Американскую конституцию обычно восхваляют за то, что она якобы выдержала испытание временем. Однако что же это означает на деле? Не то ли, что конституция дала широчайший простор самовластию корпораций,— чего отнюдь не имели в виду ее авторы,— что, прикрываясь ею, монополистический капитал захватил господство в стране, превратив всякие гарантии народных прав в мираж? Конечно, два миллиона колонистов, которые не имели ни одной ежедневной газеты, которые гордились своей столицей Филадельфией с ее двадцатипятитысячным населением и пришли в такой восторг от дилижансов открытой в 1776 году почтовой линии Нью-Йорк — Филадельфия, совершавших свой рейс за двое суток, что называли их не иначе, как «летательными машинами», — конечно же, эти мирные провинциалы не могли предугадать развитие капитализма, ныне являющегося стержнем всей американской жизни. Современные правители Америки нисколько не заботятся об интересах большинства, зато они обеспечивают интересы незначительного меньшинства,— иными словами, интересы корпораций, — предоставляя им право все прибирать к рукам ради собственной выгоды.
Основной опорой капитализма является та статья конституции, в которой говорится о неприкосновенности частной собственности. Формулируя эту статью, авторы конституции исходили из свойственных тому времени представлений о личной собственности и недвижимом имуществе. Да и кто же мог тогда предвидеть последующии бурный рост промышленности, в результате которого слова «частная собственность» стали означать не только бесчисленные акции и обязательства всевозможных держательских компаний, трестов и корпораций, но по существу и сами эти тресты и корпорации в целом. А ведь именно такова природа большинства современных крупных состояний, дающих неограниченную власть тем, кто ими владеет. Недавно умерший Джордж Ф. Бейкер, председатель правления «Ферст нэйшнл бэнк» в Нью-Йорке, оставил своим наследникам сотни миллионов долларов в виде десятков тысяч акций и обязательств железнодорожных, банковских и всяких других компаний.
Времена меняются, и наши финансисты и заправилы банков и корпораций, все -больше и больше входя во вкус власти и неограниченного влияния, не только в корне пресекали всякие попытки естественного и необходимого расширения прав народа, но и ограничивали и постепенно сводили на-нет те права, которые были предусмотрены конституцией полтора века назад. Формула «власть народа и для народа» отнюдь не соответствовала их желаниям и интересам, и они не щадили усилий, чтобы лишить ее реального содержания.
Все полтораста лет после принятия конституции наши промышленники, словно сговорившись (чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть книгу Густава Майерса «Американские миллионеры»), пользовались любыми доступными им средствами — будь то деньги, связи или давление на правительство, чтобы лишать рядового американца то одной, то другой из его конституционных свобод. Вполне естественно, что кое-какие второстепенные установления прежних времен, неприменимые в условиях развитой промышленности, как бы перестали существовать. Они потеряли смысл. Я также учитываю тот факт, что создатели американской конституции, крупные землевладельцы, отнюдь не склонны были наделять властью широкие массы, ибо народу и тогда уже не доверяли. И все же в широком значении я прав, утверждая, что американская конституция была на первых порах демократична по существу.
Если вы в этом сомневаетесь, давайте рассмотрим фактическое положение американского гражданина и сопоставим те права, которые в свое время были для него предусмотрены конституцией, с теми, которыми он пользуется ныне с соизволения корпораций, контролирующих то самое правительство, которому надлежит блюсти основной закон страны. Картина, я думаю, складывается достаточно убедительная, чтобы подкрепить мое мнение.
