Памяти Джека Лондона. Смок Беллью.

      Сначала он был Кристофер Беллью. В колледже он превратился в Криса Беллью. Позже, в кругах сан-францисской богемы, его прозвали Кит Беллью. А в конце концов он стал Смок Беллью, и иначе его уже не называли. История превращений его имени была историей его собственных превращений. Не будь у него любящей матери и железного дяди и не получи он письма от Джиллета Беллами - ничего бы не получилось.
      "Я только что просмотрел номер "Волны", - писал Джиллет из Парижа. - Не сомневаюсь, что дело у О'Хара пойдет. Однако он еще не знает всех тонкостей ремесла. (Следовали советы, как улучшить молодой великосветский еженедельник.) Сходи в редакцию и поговори с О'Хара. Пусть он думает, что это твои собственные соображения, не поминай меня. А то он сделает меня своим парижским корреспондентом; мне же это очень невыгодно, потому что я сотрудничаю в больших журналах, где по крайней мере деньги платят. Прежде всего внуши ему, чтобы он выгнал болвана, который дает ему критические заметки о живописи и о музыке. Кроме того, в Сан-Франциско всегда была своя литература, а теперь нет никакой. Скажи О'Хара, пусть постарается найти осла, который согласится поставлять для "Волны" серию рассказов - романтических, ярких, полных настоящего сан-францисского колорита".
      Кит Беллью отправился в редакцию "Волны", чтобы честно выполнить все советы Джиллета. О'Хара выслушал. О'Хара стал спорить. О'Хара согласился. О'Хара выгнал болвана критика. А затем О'Хара проявил свой характер, тот самый, которого так боялся Джиллет, сидя в далеком Париже. Когда О'Хара чего-нибудь хотел, ни один приятель не мог ему отказать. Он был ласково и неотразимо настойчив. Кит Беллью, прежде чем успел вырваться из редакции, стал помощником редактора, дал согласие поставлять несколько столбцов рецензий, пока не найдется кто-нибудь взамен, связал себя обещанием давать в каждый номер рассказы по десять тысяч слов из жизни Сан-Франциско - и все это совершенно бесплатно. "Волна" еще не имеет возможности платить, объяснил О'Хара, и с не меньшей настойчивостью заявил, что во всем Сан-Франциско есть только один человек, который способен написать такую серию рассказов, и этот единственный человек - Кит Беллью.
      - А ведь ослом-то оказался я! - стонал Кит, спускаясь по узкой лестнице.
      Так начал он работать на О'Хара и на ненасытные столбцы "Волны". Неделю за неделей просиживал он в редакционном кресле, выпроваживал кредиторов, ссорился с наборщиками и при всем том умудрялся выжимать из себя для каждого номера по двадцать тысяч слов. Облегчения не предвиделось. "Волна" была честолюбива. Честолюбие заставляло выходить ее с иллюстрациями. Иллюстрации стоили дорого. Денег не хватало ни на уплату Киту Беллью, ни на привлечение новых сотрудников.
      - Вот что значит быть добрым малым, - проворчал однажды Кит.
      - Побольше бы таких! - со слезами на глазах воскликнул О'Хара, пылко пожимая руку Кита. - Ты мой спаситель, Кит. Только благодаря тебе я не прогорел. Еще немного, милый друг, и все наладится!
      - Не верю, - уныло проговорил Кит. - Мне ясна моя судьба. Я обречен торчать здесь вечно.
      Через несколько времени Кит придумал выход. Выбрав удобный момент, он в присутствии О'Хара потерял сознание и повалился в первое попавшееся кресло. Немного погодя он тяжко рухнул всем телом на письменный стол и судорожным движением рук опрокинул горшочек с клейстером.
      - Поздно лег вчера? - осведомился О'Хара.
      Кит старательно протер глаза и, прежде чем ответить, долго с недоумением оглядывался по сторонам.
      - О нет, не в том дело. Глаза! Они словно выскакивают из головы.
