ПОЛЬ ЛАФАРГ. «ДЕНЬГИ» ЭМИЛЯ ЗОЛЯ

«Деньги» — самый последний и пожалуй самый значительный из романов Золя; в нем ярко выделяются все достоинства и недостатки автора.

Роман «Деньги» можно рассматривать как дополнение и противопоста­ вление к роману «Накипь», т. е. к роману, в котором Золя с неумолимой резкостью и презрением описывает взаимоотношения в мелкобуржуазных кругах общества. Если раньше характерными особенностями мелкой буржуазии были правильный, строго размеренный тихий образ жизни, доморощенная честность и отсталое филистерство, дававшие художникам прежнего времени материал для изображения комических типов, то теперь, в новейшую эпоху, в романе «Накипь» она показана разлагающейся. И причиной такого изменения лица мелкой буржуазии была не жажда наживы, а давящая, постоянная нужда в деньгах. Отнюдь не погоня за удовольствиями и развлечениями, а главным образом жал­кое, горемычное существование, полное забот. Мелкий буржуа должен рассчитывать, скряжничать, прежде чем он будет в состоянии купить же­не какую-нибудь ленточку или игрушку ребенку; со смертельной обреченностью копит он франки и сантимы.

В своем романе «Деньги» Золя вводит нас в совершенно иной мир, находящийся в полном противоречии с мелкобуржуазными кругами, — в мир, где не считают сантимов, а орудуют тысячами франков. Здесь мы видим золотой поток в более быстром, стремительном и бурном движении, чем в золотоносных водах Перу; здесь золото стало и средством, и целью всей жизни, всех помыслов, всей деятельности. И охотятся за ним уже не для обеспечения собственной жизни, не для поддержки существования собственной семьи, не для разрешения вечного вопроса; «Что мы будем завтра есть-пить, во что одеваться?» В этих кругах трудятся и мучаются не из необходимости, а исключительно для того, чтобы нагромождать миллионы на миллионы, из любви к деньгам, ради денег. Еврей миллионер Гундерман, которого Золя нарисовал в романе «Деньги», лишен всяких потребностей.

В одном из своих произведений Бальзак выводит студента, веселого малого, бедняка в материальном отношении, но богато одаренного умственно, и этот студент в своей безысходной нужде утешает себя философскими размышлениями о том, что ни Наполеон, ни первый в мире богач не могут ни обедать по два раза в день, ни заводить любовных связей больше, чем он, бедный студент-медик. Гундерман уже не может принять в себя и одного обеда в день, а женщины для него не существуют. Его разрушенный желудок переносит только молоко, и когда ему хочется основательно кутнуть, он высасывает сок одной виноградины. Его сердце ускоренно бьется только при повышении и понижении биржевых бумаг.

Но любовь к золоту, характеризующая людей в изображаемом Золя мире, это любовь не к осязаемому металлическому золоту, к золоту блещущему, сверкающему, радующему глаз своим солнечным сиянием, а ухо гармоничным звоном. Скупой Грандэ, описанный Бальзаком, нежно любит золото ради его физических свойств, ради его цвета, звона, он держит сверкающие червонцы в надежном хранилище, он, играя, пропускает их сквозь пальцы, ему доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение ко­паться в этих сокровищах, ощупывать их, гладить; он говорит о своем золоте ласкательными словами, восторженными, опьяненными речами влюбленного поэта: «Ну, принесите же мне мою любимую, мою зазнобу», говорит он дочери. «Поцелуй меня нежно, и я расскажу тебе тайну жизни и силы золота... Поверь мне, золото живет и двигается так же, как: и люди; оно уходит, возвращается, оно творит». Часами он услаждает себя: зрелищем сложенных в стопочки луидоров, — их блеск буквально гипнотизирует его. Он восклицает вдохновенно: «Это меня согревает!»

Биржевики не знают денег — «похищенных слез солнца»; через их руки проходят только бумаги, которые они лихорадочными движениями перебирают и мнут. Богатство для них не есть нечто видимое, ощутимое: это ряд абстрактных цифр метафизической ценности. Когда речь идет о газо­вых, железнодорожных или каменноугольных акциях, им не представляется: картина необычайного, подобного колоколу, газометра, который ловит и держит в плену летучий, добытый из угля, газ; их умственному взору не представляются дымящиеся паровозы,. бесконечные железнодорожные рельсы, подземные шахты и вагонетки, полные угля; перед их глазами проносится только абстрактная ценность клочков бумаги, называемых акциями. Эта ценность для биржевиков бестелесна, она имеет неземную сущность: лично для них абсолютно безразлично, существуют ли в действительности  вещи, которые эти акции представляют.

Золя должен был бы назвать свой роман не «Деньги», а «Биржа», ибо он рисует нам картину того круга общества, которого биржевая игра держит в постоянном лихорадочном напряжении и волнении, которого она разрушает, потрясает до мозга костей. Деньги в своем круговращении отражают все процессы и явления капиталистического общества.

