1
ДОМА И В ШКОЛЕ
Карл Генрих Маркс родился 5 мая 1818 г. в Трире. Родословная его мало известна вследствие путаницы и неполноты сословных списков в Рейнской провинции, что было вызвано военными событиями конца XVIII — начала XIX века. Ведь и посейчас спорят о том, в каком году родился Генрих Гейне!
Конечно, относительно Маркса дело обстоит не так плохо, ибо он родился в более спокойное время. Но все же, когда пятьдесят лет тому назад умерла одна из сестер его отца и оставила завещание, которое было признано недействительным, то суду при розыске законных наследников уже не удалось установить даты рождения и смерти ее родителей, то есть деда и бабки Карла Маркса.
Его деда звали Маркс Леви, но потом он стал именоваться просто Марксом. Он был раввином в Трире и умер, по-видимому, в 1798 г.; в 1810 г. его во всяком случае уже не было в живых. Его жена Ева, урожденная Мозес, в 1810 г. была еще жива и скончалась, как утверждают, в 1825 г.
Из многочисленных детей, рожденных от этого брака, двое — Гиршель и Самуил — посвятили себя ученым профессиям. Самуил унаследовал после смерти отца должность раввина в Трире. Сын его Мозес в качестве кандидата на пост раввина попал в Глейвиц, в Силезии. Самуил родился в 1781 г. и умер в 1829 г. Гиршель, отец Карла Маркса, родился в 1782 г. Он занялся юриспруденцией, стал адвокатом, затем советником юстиции в Трире; в 1824 г. он крестился1, приняв имя Генриха Маркса, и скончался в 1838 г. Он был женат на Генриетте Пресбург, голландской еврейке, предки которой, по сведениям ее внучки Элеоноры Маркс, во многих поколениях были раввинами, Генриетта умерла в 1863 г. Она и ее муж оставили после себя многочисленное потомство, но ко времени ввода в наследство — из бумаг этого дела и почерпнуты генеалогические данные о семье Маркса — из детей оставались в живых всего лишь четверо — Карл Маркс и три дочери: Софья — вдова стряпчего Шмальгаузена в Мастрихте, Эмилия — жена инженера Конради в Трире и Луиза — жена купца Юта в Капштадте.
Благодаря родителям Карла Маркса, брак которых был на редкость счастливым, юность его, как и его старшей сестры Софьи, протекала весело и беззаботно. Его «блестящие природные дарования» будили у отца надежду, что со временем они послужат на благо человечеству, а мать называла сына счастливчиком, которому удается все, за что бы он ни взялся. Однако Карл Маркс вырос не под исключительным влиянием матери, как Гёте, или отца, как Шиллер и Лессинг. Мать его, хотя и окружавшая нежной заботой мужа и детей, была всецело занята домашними делами. Она до конца жизни не научилась даже правильно говорить по-немецки и не принимала никакого участия в духовной борьбе сына — только иногда по-матерински сокрушалась о своем Карле, думая о том, чего бы он достиг, если бы пошел надлежащей дорогой. В позднейшие годы Карл Маркс, по-видимому, сблизился со своими голландскими родственниками по материнской линии, в особенности с одним из «дядей», Филипсом. Он неоднократно отзывался с большой симпатией об этом «славном старике», который оказывал ему и материальную помощь в трудные минуты жизни.
