1866 год ознаменовался удивительным происшествием, которое, вероятно, еще многим памятно. Не говоря уже о том, что слухи, ходившие в связи с необъяснимым явлением, о котором идет речь, волновали жителей приморских городов и континентов, они еще сеяли тревогу и среди моряков. Купцы, судовладельцы, капитаны судов, Шкиперы как в Европе, так и в Америке, моряки военного флота всех стран, даже правительства различных государств Старого и Нового Света были озабочены событием, не поддающимся объяснению.
      Дело в том, что с некоторого времени многие корабли стали встречать в море какой-то длинный, фосфоресцирующий, веретенообразный предмет, далеко превосходивший кита как размерами, так и быстротой передвижения.
      Записи, сделанные в бортовых журналах разных судов, удивительно схожи в описании внешнего вида загадочного существа или предмета, неслыханной скорости и силы его движений, а также особенностей его поведения. Если это было китообразное, то, судя по описаниям, оно превосходило величиной всех доныне известных в науке представителей этого отряда. Ни Кювье, ни Ласепед, ни Дюмериль, ни Катрфаж не поверили бы в существование такого феномена, не увидав его собственными глазами, вернее глазами ученых.

Читать далее...

26 июля 1864 года при сильном северо-восточном ветре мчалась, на всех парах вдоль Северного пролива великолепная яхта. На верхушке ее бизань-мачты развевался английский флаг, а на голубом вымпеле грот-мачты виднелись расшитые золотом, увенчанные герцогской короной инициалы "Э.Г.". Яхта носила название "Дункан". Она принадлежала лорду Эдуарду Гленарвану, одному из шестнадцати шотландских пэров, заседающих в палате лордов, почетному члену известного во всем Соединенном Королевстве Темзинского яхт-клуба.
      На борту "Дункана" находились: Гленарван, его молодая жена леди Элен и двоюродный брат - майор Мак-Наббс.
      Недавно спущенная на воду, яхта заканчивала пробное плавание в нескольких милях от залива Клайда и возвращалась в Глазго.
      На горизонте вырисовывался уже остров Арран, как вдруг вахтенный матрос доложил, что за кормой "Дункана" плывет какая-то огромная рыба. Капитан Джон Манглс немедленно приказал сообщить об этом лорду Эдуарду, и тот в сопровождении майора Мак-Наббса не замедлил подняться на ют [кормовую часть судна].
      - Что это за рыба? - спросил он капитана.
      - Я полагаю, сэр, что это крупная акула, - ответил Джон Манглс.
      - Акула в здешних водах! - недоверчиво воскликнул Гленарван.
      - В этом нет ничего удивительного, - подтвердил капитан, - это рыба-молот - вид акул, встречающийся во всех морях и под всеми широтами. Если я не ошибаюсь, то мы имеем дело с одной из этих подлых тварей. Если разрешите, сэр, и если леди Гленарван доставит удовольствие присутствовать при этой интересной охоте, то мы быстро узнаем, что это за рыба.

Читать далее...

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОТЕРПЕВШИЕ КРУШЕНИЕ *

   

ГЛАВА I

      Ураган 1865 года. - Крики в воздухе. - Смерч уносит воздушный шар. - Оболочка лопается. - Кругом вода. - Пять пассажиров. - Что происходит в корзине. - Земля на горизонте. - Развязка.