Из-за нескольких франков продает себя рабочий на день, на неделю,. на месяц,, отдает жену и ребенка капиталисту, обрекает их на рабский труд на фабрике; ради денег рельсовые фабриканты подделывают госу­дарственные печати на рельсах и чиненными рельсами подвергают опасности жизнь тысяч пассажиров; ради денег использует президент Греви свое политическое влияние, свое положение высшего чиновника и сановника французского государства для грязных афер; ради денег офицер рискует жизнью, кассир остается честным; ради денег творят поэт и писатель.  Рост капитализма низвел человечество на такой низкий нравственный уровень, что оно знает и может знать только один двигатель — деньги. Деньги стали единственным возбудителем, альфой и омегой всех человеческих действий. «Деньги,—сказал Бальзак,—это ultima ratio mundi». (последний довод королей) 

Но Золя в своем романе не пытался изобразить порожденные всемогуществом денег добродетели и пороки во всем их объеме. Все действующие лица его новейшего произведения вертятся, вокруг одной финансовой спекуляции, — биржа служит полем битвы, где они сражаются не на живот, а на смерть. Но биржа не мастерская чародеев, где создаются богатства, а скорее разбойничий притон, где финансисты с помощью хитрости, всяческой фальши, лжи и обмана делят добычу — миллионы и миллиарды, добытые на полях, в недрах земли, на фабриках, в мастерских всего мира. Биржевики, хранящие в своих денежных шкафах и портфелях ценность целых гор продукции, сами не создали за всю свою жизнь самой ничтожной вещи. Их умственная работа ограничивается исключительно старанием так ловко расставить сети и западни, чтобы в них попало как можно больше миллионов, где-то, кем-то созданных, а где и кем — об этом такие господа чертовски мало беспокоятся.

Саккар, герой романа Золя, олицетворяет собой этот особенный мир. В момент, когда он появляется в романе, у него нет ни сантима за душой; знакомые встречают его холодно или вовсе не замечают. Он человек разоренный, и искать дружбы в этом кругу бесполезно. В то время как его еще окружает всеобщее презрение, он выходит из своей нищеты победителем. Те, кто незадолго перед тем избегали его, отворачивались от него с презрением, теперь преклоняются перед ним, курят ему фимиам. В чем же причина такого быстрого превращения? Саккар  стоит во главе удачной, имевшей успех финансовой спекуляции: акции его предприятия с баснословной быстротой подымались все выше и выше, несмотря на основательнейшие опасения окружающих, несмотря на интриги и предательство его компаньонов, несмотря на хитро задуманные комбинации его конкурентов. Идея этой спекуляции принадлежит не Саккару. Нельзя назвать его и организатором административного механизма предприятия. Вое было придумано и организовано скромным инженером с мистическим характером, попавшим в эту компанию жуликов.

Саккар — не кто иной как «грюндер», как человек, который знает чудодейственное слово, открывающее кошель акционеров. Это человек, обладающий волшебным искусством одурачивать людей, подсовывая им клочки бумаги в обмен на звенящие, драгоценные золотые монеты, которые им дороже чести, жены, детей и любимой собаки.

В основе романа Золя лежит истинное происшествие: факты, поэтически им обработанные, — это история финансового общества «Union General», возглавляемого господами Бонту и Федер. «Union General», пытавшееся ограбить Францию, Австрию, Сербию и Румынию путем организации банков, горной промышленности, железных дорог и заводов и освященное благословением папы, долгое время было чудесной сберегательной кассой, приносившей добрым католикам баснословные проценты. Такие проценты вряд ли сумел бы выжать даже настоящий ростовщик. Общество «Union General»  должно было .стать банком папства и всех католиков, и его крах — один из величайших крахов нашего- времени — потряс весь финансовый мир, задев самые отдаленные от него круги.

Саккар — умелый, знающий все ходы и выходы создатель мошенни­ческих предприятий. Он отлично знает, что всякая финансовая спекуляция процветает не в руках честных и сведущих людей, а в руках продувных негодяев, играющих на бирже влиятельную роль, или тех, кто с помощью своего старого дворянского имени, депутатского звания или даже только какого-нибудь ордена импонируют дуракам, а также и тех, кто не имеет никакого отличия кроме золотого мешка. Руководствуясь этим, Саккар подбирает членов правления для основанного им мошеннического» предприятия. Он знает кроме того, что, если хочешь получить прибыль  от коммерческого дела, то надо широчайшим образом использовать рекламу.

Можно было ожидать, что Золя, желающий быть ультрареалистическим писателем, с удовольствием копающийся в отталкивающих, отвратительных патологических описаниях и, не задумываясь, с вызывающим ви­дом употребляющий грязнейшие выражения, будет иметь мужество вьгсказать полную, неприкрашенную, хорошо ему известную правду относительно рекламы — жульнической финансовой операции — и той роли, какую играет пресса в этом деле.

Но у него на это не хватило мужества ни в романе «Деньги», ни в «Углекопах». В первом он пощадил прессу, эту «торговку ядом», как выразился Бальзак. У него не хватило смелости показать, что вся буржуазная печать продалась финансистам, что эта печать, как проститутка, просьбами и угрозами старается снискать их благоклонность. Мопассан, единственный из современных писателей, в романе «Милый друг» осмелился приподнять уголок завесы, скрывающей бесчестие и позор парижской буржуазной прессы.