Начнем с того, что все новое в области культуры и науки, все способное рассеять привычные косные представления и освободить ум от оков, преследуется и подавляется. Свобода слова, свобода печати? Наше радио, школа, колледжи, церковь? Достаточно осмотреться кругом, чтобы понять, что произошло и продолжает происходить у нас в Америке. В главе «Банки и корпорации — наше фактическое правительство» я уже говорил о пропаганде преимуществ частного предпринимательства перед государственным, о захвате, подкупе, о вмешательстве в деятельность школ, колледжей, газет,о вторжении в редакционные кабинеты. Попробуйте заглянуть в любое учебное заведение, в радиоконцерн, в редакцию газеты, на кинофабрику, в библиотеку, в любое учреждение, служащее источником информации, занимающееся ее распространением или обработкой для масс, — и вы увидите, что всюду и всем правят деньги, это орудие современной олигархии, цель которой — возвышение немногих за счет порабощения огромного большинства; деньги решают, что, когда, где и как должно быть сказано к вящей пользе и славе капитала. А ведь по букве американской конституции" всем гражданам обеспечивается доступ ко всем источникам знания.
В самом деле, обратимся к фактам. На днях Питтсбургский студенческий либеральный клуб, которому было запрещено устроить собрание на территории университета, собрался в другом месте, чтобы заслушать доклад профессора Гарри Элмера Барнса из Смит-колледжа о деле Муни и Биллингса (Муни и Биллингс — руководители рабочего движения в Калифорнии; в 1916 году были приговорены один к смертной казни, а другой — к пожизненному заключению по заведомо ложному обвинению в террористическом акте против милитаристической демонстрации. Дело вызвало широкий протест рабочих во всем мире, в результате чего смертная казнь была заменена для Муни пожизненным заключением.). За это преподаватель философии Фред Уолтман и два студента были исключены из университета. Итак, случай возмутительной расправы с представителями рабочего движения, заклейменный как юристами, так и всей нацией, не подлежит обсуждению в американском колледже. Но по чьему желанию или приказу?
В марте 1929 года преподаватели психологии и социологии Миссурийского университета роздали студентам анкету по вопросам, касающимся половой жизни; это послужило поводом к тому, что профессора Макса Ф. Мейера, одного из старейших преподавателей университета, временно отстранили от чтения лекций, а два научных сотрудника были уволены. А между тем эта анкета не вызвала никаких возражений ни со стороны таких же специалистов в других колледжах, ни со стороны Американской ассоциации университетских профессоров. Чем же объясняются столь суровые меры? Ответ на этот вопрос я услыхал из уст других преподавателей. Университет подчинен совету попечителей. Эти не весьма образованные, но весьма нравственные (на словах) обыватели, принадлежащие к состоятельным и интеллигентским кругам, выслуживаются перед властями штата и богачами в чаянии субсидий и пожертвований; а посему не только сами стремятся им угождать, но и всячески заботятся, чтобы университетские порядки во всех отношениях (в том числе и в нравственном) соответствовали местным, а по их мнению, и общепринятым представлениям о том, чем следует и чем не следует заниматься в американском университете. Отсюда и вышеозначенные репрессии — вполне в духе наших корпораций, полагающих, что чем меньше знаний, тем лучше (еще по финансам и технике куда ни шло, но от социологии и политики — упаси боже!).
На все эти попытки диктовать профессору, чему он должен обучать своих студентов, у меня есть только один ответ: дело писателя — писать, юриста — толковать закон, а учителя — учить согласно велениям собственной совести.
Едва ли не самой (пока что) наглой и коварной вылазкой против свободы слова и естественно вытекающей из нее свободы печати было так называемое дело о Миннесотском «законе-кляпе». Объектом кампании (закончившейся поражением в верховном суде США 1 июня 1931 г., после двухлетней ожесточенной борьбы) послужила еженедельная газета «Сатэрдей пресс», выходившая в Миннеаполисе. В сентябре 1927 г. газета выступила с разоблачением небезызвестного в городе гангстера Барнетта, содержателя публичных домов и игорных притонов, причем в неблаговидных поступках были уличены также местный начальник полиции Брэнскилл, которого газета обвиняла во взяточничестве, некий Дэвис из Лиги охраны закона и мэр города Миннеаполиса — Лич.