Однако и отец Маркса взирал уже порою с тайным страхом на «демона» в душе любимца-сына. Но он умер через несколько дней после того, как Карлу исполнилось двадцать лет. Его мучили не мелкие заботы и тревоги матери-наседки, мечтавшей об удачной карьере для сына, а смутный страх перед гранитной твердостью характера Карла, чуждой его собственной мягкой душе. Еврей, уроженец рейнских провинций, юрист, он был, казалось бы, трижды забронирован от всех соблаз- нов юнкерства восточного берега Эльбы. Однако Генрих Маркс был прусским патриотом, не в том пошлом смысле, какой теперь имеет это слово, — он был прусским патриотом старого закала, ка- ких старейшие из нас еще знавали в лице Вальдека и Циглера: он был насквозь пропитан буржуаз- ной культурой, искренно верил в просветительные реформы в духе «старого Фрица»1 — словом, был одним из тех «идеологов», которых не без основания ненавидел Наполеон. А то, что Наполеон называл «идеологическими бреднями», разжигало ненависть отца Маркса к завоевателю, и это несмотря на то, что последний даровал рейнским евреям гражданское равноправие, а Рейнской провинции — кодекс Наполеона, их ревниво охраняемое сокровище, на которое непрерывно посягала старопрусская реакция.
Вера Генриха Маркса в «гений» прусской монархии не была поколеблена и тем, что прусское правительство, по-видимому, вынудило его переменить религию ради службы. Это неоднократно утверждали даже лица, в общем осведомленные, — очевидно, с целью оправдать или хотя бы извинить то, что не нуждается ни в оправдании, ни в извинении. Даже с чисто религиозной точки зрения человеку, который вместе с Локком, Лейбницем и Лессингом исповедовал «чистую веру в бога», нечего было делать в синагоге. Он скорее мог обрести себе приют под сенью прусской господствующей церкви, ибо в ней в то время царил довольно терпимый рационализм, так называемая религия разума, оставившая некоторый отпечаток даже на прусском цензурном законе 1819 г.
Но отречение от еврейства при тогдашних обстоятельствах было актом не только религиозной, но и главным образом общественной эмансипации. В великой умственной работе наших лучших мыслителей и поэтов еврейство не принимало участия. Скромный светоч Моисея Мендельсона тщетно силился осветить своему «народу» путь в область немецкой духовной жизни. Как раз в те годы, когда Генрих Маркс принял христианство, в Берлине образовался кружок еврейской молодежи, которая пошла по стопам Мендельсона. Но и ее попытки кончились неудачей, хотя среди этой молодежи были такие люди, как Эдуард Ганс и Генрих Гейне. Ганс, рулевой этого небольшого судна, первый спустил флаг и принял христианство. Гейне, правда, послал ему вслед суровое проклятие: «Еще вчера ты был герой, сегодня — негодяй», — однако и сам вскоре был вынужден заплатить ту же цену за «входной билет в европейскую культуру». Оба сыграли историческую роль в духовном развитии Германии своего века. Имена же их прежних товарищей, сохранивших верность еврейству, давно забыты.
Вот почему в течение многих десятков лет переход в христианство был в смысле культуры шагом вперед для свободомыслящих в еврействе. Именно в таком, а не ином смысле следует понимать крещение Генриха Маркса и его семьи в 1824 г.1 Возможно, впрочем, что и некоторые внешние обстоятельства обусловили собой если не самый переход, то время, когда он свершился. Скупка евреями поместий и земель, чрезвычайно усилившаяся в двадцатые годы, в период кризиса в сельском хозяйстве, вызвала в Рейнской провинции сильную ненависть к евреям. Человек столь безупречной честности, как старый Маркс, не только не считал нужным подвергаться этой ненависти, но даже полагал, что не имеет на это права из-за своих детей. А может быть, тут сыграла роль и смерть его матери. Она умерла как раз в это время, освободив его от необходимости блюсти тот пиетет по отношению к родителям, который вполне соответствовал его характеру. Возможно также, что на решение Генриха Маркса отчасти повлияло и то обстоятельство, что в том году, когда он перешел в христианство, его старший сын достиг школьного возраста.