Золя тоже дает образ журналиста, спустившегося на дно благодаря распутной жизни и долгам, — журналиста, пишущего по заказу статьи, тде он сегодня называет белое черным, а завтра черное белым и получает за это моральные пощечины. Но этот журналист принадлежит к литературной богеме, он не пользуется ни влиянием, ни авторитетом. Его беспринципность в благоприличной среде буржуазной журналистики принимается как редкое исключение. Когда Золя обходит молчанием ­глубокую развращенность прессы, это происходит отнюдь не от незнания этого обстоятельства. Он очень хорошо знает прессу, так как сам был журналистом и по сей день сохранил с журналистикой постоянные связи. Он боится описать правдиво именно ту общественную среду, которую знает по личным наблюдениям и опыту и относительно которой у него должны быть верные и точные документы. Но ведь Золя, как и все его уважаемые товарищи по перу, тоже коммерсант, и потому он щадит журналистов: ведь они своей рекламой влияют на больший или меньший сбыт его книг. Сначала расчет, а потом, если можно, искусство. Вот почему Золя остерегался показывать, как почтенные, уважаемые, самые важные и скучные газеты предоставляют свои первые страницы в распоряжение крупных финансистов, чтобы те могли обманывать и обкрадывать тех буржуа, которых обслуживают эти газеты.

Но Золя с удовольствием дважды повторяет случай, который, произойди он в действительности, мог. бы скорее сойти за озорство, чем за рекламу.  Нет ничего почтеннее и нравственнее объявлений спекулянтов. Эти господа могли бы преподавать иезуитизм самим иезуитам.

На бирже борются между собой за господство католический банк Саккара и еврейский банк Гундермана (псевдоним Ротшильда). Удалившись в свою берлогу, полный веры в чудодейственную силу своих миллионов (победа всегда на стороне больших батальонов, говорил еще Тюрен), ­холодный, спокойный еврей предоставляет нервному, лихорадочно-возбужденному католику тратить свои силы в ряде спекуляций, на которых акции «Универсального» с первоначального курса в 500 франков головокружительно взлетают до 3000 франков. Когда Саккар изнурен этой пирровой победой, Гундерман внезапно бросает свои миллионы на биржевой рынок и, разорив этим своего конкурента, повергает его в прах. Одним ударом Саккар сброшен с вершины счастья в тюрьму, и все те, кого он обогатил, снова покидают и предают его. Он побежден, но не раздавлен: в своей тюремной камере в «Консьержери» он строит планы новых предприятий и спекуляций. Он мечтает обладать большими богатствами и в мечтах вновь видит, себя господином и властителем биржи. Он видит, как через его руки снова проходят сотни миллионов.

Во второй половине нашего столетия много раз возникала ожесточенная борьба между домом Ротшильда и банками, объявлявшими ему войну из-за господства на денежном рынке. В первые годы правления Наполеона III разбогатевший на торговле государственными бумагами Ротшильд был представителем старой манеры спекуляции: он пускался только на самые верные финансовые аферы и спекулировал исключительно миллионами, лично ему принадлежащими, или за которые отвечал его банк. Однако Перейра и другие последователи теорий Сен-Симона направляли спекуляцию по другим путям. Не обладая никаким личным имуществом, они заставляли публику снабжать себя капиталами, необходимыми для их целей, а так как они спекулировали чужими деньгами! и не подвергались никакой опасности личных потерь, — им нечего было терять, — то они пускались сломя голову в рискованнейшие финасовые приключения. С тех пор началась та спекулятивная лихорадка, которая держит фран­цузский народ в постоянном напряжении. Спекулянты новой школы пробовали разорить Ротшильда, но он сам разорил одного за другим Перейра, Миреса, Филиппара и Бонту. Старый еврей был так непоколебимо уверен в своей конечной победе, что, как рассказывают, он оставил незанятым письменный стол, за которым работал его яростнейший противник Перейра в свою бытность служащим его банка, и на вопрос об этом холодно ответил: «Он еще снова займет свое место».

Побежденные Ротшильдом были новаторы в области спекуляции. Введенные ими идеи, комбинации и методы добычи денег произвели полную революцию в деловом мире и на бирже. Они собрали в своих руках сбережения буржуазных кругов и широких народных масс, чтобы направить. их мощным потоком на индустрию и торговлю. Они выполняют, так сказать, роль всасывающего и нагнетающего насоса в движении народного достояния.

Призыв к «объединению мелких капиталов» — это идея, исходящая из учения Сен-Симона, и осуществление ее было необходимостью для экономического развития. Железные дороги и новейшие механизмы — такие гигантские сооружения, что создать и оборудовать их средствами единолично накопленного капитала — вещь совершенно невозможная. Для этой цели необходимо собрать капиталы у масс и соединить в один гигантский капитал. Перейра и Мирес взяли на себя эту задачу; они могут похвастаться, что сотворили большее чудо, чем воскрешение Лазаря- они сумели убедить мелких буржуа и крестьян расстаться с милыми, дорогими их сердцу деньгами и доверить их им. Так получили они возможность доставать капиталы, в которых так нуждалась молодая, быстро развивающаяся крупная индустрия. Перейра и Мирес сильно подвинули промышленное и торговое развитие Франции, упавшее во время Империи. Но они работали прежде всего и, конечно, против своего желания на увеличение банка Ротшильда, который некоторое время наблюдал за их ро­стом и успехами, а затем сбросил их и захватил созданные ими финан­совые и индустриальные организации.