Думаю, что газета говорила правду, — недаром после первой же разоблачительной заметки гангстеры подстрелили — правда, не убили — одного из ее издателей, X. А. Гилфорда. Так или иначе, в действующем законодательстве штата немедленно отыскали постановление против предумышленной клеветы и диффамации (Д и ф ф ам а ц ия — опубликование в печати сведений, позорящих честь какого-либо лица или учреждения.) позволявшее закрыть неугодную властям газету. Откуда взялось это постановление, так и не выяснено, но цель и смысл его очевидны. Нажавна все пружины в полиции и суде, названные газетой лица добились того, что, используя это постановление, газету прихлопнули, после чего, как водится, гангстеры сделали попытку подкупить издателей, предложив им долю в своих преступных доходах. Газета, однако, должна была остаться под запретом. В течение трех лет дело переходило из одного суда в другой, пока, наконец, пройдя все инстанции, не попало в верховный суд США, где пятью голосами против четырех (заметьте это соотношение) закрытие газеты было признано незаконным. Характерно, что все судебные инстанции штата поддержали «закон-кляп», да и в верховном суде, как мы видим, дело едва не кончилось тем же. А ведь в конституции черным по белому сказано, что никакие посягательства на свободу печати недопустимы.
Американскому правительству дано право запрещать тому или другому частному лицу, фирме или печатному органу пользоваться услугами почты. Это делается на основании законов против безнравственности и против подстрекательства к мятежу. Но что тут получается на деле? Нетрудно представить! Стоит только влиятельному церковнику или трестовскому воротиле усмотреть в чем-нибудь политику, или критику корпораций, или подрыв общественных устоев, как тотчас же отдается соответственное распоряжение, и двери почты для вас закрыты. А там пошли расследования, допросы и т. п .— одним словом, завертелись колеса министерства юстиции. А уж если речь идет о коммунизме... Не важно, что широкое изучение и обсуждение этой новой экономической теории ни в коей мере не противоречит конституции,—попробуйте-ка прибегнуть для этого к услугам почты! Только недавно был изъят из обращения ряд изданий, посвященных этой экономической теории, а много ли мы слышали голосов протеста? Все молчали, кроме коммунистов! Но и рабочему движению, когда оно выступает против корпораций, приходится не лучше. Приведу здесь два случая. Брошюра «Прекратите провокацию в Гастонии!» о судебной расправе с бастовавшими в Гастонии текстильщиками была запрещена к пересылке по почте на том основании, что в ней затронута честь штата Северная Каролина. А между тем с брошюры «Правосудие в калифорнийском духе», по заключению нью-йоркского апелляционного суда (от марта 1930 г.), был снят запрет на том основании, что закон о диффамации не предусматривает случая, когда оскорбленной стороной явился бы штат. Поскольку клевета есть правонарушение в области частного гражданского обихода и поскольку ущерб наносится отдельному лицу, я во втором решении вижу куда больше смысла. Но все это только цветочки, ягодки впереди! Если газета один раз напечатала нежелательный материал, то даже в условиях мирного времени министр почты может запретить почтовую рассылку всех ее последующих номеров. Так постановил верховный суд США. А разве министр почты колдун или ясновидец, что берется судить о содержании невышедших номеров газеты? Или это для него просто способ заранее избавить себя от хлопот?
Но как ни возмутителен произвол правительственных чиновников, его не сравнить с той борьбой против конституционных гарантий свободы слова, которую повседневно ведут корпорации. Что может быть страшнее цензуры в радиовещании, и где найдешь на нее управу? Компании, заинтересованные в сбыте радиоприемников, делают ставку на любителей дешевого зубоскальства, недоумков, которых ничто не интересует, а поэтому готовы из года в год заключать контракты с комиками-эксцентриками «Амос и Энди» или с какой-нибудь madame Distinguée, снабжающей своих радиослушательниц полезными сведениями о том, что больше к лицу зеленоглазым брюнеткам, голубоглазым шатенкам и черноглазым блондинкам. Но попробуйте предложить что- нибудь посерьезнее!