Так или иначе, нет сомнения, что Генрих Маркс воспитывал в себе современный гуманизм, освободивший его от всей узости еврейства, и эту свободу он оставил как ценное наследство своему Карлу. В письмах его к сыну-студенту, довольно многочисленных, нет и следа особенностей или недостатков еврейского характера. Письма эти по-старомодному сентиментальны, пространны и написаны еще в стиле XVIII века: как истый немец, он восторжен в любви и шумлив в гневе. Далекий от мещанской узости взглядов, отец охотно касается в письмах умственных интересов сына и восстает решительно — и вполне основательно — только против его влечения сделаться «заурядным рифмоплетом». Тешась мечтами о будущем своего Карла, старик «с поблекшими волосами и несколько подавленным духом» не мог, конечно, не задавать себе порой вопроса, соответствует ли сердце Карла его голове, присуши ли ему земные, более нежные чувства, которые приносят столько утешения в этой юдоли скорби.
Со своей точки зрения он имел право сомневаться в этом: истинная любовь к сыну, которую он «лелеял в глубине сердца», делала его не слепым, а ясновидящим. Но человеку не дано предвидеть конечных результатов своих действий, поэтому Генрих Маркс не думал и не мог предположить, что сам он, щедро наделив сына дарами буржуазного воспитания, развязывал крылья опасному «демону», относительно которого он сомневался, «небесного» ли он или же «фаустовского» происхождения. Карл Маркс уже в отцовском доме преодолел шутя много такого, что стоило Лассалю или Гейне первых и тягчайших жизненных битв, раны от которых у них так никогда и не зарубцевались.
Труднее выяснить, что дала подраставшему Марксу школа. Карл Маркс никогда впоследствии не упоминал ни об одном из своих школьных товарищей, и мы также не располагаем воспоминаниями кого-либо из них о Марксе. Довольно рано он окончил гимназию в своем родном городе; его выпускное свидетельство помечено 25 августа 1835 г.1 Как водится, оно напутствует даровитого юношу благословением и добрыми пожеланиями и содержит шаблонные отзывы об его успехах по отдельным предметам. Все же в школьном свидетельстве отмечено, что Карл Маркс хорошо переводил и объяснял труднейшие места в древних классиках, особенно такие, где трудность заключается не столько в своеобразии языка, сколько в содержании и логической связи мыслей; его латинское сочинение обнаруживает богатство мысли и глубокое проникновение в сущность предмета, но перегружено не относящимися к предмету замечаниями.
На экзаменах у него не ладилось дело с законом Божиим и отчасти с историей. Зато в немецком сочинении он высказал мысль, которая показалась «интересной» и экзаменаторам, а нам должна казаться еще интереснее. Темой этого сочинения были «Размышления юноши при выборе профессии». Отзыв экзаменаторов гласил, что работа Карла Маркса обращает на себя внимание богатством мыслей и хорошим, планомерным распределением материала, но что автор снова проявляет присущий ему недостаток — чрезмерное стремление к красочности, образности выражений. Затем дословно приведена одна фраза: «Мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание; наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие»1. Так уже в детском уме Маркса мелькнула зарницею мысль, всестороннее развитие которой составляет бессмертную заслугу его зрелых лет.
2
ЖЕННИ ФОН ВЕСТФАЛЕН
Осенью 1835 г. Карл Маркс поступил в Боннский университет, где в первый год, по-видимому, не столько изучал юридические науки, сколько просто «пребывал в университете».
Непосредственными сведениями о боннском периоде жизни Карла мы не располагаем, но, судя по тому, как это отразилось в письмах отца Маркса, молодая кровь заявляла о своих правах. О «безрассудствах» и «беспутстве» отец писал позднее, и под сердитую руку. Тогда же он только жаловался, что сын присылает ему «счета a la Карл, без связи и без подведенного итога». Счета, впрочем, и впоследствии не сходились у этого классического теоретика денежного обращения.
По истечении первого веселого года в Бонне Маркс в благословенном возрасте — восемнадцати лет — сделался женихом своей подруги детских игр, близкой приятельницы его старшей сестры Софьи, которая содействовала союзу юных сердец. Помолвка Маркса казалась тоже сумасбродной студенческой выходкой, но была на самом деле первой и самой прекрасной победой, одержанной прирожденным властителем. Отец Маркса находил вначале победу сына совершенно «непонятной» и лишь тогда уразумел ее, когда открыл, что и в невесте Карла есть «нечто гениальное» и что она, не в пример заурядным девушкам, способна приносить жертвы.