      - Мы поднимаемся?
      - Нет! Напротив! Мы опускаемся!
      - Хуже того, мистер Сайрес: мы падаем!
      - Выбросить балласт!
      - Последний мешок только что опорожнен!
      - Поднимается ли шар?
      - Нет!
      - Я как будто слышу плеск волн!
      - Корзина - над водой!
      - До моря не больше пятисот футов (1)!
      В воздухе раздался властный голос:
      - Все тяжелое за борт! Все!..
      Эти слова слышались над безбрежной пустыней Тихого океана 23 марта 1865 года, около четырех часов дня.
      Все, разумеется, помнят жестокую бурю, разразившуюся в этом году во время равноденствия. Барометр упал до 710 миллиметров. Страшный норд-ост дул, не утихая, с 18 по 26 марта. Он произвел невиданные опустошения в Америке, Европе и Азии, на территории в тысячу восемьсот миль - между тридцать пятой параллелью северной широты до сороковой южной параллели.
      Разрушенные города, вырванные с корнем леса, берега, опустошенные нахлынувшими горами воды, сотни кораблей, выброшенных на берег, целые области, разоренные смерчем, все сметавшим на своем пути, тысячи людей, раздавленных на суше или поглощенных водой, - вот последствия этого неистовствовавшего урагана. Он произвел больше опустошений, чем бури, уничтожившие Гавану и Гваделупу 25 октября 1810 года и 26 июля 1825 года.
      В то самое время, когда на суше и на воде происходило столько ужасных бедствий, в воздухе разыгрывалась не менее страшная драма.

Читать далее...

8 февраля 1828 года родился французский географ и писатель, классик приключенческой литературы, один из основоположников жанра научной фантастики — ЖЮЛЬ ВЕРН (08.02.1828 – 24.03.1905)

  – Да кто же такой в конце концов Жюль Верн?! – воскликнул в отчаянии один американский репортер, прибывший в Париж, чтобы побеседовать со знаменитым писателем. – Быть может, его вовсе не существует?
   Действительно, было отчего прийти в отчаяние. Все, кого он расспрашивал, сообщали ему самые противоречивые сведения.
   – Жюль Верн – неутомимый путешественник, – сказал один. – Он объехал Европу, Азию, Африку, обе Америки, Австралию и сейчас плавает где-то в Океании. В своих романах он описывает только собственные приключения и наблюдения.
   – Жюль Верн никогда и никуда не выезжал, – возразил другой. – Он живет где-то в провинции и строчит свои романы, не выходя из кабинета. Все, что он издает, списано с книг знаменитых географов и путешественников.
   – Жюль Верн вовсе не француз, – сообщил третий. – Он еврей, уроженец города Плоцка, близ Варшавы, и его настоящее имя Юлий Ольшевич – от слова «ольха» – по-старофранцузски «вернь». Свою карьеру он начал литературным секретарем знаменитого Александра Дюма. Это он, Жюль Верн, является подлинным автором романов «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо».
   – Жюль Верн – это миф, – объявил четвертый. – Это просто коллективный псевдоним, под которым пишет целое географическое общество.
– Жюль Верн действительно существовал, но он умер несколько лет назад, – заключил пятый. – Это английский капитан, старый морской волк, командир корабля «Сен-Мишель». Первые его романы были изданы предприимчивым издателем Этселем, который до сих пор, используя популярное имя, продолжает выпускать ежегодно два тома сочинений под маркой «Жюль Верн».
   Этим анекдотом вполне уместно начать биографию знаменитого писателя. Анекдоты и легенды окружали его при жизни, заслоняя от читателей подлинное лицо писателя. Но он не сердился, не протестовал, только улыбался. Скромный, пожалуй, даже скрытный, он никогда не говорил о себе. Только однажды, указывая на карту Земли, украшавшую стену его кабинета, он сказал одному из своих друзей:
   – Я довольствуюсь вот этим. Я иду по следам своих героев. От настоящих путешествий мне всегда приходится отказываться.
   – Как, вы не совершили ни одного кругосветного плавания? – спросил изумленный гость.
   – Нет, никогда!
   – И никогда не видели людоедов?
   – Что вы! Я боялся, что они меня съедят!
   И постепенно в умах современников укоренилась легенда о писателе, который только по книгам изучает другие страны и совершает необыкновенные путешествия лишь в мечтах.
   После смерти Жюля Верна торопливые биографы из этих легенд сложили историю его жизни.

Читать далее...

Присмотримся теперь ближе к Гюго как к художнику.

Если Мабильо, давший наиболее тщательные из имеющихся до сих пор анализов психологии его творчества, считает, что романтизм Гюго был целиком результатом его темперамента, то мы, конечно, не можем не протестовать самым решительным образом против такой индивидуалистической точки зрения.

