, против каких социальных учреждений и каким образом следует направить свои главные удары.

Дом, сданный внаем, приносит своему застройщику в виде наемной платы земельную ренту, средства на ремонт и процент на вложенный при строительстве капитал, включая и прибыль с него; уплачиваемая наемная плата, смотря по обстоятельствам, может постепенно составить сумму, в два, три, пять, десять раз превышающую первоначальные издержки на постройку дома. Это, милейший Мюльбергер, есть «простое, трезвое констатирование» «факта», который имеет экономический характер; и если мы хотим знать, как же это «так получается», что факт этот существует, то мы должны производить исследование в экономической области. Рассмотрим же этот факт поближе, так, чтобы он стал понятен каждому ребенку. Продажа товара состоит, как известно, в том, что владелец отдает его потребительную стоимость и получает его меновую стоимость. Потребительные стоимости товаров различаются друг от друга, между прочим, и тем, что их потребление осуществляется в различные сроки. Каравай хлеба съедается в один день, пара брюк изнашивается в один год, дом, скажем, — в сто лет. По отношению к товарам с длительным периодом изнашивания представляется, стало быть, возможность продавать их потребительную стоимость по частям, каждый раз на определенный срок, то есть отдавать ее внаем. Продажа по частям реализует, следовательно, меновую стоимость лишь постепенно, за этот отказ от немедленного получения обратно авансированного капитала и полагающейся с него прибыли продавец вознаграждается надбавкой к цене, начислением процентов, ставка которых определяется отнюдь не произвольно, а законами политической экономии. По истечении ста лет дом потреблен, изношен, негоден для жилья. Если мы после этого вычтем из всей уплаченной суммы наемной платы: 1) земельную ренту вместе с некоторым повышением, которое она претерпела за это время, 2) расходы на текущий ремонт, — то мы найдем, что остаток в среднем составляется: 1) из первоначального капитала, вложенного в строительство дома, 2) из прибыли с него и 3) из процентов на постепенно погашаемый капитал и на прибыль. Правда, по истечении этого времени у съемщика нет дома, но нет его и у владельца. У последнего есть лишь участок земли (если он принадлежит именно ему) и находящиеся на нем строительные материалы, которые, однако, уже перестали быть домом. И если для дома тем временем «первоначальные издержки покрываются 5 или 10 раз», то мы увидим, что это произошло просто вследствие роста земельной ренты; это ни для кого не секрет в таких местах, как Лондон, где землевладелец и домовладелец — большей частью два разных лица. Такой колоссальный рост наемной платы происходит в быстро растущих городах*, но не где-нибудь в деревне, где земельная рента со строительных участков остается почти неизменной. Общеизвестно, что за вычетом повышений земельной ренты квартирная плата в среднем приносит домовладельцу ежегодно не свыше 7% вложенного капитала (включая прибыль), причем из этой суммы нужно еще покрывать издержки на ремонт и тому подобное. Словом, договор о найме — это самая обыкновенная товарная сделка, теоретически представляющая для рабочего не больший и не меньший интерес, чем всякая другая товарная сделка, за исключением той, где дело идет о купле-продаже рабочей силы; практически же этот договор о найме выступает перед ним как одна из тысячи форм буржуазного надувательства,