Теперь обратимся к положению негров и посмотрим, какие права дала конституция неграм и к чему все свелось на деле? Резюмирую положение вкратце: хотя по конституции негры у нас свободны и пользуются правом голоса (а ныне не только они, но и их жены и дочери) — в десяти штатах из сорока восьми они этого права фактически лишены, что является вопиющим беззаконием. Далее. В тридцати штатах действует закон, воспрещающий брак между черными и белыми, а в семнадцати штатах — закон, воспрещающий черным учиться в одной школе и ездить в одном вагоне с белыми; и высшие судебные органы поддерживают эти законы, не усматривая в них противоречия с теми поправками к конституции, которые дали неграм свободу и право голоса. Однако разве не записано в конституции, что «перечисление определенных прав не исключает других прав, естественно принадлежащих народу»? Полагаю, что по конституции негры вправе жениться на ком хотят и разъезжать в любом вагоне. Почему? Да просто потому, что, даровав им права гражданства, конституция гарантирует им и все прочие права. А ссылка на 14-ю поправку к конституции, в силу которой всякий штат может вводить у себя такого рода фантастические постановления, если только они равно «охраняют» всех, является чистейшей передержкой, ибо все негры — это еще не весь народ.
Кому, кроме негров, поручается у нас такая работа, как чистка канализационных труб, ремонт раскаленных доменных печей, кто еще по целым ночам обливается потом в отравленной газами атмосфере рекуператоровна сталелитейных заводах? А легко ли негру устроиться на работу иного типа? На металлургическом заводе в Спарроус-Пойнт, штат Мэриленд, неграм платят от 25 до 30 центов за двенадцатичасовой рабочий день. На предприятиях Аллеганской сталелитейной компании в окрестностях Питтсбурга они вынуждены работать по четырнадцать часов в день. А при малейшей попытке протеста все их конституционные права летят к чорту. Кого увольняют в первую очередь? Конечно, негров! И уволенному негру остается одно — уехать в деревню и арендовать клочок земли у местного землевладельца,— но при этом он попадает в такую кабалу, которая граничит с полным порабощением. Наши земельные собственники присвоили себе все права рабовладельцев, а о борьбе с ними неграм нечего и помышлять, так как тут действует круговая порука. (Нам еще придется встретиться с этим в главе «Ущемление личности».) Хотя по условию снятый на арендованном участке урожай должен делиться пополам между арендатором и хозяином земли, последний захватывает себе львиную долю, поскольку он сам сбывает продукты и получает за них деньги. Попробуй только негр возразить, и помещик не задумается арестовать его и засудить, хотя бы за неуплату долга, — забитый, неграмотный негр все равно не сумеет отвести обвинения. Бывает и так, что негра линчуют или просто пристреливают без хлопот и шума — благо в условиях местного судопроизводства такой случай рассматривается как «убийство при оправдывающих обстоятельствах».
В 1919 году негры-издольщики в восточной части Арканзаса, добиваясь справедливых цен на хлопок, повели организованную борьбу. Однако не успели негры собраться на митинг, на что конституция дает им полное право, как клевреты местных землевладельцев открыли по ним стрельбу. Вызванный помещиками отряд местной милиции довершил расправу, и несколько десятков издолыциков-негров было убито. А когда дело было передано в суд, арканзасские власти нашли способ добиться неблагоприятных для негров свидетельских показаний. Свидетеля-негра сажали на электрический стул и пытали до тех пор, пока несчастный не признавался во всем, чего от него требовали.