Мы гораздо ближе к тов. Нусинову, который выводит романтику Гюго исключительно из его эпохи, в особенности той ее разновидности, которая сказалась в сочинениях Гюго, из особенностей классовой прослойки, непосредственным выразителем которой он был.30

Однако, давая характеристику писателю, невозможно проходить совершенно мимо его индивидуальных черт. Дело тут совсем не в том, чтобы мы стремились создать своего рода амальгаму из элементов, определенных в творчестве данного писателя эпохой и классом писателя, с одной стороны, и элементов индивидуальных — с другой. Одно нисколько не находится в противоречии с другим.

Мне уже приходилось писать о том, что эпоха выбирает в более или менее всегда биологически одинаковой клавиатуре того или другого поколения те индивидуальности, которые по своим психофизиологическим предпосылкам могут стать наиболее подходящими для нее выразителями.

Ламартин прекрасно понимал, в какой мере романтики были порождены своей эпохой.

Он говорит в своей речи «О судьбах поэзии»:

    «Эпоха империи была воплощением материалистической философии XVIII столетия. Геометры, которые одни имели право голоса, давили нас, молодежь, всею тяжестью своей наглой тирании… Они боялись, как бы поэзия не воскресла вместе со свободой, и с корнем уничтожали ее ростки в своих школах, лицеях и в особенности — в своих корпусах и политехникумах… Это был какой–то всемирный заговор математических наук против мысли и поэзии. Только одни цифры были в почете, только цифры оплачивались, только цифрам оказывалось покровительство… только цифры признавал военный диктатор того времени».³¹

И именно в полном контрасте с таким характером поэзии наполеоновского времени шел бунт романтики, приобретая противоположные черты настоящего реванша фантастики над логикой.

Подобная эпоха должна была призывать прежде всего людей, обладающих такой фантазией, как чертой своей психологии.

Гюго во всякое время был бы громадным фантазером, но в другие времена эта его фантастика не оказалась бы так ко двору обществу.

    «В один прекрасный день, — рассказывал Нодье, — фантазия ворвалась со всех сторон. Она оттолкнула Аристотеля, Квинтилиана, Буало, Лагарпа в драме, в церкви, в романе, в живописи, во всех играх духа, как во всех страстях души».³²

    «Нынешнее поколение, — говорит тот же Нодье, — трепещет от нетерпения испытать чувства сильные и разнообразные».

 

Читать далее...

По методам борьбы Гюго остается чистейшим либералом. Просвещение, убеждение — это для него единственный путь прогресса.

Надо помнить, что позиция Гюго не была исключительной для того времени. Плеханов в своей статье, посвященной утопическому социализму XIX века («История западной литературы» под редакцией Батюшкова, том II), говорит о мирных социалистах:

    «Мирное настроение большинства социалистов–утопистов представляется, на первый взгляд, странным во Франции, где еще так недавно ревела буря Великой революции и где передовые люди, казалось бы, должны были особенно дорожить революционной традицией. Но при ближайшем рассмотрении становится несомненным, что именно воспоминание о недавней революции и предрасполагало передовых идеологов, подобных Консидерану, к исканию таких средств, которые могли бы положить конец классовой борьбе. Мирное настроение этих идеологов являлось психологической реакцией против революционных увлечений 1793 года. В своем огромном большинстве французские социалисты–утописты приходили в ужас при мысли о таком обострении взаимной борьбы интересов, каким ознаменовался этот, весьма тогда хорошо памятный, год.

    Важнейшей задачей общественной мысли XIX века являлось, по мнению Сен–Симона, исследование о том, какие меры принять, «чтобы положить конец революции». В 30–х и 40–х годах его последователи старались решить ту же задачу. Разница была лишь в том, что у них речь шла уже не о революции конца XVIII столетия, а о революции 1830 года. Одним из главных доводов их в пользу социальной реформы было то соображение, что она («association», «organisation»*) остановит революцию. Призраком революции пугают они своих противников. В 1840 году Анфантен ставил сен–симонистам в заслугу то, что в 30–х годах они, при виде пролетариата, только что испробовавшего свои силы в успешном восстании против трона, кричали: «Voici les barbares» («Варвары идут»). И он с гордостью прибавляет, что и теперь, десять лет спустя, он не перестанет повторять того же крика: «Варвары идут».²⁰

Читать далее...