Святая простота и еще более святое невежество! Только в «новейшее время» английские фабриканты в сельской местности построили рабочие жилища! Нет, любезный г-н Закс, английские капиталисты действительно крупные промышленники, не только по карману, но и по уму. Задолго до того, как в Германии появилась действительно крупная промышленность, они поняли, что при фабричном производстве в сельской местности затраты на рабочие жилища представляют собой необходимую, прямо и косвенно очень доходную часть всего основного капитала. Задолго до того, как борьба между Бисмарком и немецкими буржуа даровала немецким рабочим свободу коалиций, английские фабриканты, владельцы рудников и горнозаводчики практически убедились, какое давление могут они оказывать на бастующих рабочих, если они одновременно являются домохозяевами этих рабочих. «Цветущие колонии» какого-нибудь Грега, Аштона, Ашуэрта так мало относятся к «новейшему времени», что уже 40 лет тому назад они восхвалялись буржуазией как образец, и я сам уже 28 лет назад описал это (см. «Положение рабочего класса в Англии», стр. 228— 230, примечание²⁴¹). Примерно к этому же времени относятся и колонии, основанные Маршаллом и Акройдом (Akroyd — так пишется его фамилия), и еще старше колония Стретта, начало которой восходит к прошлому столетию. А так как в Англии средняя продолжительность существования рабочего жилища определяется в 40 лет, то г-ну Заксу не трудно будет самому по пальцам подсчитать, в каком жалком состоянии находятся теперь эти «цветущие колонии». К тому же большинство этих колоний находится теперь уже не в сельской местности; вследствие колоссального роста промышленности большинство этих колоний оказалось настолько окруженным фабриками и домами, что эти колонии лежат теперь по-среди грязных и дымных городов в 20—30 и более тысяч жителей, — что не мешает пред-ставленной в лице г-на Закса немецкой буржуазной науке еще и ныне повторять с благоговением старые английские хвалебные песни 1840 г., которые теперь уже совсем не соответствуют действительности.

В особенности же старый Акройд*. Этот бравый человек был, несомненно, филантропом чистейшей воды. Он так сильно любил своих рабочих, а особенно своих работниц, что его менее человеколюбивые конкуренты в Йоркшире говаривали: у него на фабрике работают исключительно его собственные дети!

Откуда же происходит жилищная нужда? Как она возникла? Г-ну Заксу как доброму буржуа не полагается знать, что она представляет собой необходимый продукт буржуазной формы общества; что без жилищной нужды не может существовать такое общество, где огромная масса трудящихся должна жить исключительно на заработную плату, то есть на необходимое для сохранения их жизни и продолжения их рода количество жизненных средств; где новые усовершенствования в машинной технике и т. д. непрерывно лишают работы массы рабочих; где бурные, регулярно повторяющиеся колебания промышленности обусловливают, с одной стороны, наличие многочисленной резервной армии незанятых рабочих, а с другой стороны, выбрасывают время от времени на улицу большую массу рабочих, ставших безработными; где рабочие скопляются массами в больших городах и притом быстрее, чем при существующих условиях создаются для них жилища; где, стало быть, самые мерзкие свиные хлева всегда найдут себе съемщиков; где, наконец, домовладелец, в качестве капиталиста, не только имеет право, но, в силу конкуренции, в известной мере даже обязан беспощадно выколачивать из своего домовладения наиболее высокую по размеру наемную плату.

В подобном обществе жилищная нужда вовсе не случайность, она — необходимый институт; она может быть устранена — вместе со всеми своими последствиями для санитарного состояния и т. п. — лишь тогда, когда весь общественный строй, который ее порождает, будет преобразован до основания. Но об этом буржуазному социализму знать не полагается.

Он не смеет объяснять жилищную нужду существующими условиями. Ему, следовательно, не остается ничего иного, как в нравоучительных фразах объяснять ее человеческой испорченностью, так сказать, первородным грехом.

«И здесь нельзя не признать, — а следовательно, нельзя отрицать» (какое смелое заключение!), — «что вина... отчасти ложится на самих рабочих, предъявляющих спрос на жилища, а отчасти, и в гораздо большей степени, на тех, кто берет на себя удовлетворение этой потребности, ...

