Тициан (собственно Тициано Вечеллио, Tiziano Vecellio) (1476/77 или 1480-е гг., Пьеве-ди-Кадоре, Венеция, — 27.8.1576, Венеция), итальянский живописец, крупнейший представитель венецианской школы эпохи Высокого и Позднего Возрождения.

Тициан Вечеллио да Кадоре. Автопортрет,

1550-1562

Staatliche Museen, Berlin

Тициан Вечеллио да Кадоре — один из величайших художников всех времен, являющийся — наряду с Леонардо, Рафаэлем и Микеланджело — одним из четырех титанов итальянского Возрождения. "Королем живописцев и живописцем королей" называли Тициана еще при жизни. Открытия Тициана в области живописи — цветовая лепка формы, нюансировка краски, изумительное богатство колорита — оказали огромное воздействие на мастеров последующего времени. Трудно назвать другого, кроме Тициана, художника, который оказал бы столь сильное влияние на других творцов. Среди почитателей таланта Тициана имена крупнейших живописцев разных эпох и стран — это и Рубенс, и Ван-Дейк, и Рембрандт, и Веласкес, и Дали, французские импрессионисты, многие русские художники XIX века. Его работы копировались тысячи и тысячи раз, но никому не удавалось повторить того внеземного сияния, что исходит от красок с полотен Тициана.

 

«Похищение Европы» (1562)

 

Приехал в Венецию в юношеские годы. Учился в мастерской Джованни Беллини, где сблизился с Джорджоне. Около 1508 помогал Джорджоне в исполнении росписей Немецкого подворья в Венеции (сохранились фрагменты). Работал главным образом в Венеции, а также в Падуе (1506), Ферраре (1516 и 1523), Мантуе (1536—1537), Урбино (1542—1544), Риме (1545—1546) и Аугсбурге (1548 и 1550—1551). Будучи связан с высшими культурными кругами Венеции (писателем П. Аретино, архитектором и скульптором Я. Сансовино и др.), Тициан воплотил в своих произведениях гуманистические идеалы Возрождения. Его искусство, пронизанное мужественным жизнеутверждением, отличается многогранностью, широтой охвата жизненных явлений, глубоким раскрытием драматических конфликтов эпохи.

 

«Венера Анадиомена» (1520)

Читать далее...

Эль Греко — великий художник второй половины XVI — начала XVII века. Грек по происхождению, по имени Доменикос Теотокопулос, он родился на острове Крит в 1541 г. Каких-либо достоверных сведений о его родителях и детстве нет, но извест- но, что в юности он обучался иконописи. Его учителем называют крупного критского иконописца Михаила Дамаскиноса (1530/35–1592/93), который сочетал в своем творчестве традиции византийской иконописи и венецианского возрождения (с первого десятилетия XIII века Крит в течение четырех столетий был колонией Венецианской республики). Известно, что примерно в 1567 г. Доменико Теотокопулос оказался в Венеции, где, как предполагается, обучался в мастерской великого Тициана. Очевидно, что на него оказали влияние и такие художники, как Тинторетто, Веронезе и др. В Венеции Теотокопулос пребывал до конца 1570 г., после чего в течение пяти или шести лет жил в Риме.

«Апостолы Петр и Павел» 

Эль Греко.

 

В Италии он получил прозвище Иль Греко, которое позже в Испании благодаря каталонцам превратилось в Эль Греко. Известно, что в Риме Эль Греко написал свой автопортрет, который произвел сильное впечатление на римских художников. Об этом автопортрете восторженно отозвался известный художник-миниатюрист Джулио Кловио (1498–1578) в своем письме кардиналу Фарнезе. В 1571–1572 гг. Эль Греко написал портрет и самого Джулио Кловио, с которым познакомился. Этот портрет справедливо считается одним из лучших ранних произведений Эль Греко.

Портрет Джулио Кловио, самый ранний из сохранившихся портретов работы Эль Греко (прибл. 1570, холст, масло, 58 × 86 см, Музей Каподимонте, Неаполь). Этот портрет Кловио, друга и покровителя Эль Греко, является одним из первых свидетельств одаренности Эль Греко как портретиста.