I

Либерализм. Это слово окружено было когда–то самым светлым ореолом. Либерализм — это порыв лучших человеческих умов и сердец, порыв все более массовый из тьмы к свету, к свободе от рабства, к подвижности от косности, к науке из костлявых объятий одряхлевшей и нелепой религии, ко взаимному уважению от эксплуатации человека человеком во всех формах, как политической, так и экономической и бытовой, порыв к равноправию, без различия полов, рас, порыв к неясным, неопределенным контурам «справедливого» общественного строя, который должен покончить с делением на роскошествующих богачей и голодающих бедняков и т. д. и т. п.

Мы знаем теперь, что либерализм являлся на деле идеологическим выражением стремления буржуазных классов захватить власть, столкнуть с дороги препятствия, которые ставились для развития капиталистического мира феодальными формами государства, хозяйства и быта, и предоставить безудержную свободу конкуренции, наживе, новым формам эксплуатации, словом, тому буржуазно–капиталистическому строю жизни, который сейчас нагло торжествует в большинстве так называемых цивилизованных стран и, к счастью, явным образом уже дает трещины в своем фундаменте по всему фасаду, трещины, предвещающие его крушение.

Либеральное знамя буржуазии, может быть, и не принималось всерьез даже с самого начала наиболее хитроумными представителями крупного капитала. Может быть, даже сознательно эти люди понимали, что им–то нужны на самом деле лишь те требования либерализма, которые расчищают путь их хозяйственной карьере, а что все остальное взято здесь для прикрасы и для того, чтобы увлечь за собой широкие слои населения, не имеющие их экономических интересов, но необходимые им как опора в борьбе с феодальными господствующими классами.

Может быть, однако, что такие настроения в крупной буржуазии проглянули только позднее, а вначале даже многие из самых трезвых голов экономически крупной буржуазии увлекались открывающимися перспективами и верили, что они действительно обозначают собой огромный шаг вперед к разумному устройству человеческой жизни на земле.

Не подлежит, однако, сомнению, что густые прослойки средней и мелкой буржуазии, даже буржуазии мельчайшей, бедноты «народа» городов и сел увлекались знаменем либерализма совершенно искренне. Очень четкого понимания того, как же нужно построить это новое общество на развалинах феодальной неправды, не было ни у кого. То рисовались утопии, доходящие даже до посягательства на частную собственность, но не имевшие, конечно, никаких шансов на осуществление, за отсутствием сколько–нибудь могучих групп, не заинтересованных в частной собственности; то создавались проекты государственного строя, а подчас и целые законодательства (когда плебейские круги оказывались близкими к властям), долженствующие осуществить на земле свободу, равенство и братство, но пребывающие в глубоком благоговении по отношению к «основному принципу всей общественности и человечности — священной частной собственности».

Читать далее...

История написания песни
 

Читать далее...

Автор 11 оперетт и 4 балетов, музыки к нескольким десяткам кинофильмов, множества популярных советских песен, народный артист РСФСР, лауреат двух Сталинских премий. Один из тех великих композиторов, кто стоял у истоков рождения советской песни. Его музыка отличалась оптимизмом, а многие песни навсегда вошли в золотой фонд советского искусства. Основоположник советской музыкальной кинокомедии. Фильмы с его музыкой смотрятся с большим удовольствием до сих пор Читать далее...

Биографический фильм о поэте М. В. Исаковском, в который включены фотографии и киносъемки, снятые при его жизни, и съемки в деревне Глотовка Смоленской области, где родился поэт.

За кадром звучат песни, написанные на стихи М. В. Исаковского, "Катюша", "Прощание" и другие, которые проиллюстрированы кадрами кинохроники крестьянского труда и быта 1920-30 г. г. , кинохроникой Гражданской и Великой Отечественной войны.

Читать стихи поэта

Читать далее...

Глинка Михаил Иванович [20.5(1.6).1804, с. Новоспасское, ныне Ельнинского района Смоленской обл., — 3(15).2.1857, Берлин], русский композитор. Основоположник русской классической музыки.