Жени фон Вестфален отличалась, действительно, не только необыкновенной красотой, но и столь же необыкновенным умом и характером. Она была на четыре года старше Карла Маркса, но все же ей было немногим более двадцати лет, она находилась в расцвете юной красоты, ее окружали поклонники, и, как дочери высокопоставленного чиновника, ей было обеспечено блестящее будущее. И всем этим она пожертвовала, как выражался старик Маркс, ради «неверного и полного опасностей будущего». Отцу иногда даже казалось, что и в ее душе живет тот же страх и тревога, которые беспокоили и его. Но он глубоко верил в этого «ангела» и «волшебницу» и пророчил сыну, что она не променяет его ни на какого князя.
Будущее оказалось на деле еще более неверным и опасным, чем оно рисовалось Генриху Марксу в минуты самых тяжелых предчувствий. Однако Женни фон Вестфален, сияющая детской прелестью на своем юношеском портрете, с непоколебимым, геройским мужеством хранила верность своему избраннику среди самых тяжких жизненных страданий. В заурядном смысле слова она, может быть, и не облегчала ему тяжелого бремени жизни, ибо была избалована с детства и не всегда умела справляться с мелкими житейскими невзгодами, как справилась бы на ее месте закаленная пролетарка. Но в другом, более высоком смысле — в отношении понимания его творчества, она стала достойной подругой своего мужа. Все ее письма, сколько их ни сохранилось, дышат неподдельной женственностью. Это была натура в духе Гёте, одинаково искренняя и правдивая во всех своих душевных проявлениях — от очаровательной общительности в радостные дни до трагической скорби Ниобы1, когда нужда отняла у нее ребенка и она не имела денег даже на скромную могилу для него. Красота Женни была гордостью ее мужа, и, после того как они прожили вместе почти целый человеческий век, он писал ей в 1863 г. из Трира, куда ездил на похороны своей матери: «Каждый день хожу на поклонение святым местам — старому домику Вестфаленов (на Римской улице): этот домик влечет меня больше, чем все римские древности, потому что он напоминает мне счастливое время юности, он таил когда-то мое самое драгоценное сокровище. Кроме того, со всех сторон, изо дня в день, меня спрашивают, куда девалась первая красавица Трира и царица балов. Чертовски приятно мужу сознавать, что жена его в воображении целого города продолжает жить как зачарованная принцесса»2. И, уже умирая, этот человек, совершенно чуждый сентиментальности, с потрясающей скорбью говорил о лучшей части своей жизни, заключенной для него в этой женщине.
Молодые люди обручились, не спросясь родителей невесты, что немало смущало совестливого отца Маркса. Но очень скоро последовало согласие и Вестфаленов. Тайный советник Людвиг фон Вестфален, несмотря на свое имя и звание, не принадлежал ни к восточноэльбскому юнкерству, ни к старопрусской бюрократии. Отец его, Филипп Вестфален, был одной из замечательных фигур немецкой военной истории. Он состоял в должности тайного секретаря при великом герцоге Фердинанде Брауншвейгском. Последний во время Семилетней войны командовал сборной армией самого пестрого состава, нанятой на английские деньги, и успешно защищал Западную Германию от завоевательских аппетитов Людовика XV и маркизы Помпадур. Назло всем немецким и английским армейским генералам Филипп Вестфален стал фактически во главе генерального штаба герцога. Его заслуги были столь признаны, что английский король хотел назначить его генерал- адъютантом армии, но Вестфален отклонил это предложение. Он лишь настолько укротил свой бюргерский дух, что принял пожалованное ему дворянство; сделал он это, однако, только из тех соображений, которые вынудили и Гердера и Шиллера пойти на такое же унижение: Филипп Вестфален пошел на этот компромисс для того, чтобы иметь возможность жениться на дочери шотландского барона, гостившей в лагере герцога Фердинанда у своей сестры, жены генерала английских вспомогательных войск.