      С тех пор Кит каждый день натыкался на стены и опрокидывал редакционную мебель. Но сердце О'Хара не смягчилось.
      - Вот что, Кит, - сказал он однажды. - Тебе необходимо показаться глазному врачу. Пойди к Хасдэплу. Шикарный доктор. Платить тебе не придется: мы напечатаем его объявление. Я с ним сам поговорю.
      О'Хара сдержал слово, и Киту волей-неволей пришлось отправиться к врачу.
      После длительного осмотра врач вынес такой приговор:
      - Совершенно здоровые глаза! Исключительное зрение, замечательное. Таких глаз одна пара на миллион людей.
      - Не говорите этого О'Хара! - взмолился Кит. - И пропишите мне, пожалуйста, темные очки.
      Единственным результатом этой проделки было то, что О'Хара все время выражал Киту свое сочувствие и тотчас же восторженно заговаривал о прекрасном будущем, которое ждет их, когда "Волна" прочно станет на ноги.
      К счастью, у Кита были средства. Сравнительно скромные, они все-таки давали ему возможность состоять членом нескольких клубов и снимать мастерскую в Латинском квартале. С тех пор, как он сделался помощником редактора "Волны", его личные расходы значительно сократились. У него не было времени тратить деньги. Мастерскую он забросил и больше не угощал местную богему своими знаменитыми ужинами, состряпанными на жаровне. И все-таки у него вечно не было наличных денег. Незадачливая "Волна" дочиста опустошала не только его мозг, но и карманы. Иллюстраторы время от времени отказывались набирать, мальчишка-рассыльный время от времени требовал расчет. Взглянет в такую минуту О'Хара на Кита - и Кит заплатит все.
      Когда пароход "Эксцельсиор", прибывший из Аляски, всполошил всю страну известием о клондайкской золотой лихорадке, Кит осмелился сделать О'Хара следующее легкомысленное предложение.
      - Послушай, О'Хара, - сказал он. - Золотая лихорадка будет расти. Повторятся дни сорок девятого года. Отпусти меня в Клондайк - корреспондентом от "Волны"! Я поеду на свой счет.
      О'Хара покачал головой.
      - Мне без тебя не обойтись в редакции, Кит. Серия рассказов еще не закончена. Да, кроме того, я только что беседовал с Джексоном. Завтра он уезжает в Клондайк и согласился еженедельно присылать нам письма и снимки. Без этого я не отпустил бы его. И как удачно, что мы все получим совершенно бесплатно.
      Вечером Киту удалось вырваться в клуб. Встретив в клубной читальне своего дядю, он снова услыхал о Клондайке.
      - Здравствуй, дядя! - воскликнул Кит, погружаясь в кожаное кресло и вытягивая ноги. - Присаживайся!
      Кит заказал коктейль, а дядюшка удовлетворился местным водянистым красным вином, которое было его излюбленным напитком. Он неодобрительно глянул на бокал с коктейлем, потом перевел взгляд на лицо племянника. Кит почувствовал, что ему не миновать нахлобучки.
      - Я тороплюсь, - поспешил он объяснить. - Мне надо еще успеть в галерею Эллери, на выставку Кейта, и накатать о ней по крайней мере полстолбца.
      - Что с тобой? - спросил дядя. - Ты бледен. На тебе лица нет.
      Кит вздохнул.
      - Кажется, скоро я буду иметь удовольствие похоронить тебя, - продолжал дядя.
      Кит уныло покачал головой:
      - Не хочу беспокоить червей! Предпочитаю крематорий.
      Джон Беллью принадлежал к тому старому, закаленному племени, которое в пятидесятых годах переправилось через прерию в повозках, запряженных волами. К суровому закалу, унаследованному им от предков, прибавился закал трудного, тревожного детства, прошедшего в пору освоения новой земли.
      - Ты живешь не так, как надо, Кристофер. Мне стыдно за тебя.