Золя не знаком с историей парижского финансового и биржевого мира: как настоящий репортер он удовольствовался тем, что несколько часов провел на бирже, изучил место действия и записал болтовню нескольких биржевиков, так же мало осведомленных в истории биржи, в своей истории, как и он сам, ибо, когда эта история не имела влияния на повышение или падение акций, она мало их интересовала. По мнению Золя борьба между Саккаром и Гундерманом — только дуэль между католическим и ев­рейским спекулятивным капиталом. Однако Перейра и Мирес были таки­ ми же подлинными евреями, как Соломоны и Натаны из семьи Ротшильдов; они обвиняли Ротшильдов в принадлежности к северным евреям — «аскинази», в то время как себе оставляли честь быть представителями южных — «сефарди». Они по их мнению великодушнее и имеют менее грязные наклонности. Эта война против дома Ротшильдов, победоносно устоявшего против всех бурь революции 48 года и ставшего лишь более могущественным чем когда-либо, имела целью его свержение, но он смело сопротивлялся и победил своих врагов, находящихся под покровительством и защитой Империи и оппортунистов. Борьба между старой и новой формами спекуляции и ее представителями должна была бы служить внутренней основой романа, она придала бы ему эпический размах.

* * *

Трудно описать биржевиков и их вечные дрязги так, чтобы это было интересно. Но Золя все-таки сумел оживить драматическим действием находящийся перед ним материал. Если мы рассмотрим преодоленные им трудности, изобилие деталей, искусный план, убедительное развитие характеров, из которых многие великолепно изучены, тогда мы должны будем сознаться, что роман «Деньги» — создание мастера.

Золя доказал с первой же главы, что его роман —- не ученическая работа, не копия с картины, наподобие «Земли», но действительно захватывающая картина с натуры.

Читатель с первой страницы вводится в центр жизни и деятельности биржевого мира. Золя вводит его в кафе, где маклеры завтракают и ждут, когда пробьет благословенный час для молений золотому тельцу; он ведет его на задворки жизни биржевиков, в самую гущу суеты, куда спекулянты приходят и уходят, где они едят, пьют, курят, кланяются друг другу, громко переговариваются или тихим голосом делятся мнениями, впечатлениями, мыслями об единственно интересующем их предмете, единственно страстно волнующем их вопросе: о курсе биржевых бумаг, или о политических событиях, могущих повлиять на него. И в этом шум­ном мире, где каждый уединяется со своими расчетами и комбинациями, замыкается в своем эгоизме, подымается сильно очерченная фигура Саккара. Беспокойный и презираемый он обдумывает и готовит новую большую спекуляцию и даже намечает людей, которые будут его обслуживать и могут быть ему полезны. И несмотря на то, что он разоренный человек без кредита и протекции, что брат его, министр, чтобы отвязаться от него, предлагает ему место супрефекта в провинции, он все-таки составляет план завоевания Парижа.

Золя воодушевлен желанием дать читателю представление об этих удивительных, своебразных фигурах, жестикулирующих на бирже, как одержимые, кричащих до хрипоты и встречающихся по соседству с бир­жей на каждом шагу. В его романе мы в изобилии находим остро нарисованные силуэты из этого мира. Буш и Мешен со своей сумкой, наполненной бумагами, представляют собой типы спекулянтов, павших на дно. Они окупают акции лопнувших акционерных обществ, негодные долговые обязательства, неоплаченные векселя и т. п. Все эти обесцененные бумаги они классифицируют, записывают и затем терпеливо ждут, четыре, пять, даже 10 лет. Они ждут случая пустить их в ход с прибылью, но обычно такой маленькой, что она не оплачивает ни сил, ни забот, ни времени, потраченных этими воронами с коммерческого и финансового поля битвы.

Возле здания биржи, внутри ограды, заключающей в себе площадь, усаженную чахлыми каштанами, площадь, на которой возвышается здание золотого тельца, находится другая биржа, называемая биржей «мокрых ног». Это странное название досталось ей за то, что она происходит под открытым небом, вследствие чего с посетителями ее случается то же, что происходило с покупателями и продавцами на базаре до постройки крытого рынка. «Мокрые ноги» — это типы, о которых не всегда можно оказать, откуда они явились, их прошлое большею частью далеко не чисто и беспорочно. В потертых плохо сидящих пальто, порыжевших и засаленных шляпах, в стоптанных башмаках, поглощающих в дождливые дни больше воды, чем их владельцы, эти типы барышничают обесцененными акциями, упавшими с 1000 и 500 франков до 50 и даже до 5 сантимов, подобно тому как финансовые тузы спекулируют государственной рентой, железнодорожными акциями, акциями предприятий, дающих жирные проценты. «Мокрые ноги» продают денежные документы, выпущенные лопнувшими акционерными обществами, наивным простакам, верящим против всякой очевидности, что они еще поднимутся, но чаще сбывают свои акции мошенникам, которые хотят стать владельцами фиктивного капитала, чтобы с его помощью ослепить родителей наследницы, с чьим приданым они хотят вступить в брак; или для того, чтобы избежать строгостей закона и скрыть злостное банкротство. В последнем случае они разыгрывают из себя невинную жертву неудавшейся спекуляции: когда в момент вынужденного расчета они не имеют ни гроша в кассе для удовлетворения сво­их кредиторов, имеющиеся налицо акции, не стоящие и 5 сантимов, но за которые якобы заплачено 500 франков, с очевидностью доказывают, что виной всему неудавшееся финансовое предприятие.