Однако надругательства над правами рядового американца — будь то черный или белый — далеко не исчерпываются перечисленными здесь типическими случаями. Любое должностное лицо, прийдя к власти всеми правдами и неправдами (преимущественно неправдами, ибо все мы знаем, как проходят у нас выборы, вопреки самым честным намерениям рядового избирателя), не только начинает толковать закон вкривь и вкось — в своих собственных интересах или в интересах какой- нибудь корпорации,— но и наделяет властью угодных ему лиц, хотя это не предусмотрено ни конституцией, ни наказами избирателей. Причем все эти самоуправства и злоупотребления обычно идут на пользу корпорациям и во вред широкой публике. Так, власти отдельных штатов или же само федеральное правительство, пользуясь своим правом раздачи всяких концессий и привилегий, разрешают промышленным корпорациям строить поселки или целые города и вводить там свои особые правила и распорядки, независимо от местного законодательства. А корпорации, наделенной такой широкой властью, разрешается не подчиняться требованиям штата не только в вопросах организации полицейской службы, но и в других. Итак, выборные или назначенные правительственные чиновники, действуя вопреки конституции, ставят по существу корпорации выше законных властей, давая им право (само собой разумеется, за известную мзду) вплоть до мелочей регулировать жизнь тех, кто на них работает. В этих созданных ею и словно стоящих вне закона селениях или городах корпорация всевластна: она может указывать жителям, какие газеты им читать и каких не читать, в каких лавках забирать провизию, сколько платить за квартиру, каким умственным или общественным занятиям посвящать свой досуг и т. д.
Там, где на сцену выступают американские корпорации с их самовольно присвоенными правами и привилегиями, с данной им властью притеснять, разорять, угнетать и даже обращать в рабство (вспомните труд кандальников на Юге, да и не только на Юге) или бросать в тюрьму и всякими другими путями сживать со свету людей, которые, как Том Муни, пытаются протестовать, бороться против произвола и беззакония, — там нашаконституция со всеми гарантированными ею свободами немногого стоит. В суд (в тех случаях, когда дело касается корпораций и их интересов) частному лицу бесполезно обращаться: его не то что защищать —и слушать не станут. Позвольте мне по этому поводу процитировать весьма характерное заявление одного капиталиста: «Для меня достаточно того, что это человек с предосудительным прошлым; выпустить такого субъекта на волю — значит позволить ему тут же приняться за старое». Я мог бы привести здесь не десятки, а сотни случаев, подтверждающих мои слова.
Федеральный закон об ограничении детского труда запрещает перевозку из штата в штат продуктов детского труда. Закон этот был принят конгрессом на основании его конституционных полномочий, а также в связи с присвоенной ему обязанностью регулировать торговлю между штатами. Существует мнение, что закон этот имел в виду охрану здоровья детей. Но мероприятия такого порядка связаны с организацией полицейской службы, а организация полицейской службы, по конституции, предоставлена штатам.
Решением верховного суда (при соотношении голосов пять против четырех) закон об ограничении детского труда был признан противоречащим конституции. Такое решение в данном случае явно соответствовало интересам капиталистов: оно развязывало им руки и позволяло нанимать сотни тысяч детей буквально за гроши.
Во многих южных штатах, как Флорида или Алабама, существует закон, по которому рабочий не может покинуть хозяина, если задолжал ему. Рабочего здесь заставляют подписывать разные долговые обязательства, и бывает, что он так и работает на одном месте до самой смерти за грошовую заработную плату.
В этих же штатах люди, арестованные за мелкие провинности, становятся жертвами особой системы принудительной вербовки, существование которой противоречит самому духу американской конституции. Старый способ, когда вербовщик, подпоив доверчивого матроса, отправлял его в плавание на положении неоплачиваемого раба, — этот способ должен показаться еще деликатным по сравнению с той системой, с которой сегодня приходится сталкиваться безработному на Западе и наЮге. Достаточно ему попасться на глаза властям при переходе из одного района в другой в поисках работы, чтобы его схватили и заперли в тюрьму, как бродягу; а там с целой партией таких же, как он, арестантов его отдают внаймы какому-нибудь подрядчику, который на этом наживается. Порядки эти описаны мною в главе «Ущемление личности».