      - Мот и кутила, не так ли? - рассмеялся Кит.
      Дядя пожал плечами.
      - Не гляди на меня так уничтожающе, дядюшка, - сказал Кит. - Кутежи - вещь неплохая, но, к сожалению, ты ошибаешься. Я давно перестал кутить: у меня нет времени.
      - В чем же дело?
      - Работа замучила.
      Джон Беллью расхохотался.
      - Право?
      Он опять рассмеялся.
      - Человек - продолжение окружающей среды, - изрек Кит, указывая на дядюшкин стакан. - Смех твой горек и жидок, как вино в твоем стакане.
      - Работа замучила! - язвительно повторил дядюшка. - Да ты не заработал ни одного цента за всю свою жизнь.
      - Нет, заработал, но не получил. Я зарабатываю пятьсот долларов в неделю и работаю за четверых.
      - Картины, которых никто никогда не купит? Модные пустячки, безделушки... Плавать умеешь?
      - Когда-то умел.
      - А ездить верхом?
      - Пробовал и это.
      Джон Беллью негодующе фыркнул.
      - Я счастлив, что твой отец в могиле и не видит тебя во всем твоем бесстыдстве. Твой отец был с ног до головы мужчина, понимаешь? Настоящий мужчина! Он выбил бы из тебя всю твою музыкальную и рисовальную дурь!
      - Что делать! Таков наш упадочный век! - вздохнул Кит.
      - Если б был какой-нибудь толк ото всех твоих искусств, - сердито продолжал дядя, - ну, это я еще понимаю, это я еще бы мог стерпеть. Но ты за всю свою жизнь не заработал ни цента и не знаешь настоящего труда мужчины!
      - Гравюры, картины, веера... - перечислил Кит.
      - Ты пачкун и неудачник. Какие ты картины написал? Несколько мутных акварелей и кошмарных плакатов. И ни разу ничего не выставил, Даже здесь, в Сан-Франциско.
      - Одна моя картина висит в зале этого клуба.
      - Мазня! А музыка? Твоя милая, но бестолковая мама тратила сотни на то, чтобы обучить тебя музыке. Но ты и тут осрамился. Ты даже пяти долларов не заработал, ну, хотя бы аккомпанируя кому-нибудь на концерте. Песенки твои? Дребедень, которую никто не печатает и никто не поет, кроме бездельников, прикидывающихся богемой.
      - Я выпустил книжку. Помнишь, томик сонетов? - робко возразил Кит.
      - Во сколько он тебе обошелся?
      - Сотни две долларов, не больше.
      - А еще у тебя какие заслуги?
      - Одна моя пьеска ставилась как-то на открытой эстраде.
      - И что ты получил за нее?
      - Славу.
      - А ведь ты когда-то умел плавать и пытался ездить верхом! - гневно воскликнул Джон Беллью, опуская бокал на стол с совершенно излишней стремительностью. - Скажи, ну куда ты годишься? Денег на твое воспитание не жалели, но даже в университете ты не играл в футбол. Ты не умеешь грести. Ты не умеешь...
      - Я занимался фехтованием и боксом. Немного.
      - Когда ты тренировался в последний раз?
      - Да после университета забросил; считалось, что я прекрасно рассчитываю расстояние и время, но только...
      - Продолжай.
      - Меня называли свободным художником.
      - Скажи прямо: лентяем.
      - Да, это примерно то же самое - в деликатной форме.
      - Мой отец, сэр, а ваш дед, старый Исаак Беллью, одним ударом кулака убил человека, когда ему было шестьдесят девять лет.
      - Кому было шестьдесят девять лет? Убитому?
      - Нет, деду твоему, никчемный ты бездельник! Ты в шестьдесят девять лет не сможешь убить и комара.
      - Времена переменились, дядюшка. В наше время за убийство сажают в тюрьму.
      - Твой отец проскакал однажды сто восемьдесят пять миль без отдыха и насмерть загнал трех лошадей.