В романе «Деньги» мы не находим описания этой в высшей степени интересной необыкновенно характерной спекуляции низкого пошиба, показывающей, так сказать, оборотную сторону настоящей биржи. Об этом мы можем только искренне сожалеть, так как «биржа мокрых ног» — это едкая сатира на биржу королей золота, но у Золя нет именно сатирической жилки.

В романе много интересных эпизодических фигур. Дежуа — тип честного работника, долгие годы собиравшего грош за грошом, чтобы сколотить приданое своей дочери; после того как Саккар устроил его на мел­кую должность, Дежуа преданно служил ему, жертвовал собой и остался ему верен, когда все отвернулись от свергнутого властелина. Крах банка поглотил и его собственные сбережения, плоды трудов и забот всей жиз­ни.

Маркиза Бовилье, чьи предки известны с крестовых походов, живет в жесточайших лишениях и так же бедна здоровьем, как и золотом; она доверила Саккару последние крохи своего состояния, приданое своей дочери, и вложила в спекуляцию свою последнюю надежду обновить герб своих предков.

Можандр — мелкий буржуа, отошедший от дел, живущий на покое и владеющий скромным состоянием. Он обладает всеми ме­щанскими добродетелями и большой дозой житейского пошлого благоразумия, ненавидит всех маклеров, чувствует отвращение к игре и тем не менее попадается в тенета и дает Саккару раздеть себя догола.

Знатная и очень гордая баронесса фон Заудорф, супруга посланника, также захвачена в железные тиски спекуляции, из которых нет спасения. Чтобы по­крыть свои потери в биржевой игре, она продает себя судебному чиновнику, стоящему на пути к министерскому портфелю. Затем она становится любовницей Саккара, чтобы получать от него полезные указания и играть наверняка в своих спекуляциях; под конец она предает его. В то время как он спит, она обшаривает его карманы и спешит к Гундерману, чтобы передать ему похищенную тайну. Она надеется на приличную награду, так как еврей обещал дать ей хороший совет, если она будет ему полезна. И хороший совет не заставляет себя ждать: «Послушайте меня, — сказал ей Гундерман, — не играйте, не играйте никогда. Это вас только безобразит: женщина, которая играет, очень' безобразна». Эти слова были единственной наградой, выпавшей на ее долю за то, что она была причиной падения своего любовника. Стараясь добывать нужные сведения для биржевой игры, которой она предается со страстью, она падает все ниже и ниже и становится, наконец, любовницей Жантру, опустившегося и пропившегося биржевого журналиста, который ее, знатную и гордую баронесу фон Заудорф, хлещет по щекам и бьет, как самую простую продажную девку.

Полковник Шаве играет на бирже с разумной осторожностью тактика, чтобы увеличить свою пенсию и иметь возможность следовать своим порочным наклонностям старого сладострастника, сластолюбца.

Образ Максима, старшего сына Саккара, также в высшей степени удачен.  Он кокетлив и наряден, как расточительная проститутка; жизнь его уже истощила, хотя ему только 26 лет. Он эгоистичен и скуп для ближнего, зато не останавливается ни перед какой тратой, если дело касается его драгоценной особы; это скучный человек, следящий и наблюдающий свою скучную жизнь и находящий в этом наблюдении свое единственное занятие. Он судит очень правдиво и верно о своем отце. «Видите ли, — говорит он Каролине, — отца надо понимать. Ей-богу, он не хуже других. Только его дети, жена, все, что его окружает, стоит для него на втором месте после денег... О, поймите меня? Он любит деньги не как скряга, которому нужно обладать большой грудой золота, — только чтобы запрятать ее в свой подвал. О, нет, он хочет отовсюду выманивать деньги, черпать их из каждого источника, чтобы видеть, как они стекаются к нему потоком, ради наслаждений, роскоши и могущества, доставляемых ими... Что вы хотите? Это у него в крови. Он продал бы и вас, и меня, и любого человека, если предположить, что есть рынок, где он мог бы нас продать. И при этом он великий человек, ибо он воистину поэт миллионов, деньги оказывают на него такое магическое дей­ствие, чте сводят его с ума, делают негодяем, но негодяем высокой марки».