Беда в том, что жертвами всех этих беззаконий, широко распространенных в США, становятся главным образом люди, беспомощные в силу своей неорганизованности и неосведомленности. Я пытался показать, что в нашем весьма (сложно устроенном государстве, во главе которого стоит правительство, контролируемое частными интересами, первоисточником таких беззаконий являются всевластные корпорации, — либо их непосредственная деятельность, либо разлагающее влияние их методов, получивших уже широкую известность. Ибо естественно, что в стране, где частные интересы давят на правительство и где корпорации настолько сильны, что могут пренебрегать законами, в такой стране неизбежно ущемление прав личности. Кто отважится спросить с обидчика или пожаловаться на него? В самом деле, давно ли Америка была типичным рабовладельческим государством? И разве грубые и бесцеремонные повадки наших корпораций и наших финансистов не должны были еще больше укрепить это неуважение к личности? А если вспомнить, что на Юге еще немало найдется людей, которые до сих пор не примирились с освобождением рабов, то удивляться вовсе нечему. Ибо наши корпорации, добиваясь богатства для себя и нищеты для всех других, стремятся к полному порабощению народа. А для этого они ведут нещадную и систематическую борьбу со всякими попытками реформ в стране, причем всегда вопреки конституции и при полной поддержке высших судебных органов.
Опираясь на «подверженное влияниям» правительство, корпорации, с одной стороны, не стесняются злоупотреблять конституционными правами, когда им нужно оправдать свои неблаговидные действия, а с другой — при любом трудовом конфликте начисто отвергают эти права в ущерб рабочему, заставляя «маленького человека» вдвойне расплачиваться за то, что он «маленький». Непризнание за трудящимися элементарных прав, закрепленных в конституции, прежде всего ведет к чудовищным притеснениям рабочих.
Какие бы непосильные тяготы не возлагались на рабочего, бороться с ними он не может. Сошлюсь на официальные данные о числе арестов среди рабочих за 1930 год. Во время забастовок арестовано 1037 человек; на демонстрациях безработных — 1598; во время митингов — 644; за распространение листовок—962; при различных обстоятельствах—1598. Итого — 5935 человек! И это в стране, где забастовки не запрещаются законом и где свобода собраний и печати, а также право обращения с жалобами к правительству освящены конституцией.
Примером того, как американский суд помогает корпорациям бороться с рабочим движением, является существующая у нас практика судебных запретов. Особые судебные постановления запрещают профсоюзным лидерам вербовать новых членов в свои организации, призывать к стачке и, что особенно важно, оказывать материальную помощь. Совершенно очевидно, что эти запреты способствуют срыву стачки. Более того, бывали случаи, когда запрещались судебные разбирательства по искам рабочих! Так что же, скажете вы, неужели двери американского суда закрыты для горемычного труженика? Неужели там не защищают его конституционных прав? Да, именно так! Иначе, почему у нас сейчас, во время ужасающей безработицы, запрещены митинги и демонстрации, несмотря на предусмотренную конституцией свободу собраний, запрещено распространение газет и листовок? У рабочих отняли ценнейшее их достояние — свободу печати, в котором они особенно, кровно заинтересованы в отличие от корпораций. Любой американский судья в наши дни имеет — или во всяком случае присваивает себе — право издавать такого рода запреты, мотивируя их то опасностью для чьей-то жизни или имущества, то угрозой общественному спокойствию, то нарушением антитрестовского закона Шермана (хотя этот закон направлен против монополий, стесняющих свободу торговли, а не против рабочих организаций). Иными словами, для богатых и власть имущих американская конституция — не более чем клочок бумаги; новедь для бедняков и обездоленных это не так! А между тем суд на откупе у корпораций, вся страна — достояние корпораций! Наши судьи не только устанавливают свои порядки во имя защиты собственности от несуществующей угрозы (что является прямым нарушением конституции),—они полны лицемерия и пристрастия. Казалось бы, прежде чем издавать по указке корпораций свои ограничительные постановления (которые обычно вступают в силу задолго до разрешения конфликта), суд должен хотя бы выслушать рабочих. Но на деле американский рабочий лишен возможности высказать свое мнение перед судьей. Последнего в таких случаях очень мало интересует точка зрения рабочего. И «маленький человек» должен все терпеть. Бороться с практикой судебных запретов не удается даже через конгресс. А если бы и удалось, наши могущественные корпорации нашли бы юридическую лазейку для обхода любого закона. Вы скажете, это один из неизбежных пороков капиталистической системы? Согласен! Так что же нам остается делать? Об этом мы еще поговорим.