      - Живи они в наши дни, он благополучно храпел бы всю дорогу в купе спального вагона.
      Дядя чуть было не вышел из себя, но сдержал гнев и спокойно спросил:
      - Сколько тебе лет?
      - Да как будто бы мне...
      - Знаю, двадцать семь. Двадцати двух лет ты окончил колледж. Мазал, бренчал, строчил и болтался без дела пять лет. Так скажи мне, ради бога, куда ты годишься? В твои годы у меня была одна единственная смена белья. Я пас стада в Колузе. Я был крепок, как камень, и мог спать на голом камне. Я питался вяленой говядиной и медвежьим мясом. Ты весишь около ста пятидесяти фунтов, а я хоть сейчас могу положить тебя на обе лопатки и намять тебе бока.
      - Для того, чтобы опорожнить стакан коктейля или жидкого чая, не нужно быть силачом, - примирительно пробормотал Кит. - Неужели ты не понимаешь, дядюшка, что времена переменились? И, кроме того, меня неправильно воспитывали. Моя милая бестолковая мама...
      Дядю передернуло.
      - ...судя по твоим рассказам, слишком меня баловала: держала в вате и так далее. А если бы я мальчишкой принимал участие в тех достойных мужчины забавах, за которые ты так ратуешь, я был бы теперь другим человеком. Скажи, почему ты никогда не брал меня с собой? Холл и Робби ездили с тобой и на Сьерры и в Мексику...
      - Я считал тебя недотрогой и неженкой.
      - Сам виноват, дядюшка, - ты и моя милая - гм - мама. Как я мог закалиться? Ведь меня считали недотрогой и неженкой. Что же мне оставалось, кроме гравюр, картинок да вееров? Моя ли вина, что мне никогда не приходилось добывать себе на хлеб в поте лица своего?
      Старик с нескрываемым негодованием смотрел на племянника. Это легкомыслие и дряблость выводили его из себя.
      - Я снова собираюсь отправиться в путешествие, достойное мужчины, как ты выразился. Приглашаю тебя.
      - Запоздалое приглашение... Куда?
      - Холл и Роберт отправляются в Клондайк. Я провожу их через перевал и спущусь с ними к озерам. Потом обратно.
      Кит не дал ему договорить. Он вскочил со стула и схватил дядю за руку.
      - Спаситель мой! - воскликнул он.
      Джон Беллью недоверчиво насторожился. Он не ожидал, что его приглашение будет принято.
      - А ты не шутишь? - спросил он.
      - Когда мы отправляемся?
      - Это очень трудное путешествие. Ты будешь нам обузой.
      - Нет! Я буду все делать! "Волна" научила меня работать...
      - Каждый должен взять с собой запасов на целый год. Народу будет такое множество, что индейцев-носильщиков не хватит на всех. Холлу и Роберту придется самим тащить свои припасы. Я затем и отправляюсь с ними, чтобы помочь им. Тебе придется тащить на спине столько же, сколько им.
      - Испытай меня.
      - Ты не умеешь носить тяжести.
      - Когда мы отправляемся?
      - Завтра.
      - Пожалуйста, не воображай, дядюшка, что меня наставила на путь истинный твоя проповедь о пользе закалки, - сказал Кит, прощаясь. - Мне необходимо уехать из этого города, от О'Хара - куда угодно, лишь бы подальше.
      - Кто такой О'Хара? Японец?
      - Нет, он ирландец, рабовладелец и мой лучший друг. Он редактор и издатель и вообще главная шишка в "Волне". Он делает там все, что захочет.
      Вечером Кит Беллью настрочил О'Хара записку.
      "Уезжаю всего лишь на несколько недель, - писал он. - Найми какого-нибудь чудака, пусть докончит за меня последний рассказ. Прошу прощения, милый друг, но этого требует мое здоровье. Вернусь и налягу на работу с двойным усердием".