Я привожу целый ряд интересных образов, так как здесь невозможно описать и проанализировать весь роман целиком. Все эти образы без исключения полны жизни и движения, и Золя с большим мастерством умело связал их с главным действием — спекуляцией Саккара. «Деньги» крепко спаянный роман.

В нем рядом с его героем Саккаром мы встречаем полный сил и спокой­ствия образ Каролины. Среди окружающего ее мира плутов и мошенников она, как лилия, выросшая на навозной куче, живет, не теряя своей чистоты; прямодушие, с которым она встречает всех, с кем имеет дело, ограждает ее от судьбы быть загрязненной и запятнанной при столкновении с окружающим ее пороком. Она верная опекунша и понятливый товарищ для своего брата, мистического ученого, изобретавшего интерес­ные предприятия, но нуждающегося в финансах для их осуществления; она умная советница и хорошая домоправительница Саккара, с которым живет в супружеской связи, она восхищается его пылом, энергией, его организаторским талантом, но пугается его нравственной слабости, его склонности целиком безраздельно отдаваться своим увлечениям. Кароли­на помогает всем и защищает всех, с кем ей приходится сталкиваться, при этом она не глупа и не скучна и очень выгодно выделяется среди множества хороших и добродетельных характеров, выведенных в романах, особенно в романах нашего автора, как правило обладающих этими двумя вышеуказанными недостатками. Золя, впрочем, и в «Деньгах» представил два таких типа в лице молодой четы Жордан. Но он догадался представить их такими ничтожными и глупыми, как только возможно. Муж, добродетельный писатель, сотрудничает, не испытывал ни малейшего отвращения, в газете Саккара; ему за это платят, и его добродетель спокойна. Когда они испытывают нужду в деньгах, его жена, чья наивность вызывает отвращение, говорит: «Будет отлично. Будет очень хорошо. Мы купим на завтра маринованную селедку. Я видела чудесные на углу улицы Клиши. А сегодня вечером будет жареная картошка с салом!» Эта великолепная маринованная селедка и картошка с салом — это ли не реализм, не документальные детали!

Представленный в «Деньгах» мир менее всего может быть назван прекрасным, но вместе с тем Золя нельзя поставить в упрек то, в чем упре­кали Бальзака, что он «безобразное делает еще безобразней». Действительность с ее ужасающей грязью и безобразием отталкивает нас гораздо сильнее, чем все описания Золя. Безобразие действительной жизни затмевает все безобразнейшие ее изображения. Было ли это из-за желания автора попасть в Академию или благодаря особым свойствам темы, ­ влиявшей на автора, но в «Деньгах» отсутствует та излишняя грязь, которую Золя так охотно вплетает в другие свои романы. Сцена, в которой прокурор Дёлкамбр застает свою любовницу, баронессу фон Заудорф, на месте преступления, действительно рискованна, но она правдива, как эскиз с натуры, набросанный отдельными штрихами, и необходима для острой и ясной обрисовки харктера трех действующих в ней лиц.

Бальзак и Золя не пытались набежать изображения безобразного, встречающегося в действительности, а последний прямо наслаждался, вводя большие ненужные описания отвратительных, отталкивающих вещей, и имен­но эти описания считаются причиной успеха его романов. Во всяком случае они стоят в этом отношении позади сочинений Анри Монье, который всю мерзость действительной жизни изображал не в форме романа, а в виде коротких диалогических сценок. Читатель не выдержал бы, если бы описания Монье слишком растянулись. Золя можно и должно поставить в упрек, что он описывает действительную жизнь без остроумия, без сатиры, без юмора. Он пишет скучно; он не из тех лисателей, которые пишут с упоением. Это скорее добросовестный работник, исполняющий задание, не очень его интересующее.

Насмешка и смех никогда не освещают романов Золя; ведь смеется же когда-нибудь цивилизованный человек, даже если он живет среди страданий и разложения. Если человеческая глупость безгранична, то все-таки и с уст непроходимого глупца срывается иногда не лишенная остроумия острота. Биржевой мир состоит из пестрой смеси людей всех слоев общества со всех концов мира. Среди, них есть очень умные люди, есть скептики, хитрые, как лисы, умеющие весело выходить из самого скверного положения, для которых придумано очень характерное название —распутывать, выпутываться. Золя не знает подобных людей и, желая быть правдивым во что бы то ни стало, он ни разу не употребляет этого выразительного слова. Среди них встречаются высокообразованные умные люди, которых беспутная жизнь, соединенная с внешней распущенностью, ставит на очень низкий нравственный уровень; из их рядов выходят писатели, пишущие о бирже и для биржи. Стоит прочесть биржевые отчеты и финансовые обозрения, чтобы понять и оценить их размах и талант; они умеют оживлять свой предмет и даже придают ему поэтическую окраску. Как заметил уже Шарль Фурье, биржевой язык очень поэтичен и образен. Он изображает биржевые бумаги, как живые существа, переживающие чувства, вызванные колебаниями их курса в душах биржевиков. Биржевые бумаги чувствительней мимозы: при появлении малейшего облака они съеживаются, становятся вялыми, опускаются, трепещут, испуганно прячутся и опадают. При первом солнечном луче они крепнут, стоят спокойно, готовые к борьбе, вздымаются в высоту, чтобы получить приз победы.