Но это далеко не все. Наши корпорации и наше правительство готовы пойти на гнуснейший подвох, на самый грязный обман, чтобы расправиться с любым проявлением политической мысли, — если только оно не носит откровенно реакционный характер, — и это вопреки записанной в конституции свободе слова, собраний, печати и распространения печатных изданий. Так, изданный во время войны и в связи с военным положением национальный закон о шпионаже, карающий также за призыв к мятежу, недавно опять извлекли из-под спуда (уже десять лет как о нем и думать забыли), И для чего же? Для того, чтобы запретить рассылку по почте таких коммунистических изданий, как «Революционный век», «Молодой рабочий», «Юный пионер», «Yida obreга»«Рабочая жизнь» (испанск.) «Рабочий спортивный ежемесячник».
Совершенно ясно, что наше правительство преследует всякую прогрессивную мысль в стране, всех тех, кто не мирится с реакцией, иначе говоря — коммунистов. Ведь даже во время войны, когда действовал закон о шпионаже, под призывом к мятежу понималось лишь прямоеи открытое подстрекательство к насилию. Между тем ни одно из перечисленных изданий призывов к насилию не содержит. Короче говоря, как только дело коснулось коммунистических изданий, свобода печати рассеялась, как дым. И это после того, как целые поколения могли невозбранно защищать в прессе такие акты, как убийство английских королей, — лишь бы только не имелось в виду конкретное лицо, например ныне правящий король Георг. Единственное, в чем в сущности повинна американская коммунистическая печать, это в употреблении таких слов, как «борьба», «боевой», «революция» или «война»; но ведь и в обиходной речи и согласно толковому словарю Вебстера слово «борьба» означает всякую борьбу, «война» — войну вообще, а «революция» — полную перемену. Это первые, основные значения данных слов, и именно в таком смысле они воспринимаются слушателями.
Ну, а как обстоит дело с пропагандой насилия против таких многочисленных общественных групп, как коммунисты, профсоюзные деятели, забастовщики или негры, — пропагандой, в которой всячески изощряется у нас реакция? А линчевание, а разгон забастовщиков пулеметными очередями и тому подобное? Этого не воспрещает никакой закон, не делается даже никаких попыток умерить подобные бесчинства! Но вернемся к нашей прежней теме. Под призывом к мятежу ныне разумеют всякое выражение недовольства правительством. В Америке существует вполне официальная точка зрения (произвольная или законная — вопрос особый), что народ, который наделяет властью своих избранников, в сущности лишь передоверяя им свою власть, не вправе потом выражать недовольство той или другой стороной их государственной деятельности. Каков бы ни был характер этой деятельности, он обязан видеть в ней высшее выражение мудрости, законности, справедливости — иначе беда ему! И в наши дни так называемый «призыв к мятежу», даже если он не связан ни с какими конкретными действиями и определяется лишь как «слова с уклоном к измене» (самая туманность этого определения невыгодно отличает его от любого осмысленного закона уголовного кодекса), рассматривается как преступление, наказуемое долгосрочным тюремным заключением. А ведь если толковать понятие «призыв к мятежу» не в прямом, установленном значении — как высказывания, содержащего прямую и явную угрозу правительству США, — то закон этот сводится к противозаконному лишению определенной группы людей их неотъемлемых конституционных прав, которое совершается по наущению их врагов и влечет за собой все злоупотребления, неминуемо сопутствующие подобным актам произвола. Именно это и происходит теперь в Америке.