 

Замечательной работой Эль Греко в римский период его творчества является картина «Мальчик, раздувающий лучину». На совершенно темном фоне выразительно выступает освещенная огнем фигура мальчика, который держит разгорающуюся лучину и дует на нее. Это производит такой же сильный эффект и такое же сильное воздействие, как неожиданно громко и выразительно сказанное в полной тишине слово. Ворвавшийся во тьму свет и залитые им предметы завораживают. Яркие, как вспышка, они приковывают внимание к себе. Эль Греко предвосхитил то, что позже будет найдено и широко использовано реформатором европейской живописи, выдающимся итальянским художником Микеланджело Меризи да Караваджо (1571–1610). Контраст света и мрака — тенеброзо — использовался Караваджо чрезвычайно эффективно и плодотворно и стал главным приемом в живописной технике этого художника. У Караваджо было много противников, но было и множество последователей — художников, освоивших и применявших найденный им выразительный художественный прием.

«Мальчик, раздувающий лучину»

Читать далее...

Присмотримся теперь ближе к Гюго как к художнику.

Если Мабильо, давший наиболее тщательные из имеющихся до сих пор анализов психологии его творчества, считает, что романтизм Гюго был целиком результатом его темперамента, то мы, конечно, не можем не протестовать самым решительным образом против такой индивидуалистической точки зрения.

Мы гораздо ближе к тов. Нусинову, который выводит романтику Гюго исключительно из его эпохи, в особенности той ее разновидности, которая сказалась в сочинениях Гюго, из особенностей классовой прослойки, непосредственным выразителем которой он был.30

Однако, давая характеристику писателю, невозможно проходить совершенно мимо его индивидуальных черт. Дело тут совсем не в том, чтобы мы стремились создать своего рода амальгаму из элементов, определенных в творчестве данного писателя эпохой и классом писателя, с одной стороны, и элементов индивидуальных — с другой. Одно нисколько не находится в противоречии с другим.

Мне уже приходилось писать о том, что эпоха выбирает в более или менее всегда биологически одинаковой клавиатуре того или другого поколения те индивидуальности, которые по своим психофизиологическим предпосылкам могут стать наиболее подходящими для нее выразителями.

Ламартин прекрасно понимал, в какой мере романтики были порождены своей эпохой.

Он говорит в своей речи «О судьбах поэзии»:

    «Эпоха империи была воплощением материалистической философии XVIII столетия. Геометры, которые одни имели право голоса, давили нас, молодежь, всею тяжестью своей наглой тирании… Они боялись, как бы поэзия не воскресла вместе со свободой, и с корнем уничтожали ее ростки в своих школах, лицеях и в особенности — в своих корпусах и политехникумах… Это был какой–то всемирный заговор математических наук против мысли и поэзии. Только одни цифры были в почете, только цифры оплачивались, только цифрам оказывалось покровительство… только цифры признавал военный диктатор того времени».³¹

И именно в полном контрасте с таким характером поэзии наполеоновского времени шел бунт романтики, приобретая противоположные черты настоящего реванша фантастики над логикой.

Подобная эпоха должна была призывать прежде всего людей, обладающих такой фантазией, как чертой своей психологии.

Гюго во всякое время был бы громадным фантазером, но в другие времена эта его фантастика не оказалась бы так ко двору обществу.

    «В один прекрасный день, — рассказывал Нодье, — фантазия ворвалась со всех сторон. Она оттолкнула Аристотеля, Квинтилиана, Буало, Лагарпа в драме, в церкви, в романе, в живописи, во всех играх духа, как во всех страстях души».³²

    «Нынешнее поколение, — говорит тот же Нодье, — трепещет от нетерпения испытать чувства сильные и разнообразные».

 

Читать далее...

По методам борьбы Гюго остается чистейшим либералом. Просвещение, убеждение — это для него единственный путь прогресса.

Надо помнить, что позиция Гюго не была исключительной для того времени. Плеханов в своей статье, посвященной утопическому социализму XIX века («История западной литературы» под редакцией Батюшкова, том II), говорит о мирных социалистах:

Читать далее...

I

Либерализм. Это слово окружено было когда–то самым светлым ореолом. Либерализм — это порыв лучших человеческих умов и сердец, порыв все более массовый из тьмы к свету, к свободе от рабства, к подвижности от косности, к науке из костлявых объятий одряхлевшей и нелепой религии, ко взаимному уважению от эксплуатации человека человеком во всех формах, как политической, так и экономической и бытовой, порыв к равноправию, без различия полов, рас, порыв к неясным, неопределенным контурам «справедливого» общественного строя, который должен покончить с делением на роскошествующих богачей и голодающих бедняков и т. д. и т. п.