Золя таких вещей не замечает, и его действующие лица скучны.

***

Философствование—отличительное свойство человека, и отрада его ума. Не философствующий писатель — только ремесленник. Натурализм, представляющий в области литературы то же, что импрессионизм в живописи, запрещает рассуждения и обобщения. По его теории писатель должен быть совершенно безучастным зрителем. Он должен воспринимать впечатления и отображать их и не выходить за пределы этого задания; он не должен анализировать причины явления и события, он не должен предска­ зывать влияния последних. Идеал художника — быть подобным фотографи­ческой пластинке.

Этот чисто механический метод художественного воспроизведения жизни чрезвычайно легок. Он не требует никакой подготовки и только небольшой затраты умственной энергии. Но если мозг, играющий роль фото­графической пластинки, не очень восприимчив и не разносторонен, то художник подвергается опасности воспринять несовершенную и неполную картину, которая может оказаться дальше от действительности, чем кар­тина, созданная необузданной фантазией. Этот метод свидетельствует только о незначительных умственных способностях писателей-натуралистов.

 Бальзак философствовал всюду и обо всем. Он иногда даже злоупотреблял этим, наполняя свои произведения многочисленными рассуждениями и делая их слишком тяжеловесными. Он глубокий мыслитель и передает своим героям свой ум и обилие своих мыслей. Его роман «Шагреневая кожа», который даже нельзя причислить к его лучшим произведениям, содержит бесчисленные разговоры между журналистами, политиками, художниками, куртизанками. В них он высказывает более глубокие мысли об обществе, нравах и политике, чем можно найти во всей нашей новейшей печати. Золя 'обыкновенно мало философствует. В «Деньгах» он, в виде исключения, вложил в уста двух персонажей —- Саккара и Сишзмунда Буша — рассуждения на общие темы, к этому его принудил материал. Но ни тот ни другой не могут внушить нам уважение своей философией.

Саккар не был обыкновенным человеком. Его жизнь была чрезвычайно многообразна, и поэтому он мог хорошо изучить всевозможные ее перипетии; он встречал много людей и видел много дел, попадал в различные положения; он был попеременно то богат, то беден; знал самые противоположные чувства: упоение борьбой и победой, мгновенное уныние при поражении, уколы честолюбия, обреченного на бездействие. Перед ним пре­клонялись и его презирали. В его мозгу несомненно должно было быть множество впечатлений и наблюдений, и сердце его должно было переполниться сарказмом и презрением ко всему человечеству.

Сигизмунд Буш, мыслитель, болезненно раздраженный человек, социалист, воспитанный на научной, проницательной теории Карла Маркса, как уверяет Золя. Поэтому можно предположить, что он обладает основательными знаниями финансового положения и экономической системы капиталистического общества, что у него есть своя точка зрения на развитие общества и на социальные преобразования, ставшие в наше время необходимостью. Он и Саккар, судя по их положению в романе, могли прекрасно играть роль мыслителей. Саккар должен был наблюдать современное общество с капиталистической, а Буш с социалистической точки зрения. Между тем вместо глубоких мыслей мы слышим от них только пустую болтовню. И то, о чем болтает Саккар, Золя заставляет постоянно при различных обстоятельствах повторять Каролину, которая с его же слов была «широко образованной женщиной, тратившей свое время на упорное стара­ние познать мир и разобраться в спорных вопросах философии»

Стараться познать мир с точки зрения Золя, значит терять время! Писатель не видит, что таким утверждением он ставит невежество над знанием и дает предпочтение глупости перед умом. Саккар говорит много и долго. Дело не только в его южнофранцузском темпераменте, но в особенной манере Золя, предпочитающего монолог диалогу. Так однажды, когда шел разговор об удаче одного предприятия, он сказал глубокомысленно: «Каждый слух хорош, пока это только слух». Он любит позабавить публику и советует Жантру вплетать в свои биржевые известия забавные анекдоты. Золя мог бы интереснее изобразить духовную пошлость биржевиков, если бы заставил их выражать ходячие правила и идеи, свойственные их кругу. Пошлость была бы их характерной особенностью, и читатель получил бы правильное представление об интеллигенции капиталистов. Но Золя об этом не думает. Саккар развивает только одну теорию, теорию биржевой игры и спекуляции: «Надежда на большую прибыль, на лотерею, удесятеряющую вклад или поглощающую его», действует на разгорающуюся алчность буржуазии так сильно, что она разлучается со своими драгоценными деньгами и доверяет  их обманщикам и плутам. Как без сладострастия нельзя было бы производить детей, так же без спекуляции и разгорающихся от нее страстей, захватывающих и пьянящих человека, невозможно было бы спаять гигант­ские капиталы, необходимые для экономического и культурного развития. Деньги — это дерьмо — служат навозом, на котором растут цветы цивилизации; несмотря на то, что они все разлагают, они придают пороку приятный аромат. Женщины веселого нрава и их жалкие друзья кажутся самыми благоухающими созданиями в мире. Деньги также дают возмож­ность добрым душам, подобным графине 0рвиедо, муж которой обогатился позорнейшими спекуляциями, оказывать благодеяния, помещать бедных несчастных детей в роскошные приюты и дарить им одежду и сладости. Здесь вкратце собраны глубокие мысли, высказанные героем романа Золя, повторяемые Каролиной и много раз с удовольствием пережеванные самим Золя для доказательства очевидной бедности мысли его про­ изведения.