Родился в помещичьей семье. С 1817 жил в Петербурге. Учился в Благородном пансионе при Главном педагогическом училище (его гувернёром был поэт, декабрист В. К. Кюхельбекер). Брал уроки игры на фортепиано у Дж. Филда и Ш. Майера, на скрипке — у Ф. Бёма; позднее учился пению у Беллоли, теории композиции — у З. Дена.

В 20-е гг. 19 в. пользовался известностью у петербургской любителей музыки как певец и пианист. В 1837 — 1839 капельмейстер Придворной певческой капеллы. Посетил Италию (1830—1833), Берлин (1833—34, 1856—57), Париж (1844—45, 1852—54), Испанию (1845—47), Варшаву (1848, 1849—51). Овладение опытом отечественной и мировой музыкальной культуры, воздействие прогрессивных идей, распространившихся в период Отечественной войны 1812 и подготовки восстания декабристов, общение с выдающимися представителями литературы (А. С. Пушкиным, А. С. Грибоедовым и др.), искусства, художественной критики способствовали расширению кругозора композитора и выработке новаторских эстетических основ его творчества. Народно-реалистическое по своей устремлённости творчество Глинка оказало влияние на дальнейшее развитие русской музыки.

В 1836 на сцене петербургского Большого театра была поставлена героико-патриотическая историческая опера Глинка "Иван Сусанин". Вопреки навязанной композитору верноподданнической концепции (либретто составлено бароном Г. Ф. Розеном в духе монархической официозности, по настоянию двора опера была названа "Жизнь за царя"), Глинка подчеркнул народное начало оперы, прославил крестьянина-патриота, величие характера, мужество и несгибаемую стойкость народа.

Читать далее...

И. Е. Репин. М. И. Глинка за сочинением «Руслана и Людмилы».

«Руслан и Людмила» — опера Михаила Ивановича Глинки в 5 действиях. Либретто Валериана Ширкова, Константина Бахтурина и Михаила Глинки при участии Н. А. Маркевича, Н. В. Кукольника и М. А. Гедеонова по одноимённой поэме Александра Пушкина с сохранением стихов подлинника.

Работа над оперой началась в 1837 году и шла в течение пяти лет с перерывами. Глинка приступил к сочинению музыки, не имея готового либретто. Из-за смерти Пушкина он был вынужден обратиться к другим поэтам, в том числе любителям из числа друзей и знакомых — Нестору Кукольнику, Валериану Ширкову, Николаю Маркевичу и другим.

Премьера оперы состоялась 9 декабря 1842 года на сцене Большого театра в Петербурге.

В 1836 на сцене петербургского Большого театра была поставлена героико-патриотическая историческая опера Глинки "Иван Сусанин". Вопреки навязанной композитору верноподданнической концепции (либретто составлено бароном Г. Ф. Розеном в духе монархической официозности, по настоянию двора опера была названа "Жизнь за царя"), Глинка подчеркнул народное начало оперы, прославил крестьянина-патриота, величие характера, мужество и несгибаемую стойкость народа. В 1842 в том же театре состоялась премьера оперы "Руслан и Людмила". В этом произведении красочные картины славянской жизни переплелись со сказочной фантастикой, ярко выраженные русские национальные черты с восточными мотивами (отсюда ведёт начало ориентализм в русской классической опере). Переосмыслив содержание шутливой, иронической юношеской поэмы Пушкина, взятой в основу либретто, Глинка выдвинул на первый план величавые образы Древней Руси, богатырский дух и многогранную эмоционально богатую лирику. Оперы Глинки заложили основу и наметили пути развития русской оперной классики. "Иван Сусанин" — народная музыкальная трагедия на исторический сюжет, с напряжённым, действенным музыкально-драматическим развитием, "Руслан и Людмила" — волшебная опера-оратория с мерным чередованием широких, замкнутых вокально-симфонических сцен, с преобладанием эпических, повествовательных элементов. Оперы Глинки утвердили мировое значение русской музыки.

Читать далее...