Мы знаем теперь, что либерализм являлся на деле идеологическим выражением стремления буржуазных классов захватить власть, столкнуть с дороги препятствия, которые ставились для развития капиталистического мира феодальными формами государства, хозяйства и быта, и предоставить безудержную свободу конкуренции, наживе, новым формам эксплуатации, словом, тому буржуазно–капиталистическому строю жизни, который сейчас нагло торжествует в большинстве так называемых цивилизованных стран и, к счастью, явным образом уже дает трещины в своем фундаменте по всему фасаду, трещины, предвещающие его крушение.

Либеральное знамя буржуазии, может быть, и не принималось всерьез даже с самого начала наиболее хитроумными представителями крупного капитала. Может быть, даже сознательно эти люди понимали, что им–то нужны на самом деле лишь те требования либерализма, которые расчищают путь их хозяйственной карьере, а что все остальное взято здесь для прикрасы и для того, чтобы увлечь за собой широкие слои населения, не имеющие их экономических интересов, но необходимые им как опора в борьбе с феодальными господствующими классами.

Может быть, однако, что такие настроения в крупной буржуазии проглянули только позднее, а вначале даже многие из самых трезвых голов экономически крупной буржуазии увлекались открывающимися перспективами и верили, что они действительно обозначают собой огромный шаг вперед к разумному устройству человеческой жизни на земле.

Не подлежит, однако, сомнению, что густые прослойки средней и мелкой буржуазии, даже буржуазии мельчайшей, бедноты «народа» городов и сел увлекались знаменем либерализма совершенно искренне. Очень четкого понимания того, как же нужно построить это новое общество на развалинах феодальной неправды, не было ни у кого. То рисовались утопии, доходящие даже до посягательства на частную собственность, но не имевшие, конечно, никаких шансов на осуществление, за отсутствием сколько–нибудь могучих групп, не заинтересованных в частной собственности; то создавались проекты государственного строя, а подчас и целые законодательства (когда плебейские круги оказывались близкими к властям), долженствующие осуществить на земле свободу, равенство и братство, но пребывающие в глубоком благоговении по отношению к «основному принципу всей общественности и человечности — священной частной собственности».

Читать далее...

Человек, который мог страшно поразить, перед лицом лицемерного общества, ядовитую гидру ханжества, - великий человек! Творец "Тартюфа" не может быть забыт!" {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., Изд. Академии наук СССР, т. VI, М. 1955, стр. 369-370.} Эти слова Белинского воспринимаются нами сейчас как пророческие.

Да, творец "Тартюфа" не забыт. Вот уже три столетия живя на сценических подмостках всего мира, комедии Мольера и по сей день продолжают с разящей силой обличать социальное зло и утверждать народные воззрения на жизнь.

Значение Мольера в истории мировой драматургии воистину огромно. Сплотив воедино в своем творчестве лучшие традиции французского народного театра с передовыми идеями гуманизма, Мольер создал новый вид драмы - "высокую комедию", жанр, который для своего времени был решительным шагом в сторону реализма.

После того как католическая реакция уничтожила великий театр итальянского и испанского Возрождения, а пуританская английская революция срыла с лица земли театры Лондона и предала анафеме Шекспира, Мольер вновь поднял знамя гуманизма и вернул европейскому театру народность и идейность. Он смело начертал пути для всего последующего развития драматургии и не только сомкнул своим творчеством две великие культурные эпохи - эпоху Возрождения и эпоху Просвещения, но и предвосхитил многие из основополагающих принципов критического реализма.

Имя Мольера начертано на боевом знамени современной прогрессивной французской литературы. Выступая на Втором съезде советских писателей в Москве, виднейший французский поэт Луи Арагон начал свою речь о поэзии со страстных слов, посвященных Мольеру. Говоря о национальных истоках реализма, о средневековых фаблио и героических поэмах, о поэзии Рютбефа и Вийона, Луи Арагон заметил, что весь путь развития ведет "к одному из величайших реалистов всех времен и всех стран - великому поэту по имени Мольер". Полемизируя с теми французскими литературоведами, которые исключают Мольера из своих обзоров поэзии, Арагон говорил: "Изгнание Мольера из царства поэзии - наиболее характерный факт искусственного и реакционного развития истории литературы в нашей стране. Вопреки исторической правде у нас излагают историю французской поэзии так, точно она не имела никакого отношения к великой истории человечества. Нелепо отрицая значение Мольера как поэта, эта история обходит молчанием всех тех, чья поэзия возникла из окружающей действительности" {"Литературная газета", 30 декабря 1954 г.}.

Отстаивая выдающуюся роль Мольера в истории французской поэзии, современные прогрессивные художники Франции борются за принципы поэзии, основанные на правде жизни.