Сыном этой четы был Людвиг фон Вестфален. Он унаследовал историческое имя от отца, но и имена предков его матери будили великие исторические воспоминания: один из этих предков по прямой восходящей линии был сожжен на костре в борьбе за реформацию в Шотландии; другой, граф Арчибалд Аргайль, был обезглавлен как бунтовщик на рыночной площади в Эдинбурге во время освободительной борьбы против Якова II. Подобные семейные традиции сами по себе выводили Людвига фон Вестфалена из узкого круга ограниченного юнкерства, одновременно нищего и гордого, и кичливой бюрократии. Вначале он состоял на службе при герцоге Брауншвейгском и даже не подумал оставить службу, когда это маленькое герцогство было превращено Наполеоном в Вестфальское королевство. Он, очевидно, менее дорожил прирожденными Вельфами, чем реформами, которыми завоеватели — французы пытались исцелить язвы его родины. Но и к самому иноземному владычеству он относился также отрицательно и в 1813 г. изведал на себе тяжелую руку маршала Даву. Затем он служил ландратом в Зальцведеле, где у него 12 февраля 1814 г. родилась дочь Женни, а два года спустя был переведен в качестве правительственного советника в Трир. Усердствуя на первых порах, прусский государственный канцлер Гарденберг понял, что во вновь приобретенную Рейнскую провинцию, сердцем еще приверженную Франции, следует направлять дельных людей, чуждых юнкерским предрассудкам.
Карл Маркс в течение всей своей жизни отзывался о Людвиге фон Вестфалене с большой признательностью и сердечностью. Не только потому, что Вестфален был отцом его жены, называл он его «дорогим другом, заменившим ему отца» и уверял в своей «сыновней любви». Вестфален декламировал от первой до последней строчки целые песни из Гомера, знал наизусть большую часть драм Шекспира как по-немецки, так и по-английски. В «старом вестфаленском доме» Карл Маркс находил духовную пищу, которой не мог дать ему родительский дом и тем более школа. Сам он был с давних пор любимцем старика Вестфалена, который, может быть, и потому еще дал согласие на помолвку, что помнил о счастливом браке собственных родителей. Ведь в глазах общества девушка из стародворянского баронского рода тоже сделала неподходящую партию, выйдя замуж за гражданского тайного секретаря, бедняка и притом не дворянина.
Старший сын Людвига фон Вестфалена отнюдь не унаследовал высоких душевных качеств отца. Он был типичный бюрократ и карьерист. Мало того, в эпоху реакции 50-х годов, занимая пост прусского министра внутренних дел, он отстаивал феодальные поползновения самого закостенелого провинциального юнкерства даже против министра-президента Мантёйфеля, куда более умного и хитрого бюрократа. Со своей сестрой Женни Фердинанд фон Вестфален, который был на пятнадцать лет старше ее, не поддерживал близких отношений. Он ей приходился сводным братом от первого брака их отца.
Истинным ее братом был Эдгар фон Вестфален, который по своим убеждениям был левее отца, как Фердинанд — правее. Ему приходилось подписывать коммунистические воззвания своего шурина. Он не сделался, однако, постоянным товарищем Карла Маркса; перекочевав за океан, он испытал там много превратностей судьбы, возвращался и снова уезжал, появлялся неожиданно в разных местах и вообще, судя по всему, что о нем рассказывают, не уживался в рамках размеренной будничной жизни. Но сестре своей Женни и ее мужу Карлу Марксу он был верным другом, горячо любил их, и своего первенца-сына они назвали его именем.
Читать
КАРЛ МАРКС, ИСТОРИЯ ЕГО ЖИЗНИ
|