Законы о подстрекательстве к мятежу, действующие в отдельных штатах, подвергаются еще более произвольным толкованиям, чем федеральный закон о шпионаже. В штате Пенсильвания есть городок Вудлоун, где хозяйничает сталелитейная компания Джонса и Лафлина (из 2928 живущих в нем семейств 2528 так или иначе связаны с заводом этой компании, платящей своим рабочим от 40 до 50 центов в час при двенадцатичасовом рабочем дне). Недавно там были приговорены к пяти годам заключения в исправительном доме три коммуниста за хранение у себя коммунистической литературы — не оружия и не боеприпасов! — и за довольно безуспешные попытки организовать коммунистическую группу. На суде они заявили, что не только не собирались свергать правительство США, но даже никогда не считали это теоретически необходимым. Они и не пытались поднять вооруженное восстание и не призывали к нему; но их обвиняли в каких-то неосторожных высказываниях.
Законы, сходные с пенсильванским законом о подстрекательстве к мятежу, ввели у себя после 1917 года тридцать три штата. Уму непостижимо! Вот, например, свирепствующий в Калифорнии закон о преступном синдикализме, направленный против профсоюзов, — другие не уступают ему, — стоил свободы многим рабочим этого края, где люди не равны и не свободны не только перед лицом закона, но и во всех других отношениях. Шестеро пострадавших таким образом рабочих были осуждены по трем статьям: 1) за принадлежность к коммунистической партии (политические взгляды — преступление, не угодно ли?!); 2) за пропаганду насилия устно и в печати; 3) за участие в заговоре с целью ведения такой пропаганды. Третий пункт ничего не прибавляет к первому: это обычный юридический трюк, для того чтобы удлинить срок наказания. Материалом для обвинения служила найденная при обыске коммунистическая литература, а также свидетельские показания о том, будто бы обвиняемые говорили, что в случае забастовки рабочие прибегнут к массовому пикетированию и насилию: забастовщики, мол, будут иметь при себе пустые бутылки. Характерно, что свидетелями оказались шпики — из тех, что засылаются с провокационными целями в рабочие организации. На суде они признали, что сами побуждали рабочих драться бутылками, а когда защита обратилась к ним с вопросом: «Говорили вы или не говорили таким-то, что вам вменено в обязанность провоцировать коммунистов и что вы подтасовывали улики, чтобы добиться обвинения?» — свидетели пришли в замешательство и только после бурных протестов прокурора отвечали: «Нет». И хотя примерно так велся весь процесс, суд приговорил всех шестерых к заключению на сроки от трех до сорока двух лет, — а это означает, что тюремщикам дана полная возможность сгноить их за решеткой! И лишь за то, что, будучи коммунистами, они хранили у себя коммунистическую литературу.
Но ведь в Америке, если верить ее конституции, нельзя преследовать людей за убеждения. Суровые репрессии против людей, отстаивающих свои конституционные права, сугубо американская система ссылки недовольных — это порождение нового времени, ознаменованного ростом, самоутверждением и самообожествле- нием власти доллара, грубость, жестокость и истинно нероновский деспотизм которой ни с чем нельзя сравнить. В особенности же теперь, когда на Востоке победила новая, более справедливая экономическая система, капитал, страшась за свою власть, готов еще усилить все те беззакония, о которых мы здесь говорили. Он жаждет сокрушить, изгнать из страны недовольных, вычеркнуть из памяти американцев идею равенства, растоптать конституцию, словно клочок бумаги, каким она давно уже стала