Как разрешить жилищный вопрос? В современном обществе он решается совершенно так же, как всякий другой общественный вопрос: постепенным экономическим выравниванием спроса и предложения, а это такое решение, которое постоянно само порождает вопрос заново, то есть не дает никакого решения. Как решит этот вопрос социальная революция, это зависит не только от обстоятельств времени и места, это связано также с вопросами, идущими гораздо дальше, среди которых один из важнейших — вопрос об уничтожении противоположности между городом и деревней. Так как мы не занимаемся сочинением утопических систем устройства будущего общества, то было бы более чем праздным делом останавливаться на этом. Несомненно одно, — именно, что уже теперь в больших городах достаточно жилых зданий, чтобы тотчас помочь действительной «нужде в жилищах» при разумном использовании этих зданий. Это осуществимо, разумеется, лишь посредством экспроприации теперешних владельцев и посредством поселения в этих домах бездомных рабочих или рабочих, живущих теперь в слишком перенаселенных квартирах. И как только пролетариат завоюет политическую власть, подобная мера, предписываемая интересами общественной пользы, будет столь же легко выполнима, как и прочие экспроприации и занятие квартир современным государством.

Но наш прудонист еще не удовлетворен своими достижениями в жилищном вопросе. Он должен вознести этот вопрос с грешной земли в область высшего социализма для того, чтобы и там этот вопрос утвердил себя существенной «частью социального вопроса».

«Предположим, что производительность капитала, — как это рано или поздно должно случиться, — действительно взята за рога, например, посредством переходного закона, твердо устанавливающего размер процента со всех капиталов в один процент, притом с тенденцией постепенно приблизить и этот размер процента к нулю, так что, в конце концов, ничто больше не будет оплачиваться, кроме труда, необходимого для оборота капитала. Разумеется, и дом, и квартира, подобно всем другим продуктам, подлежат действию этого закона... Сам владелец первый постарается продать свой дом, так как иначе он остался бы незанятым, а вложенный в него капитал стал бы просто бесполезным».

Поскольку же в этом прудоновском разрешении жилищного вопроса имеется рациональное, практически осуществимое содержание, постольку оно уже теперь проводится в жизнь и возникло это не «в лоне революционной идеи», а... в среде самих крупных буржуа. Послушаем, что пишет об этом 16 марта 1872 г. превосходная испанская газета «Emancipacion» в Мадриде:

«Есть и другой способ разрешения жилищного вопроса, предложенный Прудоном, на первый взгляд блестящий, но при ближайшем рассмотрении обнаруживающий свое полное бессилие. Прудон предложил превратить съемщиков в покупателей в рассрочку, с тем, чтобы ежегодно уплачиваемая плата за наем помещения засчитывалась как частичное погашение стоимости жилища, а съемщик по истечении известного времени становился собственником этого жилища. Этот способ, казавшийся Прудону весьма революционным, применяется теперь во всех странах спекулятивными компаниями, которые, таким образом, путем повышения наемной платы заставляют выплачивать себе двойную и тройную стоимость домов. Г-н Дольфус и другие крупные фабриканты Северо-Восточной Франции осуществили эту систему не только для того, чтобы выколачивать деньги, но кроме того еще с политической задней мыслью.

Наиболее искушенные лидеры господствующих классов всегда направляли свои усилия на увеличение числа мелких собственников, чтобы создать себе армию против пролетариата. Буржуазные революции прошлого столетия раздробили крупное землевладение дворянства и церкви на мелкую парцеллярную собственность, — что хотят теперь сделать и испанские республиканцы с еще существующим крупным землевладением, — и создали таким образом класс мелких земельных собственников, ставший с тех пор самым реакционным элементом общества и постоянным препятствием для революционного движения городского пролетариата. Наполеон III намеревался путем выпуска мелких купюр государственных займов создать подобный же класс в городах, а г-н Дольфус и его коллеги, продавая своим рабочим под условием ежегодных платежей маленькие жилища, стремятся подавить у рабочих всякое проявление революционного духа и в то же время приковать их этой земельной собственностью к фабрике, на которой они работают. Таким образом, план Прудона не только не дал рабочему классу никакого облегчения, но обернулся даже прямо против него»*