Так имя великого Мольера становится боевым лозунгом сегодняшнего дня, знаменем борьбы за новое, правдивое и идейное искусство.

В чем же неиссякаемая сила Мольера?

 

Читать далее...

Жан-Жак Руссо. 

ЭМИЛЬ, ИЛИ О ВОСПИТАНИИ.

КНИГА ПЕРВАЯ

Все хорошо, выходя из рук Творца мира; все вырождается в руках человека. Он заставляет почву питать несвойственные ей произведения, дерево – приносить несвойственные ему плоды. Он идет наперекор климатам, стихиям, временам года. Он уродует свою собаку, лошадь, своего раба. Он все ставит вверх дном, все искажает. Он любит безобразие, уродов, отворачивается от всего естественного, и даже самого человека надо выдрессировать для него, как манежную лошадь, не коверкать на его лад, подобно садовому дереву.

Иначе все пошло бы еще хуже. При настоящем порядке вещей, человек, с самого рождения предоставленный самому себе, был бы самым уродливым существом среди других людей. Предрассудки, авторитет, нужда, пример, все общественные учреждения, охватившие нас, заглушат в нем природу, и ничего не дадут взамен ее. С природой его было бы тоже, что бывает с деревцом, которое случайно вырастает среди дороги и которое прохожие скоро губят, задевая за него и заставляя гнуться на все стороны.

К тебе обращаюсь я, нежная и заботливая мать, сумевшая уклониться от большой дороги, и защитить молодое деревцо от столкновений с людскими мнениями. Лелей и поливай молодое растение, пока оно не завяло; плоды его будут современен твоею отрадою.

Первоначальное воспитание важнее других, и неоспоримо лежит на женщинах: если бы Творец вселенной желал предоставить его мужчинам, он наделил бы их молоком, для кормления детей. Поэтому в трактатах о воспитании надо обращаться преимущественно к женщинам: кроме того, что им сподручнее наблюдать за воспитанием, чем мужчинам, и что они всегда более влияют на него, но и успех дела им гораздо дороже, так как большинство вдов остаются в зависимости от своих детей, и тогда живо чувствуют хорошие и дурные последствия методы воспитания. Законы, которые всегда так много пекутся об имуществе и так мало о людях, потому что имеют целью спокойствие, а не добродетель, не дают достаточно власти матерям. Между тем, на них можно больше положиться, чем на отцов; обязанности их тяжелее; заботы необходимее для семьи. Впрочем, нужно объяснить, какой смысл я придаю слову мать, что и делается ниже.

Мы родимся слабыми, нам нужны силы; мы родимся лишенными всего, нам нужна помощь; мы родимся бессмысленными, нам нужен рассудок. Все, чего мы не имеем при рождении и в чем нуждаемся впоследствии, дается нам воспитанием.

Читать далее...

Сын часовщика. Служил лакеем, писцом, гувернёром, учителем музыки и др. До 1741 жил в Швейцарии, затем уехал в Париж. В 1743‒1744 секретарь французского посольства в Венеции. В Париже сблизился с Д. Дидро и другими просветителями, сотрудничал в энциклопедии, куда писал статьи главным образом по вопросам музыки. В 1762, после выхода в свет педагогического романа «Эмиль» и политического трактата «Об общественном договоре», опасаясь ареста, покинул Францию. Его преследовали не только французские католики, но и швейцарские протестанты. В 1770 он возвратился в Париж, занимался перепиской нот. Последние месяцы жизни провёл в Эрменонвиле, имении маркиза Р. Л. Жирардена. В период якобинской диктатуры останки Руссо. были перенесены в Пантеон.

Руссо ‒ наиболее влиятельный представитель французского сентиментализма, последнего и наиболее революционного этапа Просвещения. Социально-философские взгляды Руссо нашли отражение в его трактатах. В «Рассуждении о науках и искусствах» (1750) он подвергает критике современную цивилизацию, основанную на неравенстве и жестокой эксплуатации народа, и противопоставляет ей «естественное состояние», где люди были равны и свободны, не зная власти общества с его системой принудительных узаконений. Руссо отмечает пагубное воздействие наук и искусств: они «... покрывают гирляндами цветов железные цепи, коими опутаны... люди» («Трактаты», М., 1969, с. 12), заглушают в них естественный голос свободы, являются причиной упадка нравов. Эти идеи получили дальнейшее развитие в «Рассуждении о начале и основании неравенства между людьми» (1755); Ф. Энгельс относил его к «... высоким образцам диалектики» («Анти-Дюринг», 1966, с. 16). Руссо утверждает, что основанием неравенства явилась частная собственность, причём имущественное неравенство породило политическое, закрепленное образованием государства. Трагические противоречия прогресса ‒ лейтмотив трактата: по мере развития цивилизации углубляется неравенство; оно достигает наивысшего предела при деспотизме, где все превращены в ничто. Руссо обосновывает право народа на восстание: современное государство держится силой и только сила может его низвергнуть.