Сигиэмунд Буш еще болтливее Саккара, он может наговорить еще больше глупостей и не заставляет себя долго ждать. Золя хотел очевидно изобразить его как человека исключительного: «кроме своего родного языка — французского,, он знал немецкий, английский и русский». Для француза, знающего только один родной язык, знание нескольких языков уже делает человека необыкновенным. «В 1849 году, — читаем мы дальше, — он познакомился с Кельне с Карлом Марксом и стал одним из наиболее ценимых сотрудников «Новой Рейнской Газеты». С этого момента его убеждения твердо установились, он стал горячим защитником социализма и отдал всего себя на служение грядущей социальной революции, которая должна принести и обеспечить счастье бедным, угнетенным низшим классам». «Сигизмунд Буш поддерживал регулярную переписку со своим учителем, чьи произведения, главным образом «Капитал», который он называл своей библией, он изучал со страстным усердием». Кстати напомним здесь о забавном промахе Золя. Чтобы непременно быть точным, он уверяет читателя, что «Капитал» напечатан готическим шрифтом, в то время как все четыре немецких издания напечатаны латинским шрифтом. Сигизмунд Буш, ученик Маркса, очевидно так же мало читал «Капитал», как Золя его перелистывал. Если же против всей очевидности он все-таки его читал, то из этого чтения он извлек крайне мало пользы. Хотя он и высказывает некоторые идеи о централизации национального богатства и о роли биржевых спекулянтов, «подготовляющих путь для коллективистического государства, которое произведет экспроприацию в крупном масштабе, в то время как спекулянты экспроприруют малые суммы у мелких держателей», хотя он и говорит о том, что деньги перестанут служить средством обращения товаров, как это уже встречается сейчас в родовом обиходе, но теперь это уже общие места в учении социалистов, столько раз повторявшиеся в течение десяти лет, что они проникли даже в умы филистеров и анархистов.

Однако эти идеи до некоторой степени разумны, поэтому в глазах Золя их недостаточно для того, чтобы обрисовать Сигизмунда Буша как настоящего социалиста. Он решил этого, так называемого ученика Маркса заставить повторять заблуждения Прудона, с которым Маркс как раз боролся. Наш усердный читатель «Капитала», как и Прудон, видит признаки исчезновения денег в хозяйственной жизни страны, в понижении процентов — обстоятельстве, указывающем, напротив, на постоянный рост количества денег. Этот ученый социалист полон противоречий, о которых его папаша Золя и не подозревает. Он толкует о том — Маркс и Энгельс это неопровержимо доказали, — как современное общество несет в себе материальные и духовные элементы для создания будущего коммунистического общества. В то же время он сидит по ночам и тратит свои силы на изучение того, как будет организовано будущее общество и как оно должно функционировать. Он мучает себя, стараясь найти в человеческом сердце силу, способную заменить личный эгоизм, порождающий и развивающий конкуренцию — этот двигатель прогресса в капиталистическом обществе.

Буш — этот воплощенный идеалист — не имеет никакого понятия о том, что Маркс как ученик Гегеля был убежден в вечном диалектическом изменении так называемых неизменных принципов. Но Маркс перерос своего учителя и указал, как происхождение и изменение этих принципов в человеческом мозгу находится в теснейшей зависимости от экономических условий. Буш, напротив, утверждает, что новая социальная организация будет покоиться на неизменных принципах справедливости и на заслуженном каждым праве.

Соревнуясь с Карлом Марксом, с которым он состоял в постоянной переписке, он «тратит все свое время на изучение новой организации, беспре­станно изменяя и улучшая на бумаге будущее общество; он исписывает цифрами целые листы и на научной базе создает сложную постройку все­ общего счастья».

Словом, Буш—недалекий, путанный человек, цепляющийся за фаланстеры и икарийские утопии 1848 года. Золя же, напротив, выдвигает его как образованного мыслителя, любимого ученика Маркса, следовательно, ученого, который твердо убежден в том, что социальный организм, подобно животному, невозможно создать по желанию, но что, напротив, определенные общественные отношения создают и развивают обусловленные ими социальные формы. Золя же, должно быть, воображает, что Маркс был изобретателем романов. «Социалист» Сигиэмунд Буш портит роман Золя, он является продуктом путанного представления. Такой роман, как «Деньги», поднимающийся выше уровня обыкновенных романов и отважно берущий на себя изложение и анализ социальных явлений, требует от автора определенного понимания общества. Ничего подобного этот роман не дает.

«Деньги» не могут похвастаться таким успехом, как «Нана» и «За­падня», так как они больше привлекают внимание тех читателей, которые хотят изучить биржевой мир. Тем хуже для широкой публики, если она не может оценить этого романа по его истинным заслугам.

Источник

Аудиокнига

Золя Эмиль - Деньги