    Руссо понимает, что вернуться к утраченному раю «естественного состояния» невозможно и человек обречён жить в обществе. В трактате «Об общественном договоре» (1762) он рисует картину идеального общества, максимально приближенного к природе. В общественном состоянии суверенной свободой обладает не личность, а государство, возникшее на основе добровольного соглашения, договора, а люди пользуются свободой лишь как полноправные члены государства.

Читать далее...

Марат Жан Поль (24.5.1743, Будри, Швейцария, — 13.7.1793, Париж), деятель Великой французской революции, учёный, публицист. Поселился во Франции шестнадцати лет, до 1765 изучал естественные и философские науки в Бордо, Париже. Испытал идейное воздействие просветителей, главным образом — Ж. Ж. Руссо и Ш. Л. Монтескье. В 1765 переехал в Великобританию, где занимался естественными науками и медициной, имел врачебную практику. В 1769 вышла книга М. «Об одной глазной болезни», затем были опубликованы другие его работы по медицине и физике. В 1775 Эдинбургский университет присудил М. учёную степень доктора медицины. В том же году в Амстердаме появилась научно-философская работа М. «О человеке...», встреченная отрицательно Вольтером и Д. Дидро за её антиматериалистическую направленность. В 1774 было издано анонимно (на английском языке) первое политическое сочинение М. «Цепи рабства», трактующее вопросы борьбы с феодально-абсолютистским строем, доказывающее неизбежность революции и ставящее конкретные вопросы революционной борьбы. Эти передовые идеи развиты М. в изданном в 1780 в Невшателе политико-юридическом произведении «План уголовного законодательства». С 1776 М. жил в Париже, где снискал известность врачебной практикой, а также научными исследованиями по физике. Читать далее...

Мы (большевики) не противники революционного насилия в интересах большинства народа.

Когда Плеханов как-то на днях вспоминал якобинцев 1793 года и их прямое заявление: «враги народа те-то и те-то», мы думали по поводу этого:

От подражания якобинцам 1793 года в этом, Плехановым избранном, пункте ни одна партия зарекаться не должна.

Вопрос только в том, что бывают «якобинцы» и «якобинцы». Остроумное французское изречение, которое любил вспоминать Плеханов лет 20 назад, когда он еще был социалистом, подсмеивается над «якобинцами без народа» (jacobins moins le peuple). Читать далее...

Жорж Жак (28.10.1759, Арсисюр-Об, — 5.4.1794, Париж), деятель Великой французской революции (См. Великая французская революция). По образованию юрист. Родился в семье прокурора. С 1780 занимался адвокатской практикой в Париже, с 1787 до начала революции был адвокатом в Королевском суде. В первые же дни революции передовые взгляды Д., его ораторский талант обеспечили ему широкую популярность. Отстаивая демократические требования клуба кордельеров (См. Кордельеры), Д. приобрёл там большое влияние. Однако он долго считал необходимым сохранение монархии и даже в период кризиса, вызванного вареннским бегством Людовика XVI (21 июня 1791), не решился требовать ее уничтожения. В июле 1791, чтобы избежать правительственных репрессий, уехал в Англию. Возвратившись в Париж (сентябрь 1791), Д. принял участие в демократическом движении, сблизился с якобинцами (См. Якобинцы); был избран помощником прокурора Парижской Коммуны 1789—94 (См. Парижская Коммуна 1789-94). Участвовал в организации восстания 10 августа 1792, свергнувшего монархию, после которого занял пост министра юстиции в новом правительстве. В августе — сентябре 1792, в критические дни наступления войск австро-прусских интервентов на Париж, Д. проявил огромную энергию, инициативу и решимость, призвав народ на защиту революционного отечества. В сентябре 1792 Д. был избран в Конвент. В 1793 вошёл в первый Комитет общественного спасения, став его фактическим руководителем. Уделяя большое внимание вопросам внешней политики, Д. выступал поборником идеи «естественных границ», отвергая планы «революционные войны», т. е. насильственное уничтожения феодальных порядков в др. государствах. Читать далее...

Великая французская революция

Читать далее...