Из биографии гения

В начале сентября 1826 года, вскоре после восстания, казни и ссылки декабристов, за Пушкиным "по высочайшему повелению" прибывает фельдъегерь и сопровождает его в Москву. 8 сентября между Пушкиным и новым царём происходит беседа, в которой Николай I объявляет Пушкину  "прощение" и обещает, что сам будет его единственным цензором.

Поверив в реальность политических и социальных реформ, в возможность сотрудничать с властью в интересах прогресса, Пушкин в "Стансах" ("В надежде славы и добра", 1826) советует Николаю следовать примеру царя-преобразователя Петра I, призывает проявить милосердие к ссыльным. Одновременно в записке "О народном воспитании" (1826) он высказывает ряд смелых идей и критических мыслей; в начале 1827 тайно отправляет в Сибирь послание декабристу И. И. Пущину ("Мой первый друг...") и стихотворение "Во глубине сибирских руд"; в стихотворении "Арион" иносказательно говорит о своей причастности к освободительному движению.

Обостряется интерес Пушкина к теме истории России как государства, к деятельности Петра I, к проблеме места и роли отдельного человека в истории страны. В романе о своём предке "Арап Петра Великого" (1827; не закончен), первом крупном опыте Пушкина в прозе, историческое прошлое предстаёт в повседневном быте, в конкретных личностях и судьбах; в поэме "Полтава" (1828) личности и судьбы людей петровской эпохи во многом вбираются и поглощаются историческим процессом.

Читать далее...

Для нас наследие Пушкина обладает высочайшей эстетической и этической ценностью. Оно является нерушимым основанием нашей литературы, которая оказала самое непосредственное влияние на развитие общественной мысли и революционных идей в России, и не только в России. Ее исключительно сосредоточенный интерес к человеку во всех сложностях его общественного бытия, ее страстная проповедь понятий справедливости и человеческого достоинства заставили одного из самых крупных западных художников XX века Томаса Манна с благоговением назвать ее «святой литературой».

В Пушкине начало того реализма русской литературы, которому впоследствии выпала такая большая историческая судьба. Пушкин как бы вобрал в себя весь реализм русского народного взгляда на жизнь, его «живописный способ выражения и веселое лукавство ума», говоря словами самого поэта. Его поэзия дорога нам тем, что ничто человеческое ей не чуждо, потому что коммунистическое – это и есть человеческое, только не мнимое,   а подлинное, освобожденное от всего того, что мешает ему явиться во всей своей красе и жизненности.

Читать далее...

В Х-ом общественном клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парей.
      Было двенадцать часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок - их было пять душ - сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению местного корреспондента столичных газет, очень либерального господина, - "мыслили".
      Из общей залы доносились звуки кадрили "Вьюшки". Мимо двери, сильно стуча ногами и звеня посудой, то и дело пробегали лакеи. В самой же читальне царила глубокая тишина.
      - Здесь, кажется, удобнее будет! - вдруг послышался низкий, придушенный голос, который, как казалось, выходил из печки. - Валяйте сюда! Сюда, ребята!
      Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими перьями, в маске. За ним следом вошли две дамы в масках и лакей с подносом. На подносе была пузатая бутыль с ликером, бутылки три красного и несколько стаканов.
      - Сюда! Здесь и прохладнее будет, - сказал мужчина. - Становь поднос на стол... Садитесь, мамзели! Же ву при а ля три-монтран! А вы, господа, подвиньтесь... нечего тут!

Читать далее...

Антон Чехов.

БЕЗЗАКОНИЕ

Совершая свою вечернюю прогулку, коллежский асессор Мигуев остановился около телеграфного столба и глубоко вздохнул. Неделю тому назад на этом самом месте, когда он вечером возвращался с прогулки к себе домой, его догнала бывшая его горничная Агния и сказала со злобой:

— Ужо, погоди! Такого тебе рака испеку, что будешь знать, как невинных девушек губить! И младенца тебе подкину, и в суд пойду, и жене твоей объясню...

И она потребовала, чтобы он положил в банк на ее имя пять тысяч рублей. Мигуев вспомнил это, вздохнул и еще раз с душевным раскаянием упрекнул себя за минутное увлечение, доставившее ему такую массу хлопот и страданий.

Дойдя до своей дачи, Мигуев сел на крылечко отдохнуть. Было ровно десять часов, и из-за облаков выглядывал кусочек луны. На улице и возле дач не было ни души: старые дачники уже ложились спать, а молодые гуляли в роще. Ища в обоих карманах спичку, чтобы закурить папиросу, Мигуев толкнулся локтем обо что-то мягкое; от нечего делать он взглянул под свой правый локоть, и вдруг лицо его перекосило таким ужасом, как будто он увидел возле себя змею. На крылечке, у самой двери, лежал какой-то узел. Что-то продолговатое было завернуто во что-то, судя на ощупь, похожее на стеганое одеяльце. Один конец узла был слегка открыт, и коллежский асессор, сунув в него руку, осязал что-то теплое и влажное. В ужасе вскочил он на ноги и огляделся, как преступник, собирающийся бежать от стражи...

— Подкинула-таки! — со злобой процедил он сквозь зубы, сжимая кулаки. — Вот оно лежит... лежит беззаконие! О, господи!

От страха, злобы и стыда он оцепенел... Что теперь делать? Что скажет жена, если узнает? Что скажут сослуживцы? Его превосходительство наверное похлопает его теперь по животу, фыркнет и скажет: «Поздравляю... Хе-хе-хе... Седина в бороду, а бес в ребро... шалун, Семен Эрастович!» Весь дачный поселок узнает теперь его тайну, и, пожалуй, почтенные матери семейств откажут ему от дому. О подкидышах печатают во всех газетах, и таким образом смиренное имя Мигуева пронесется по всей России...

Читать далее...

После венчания не было даже легкой закуски; молодые выпили по бокалу, переоделись и поехали на вокзал. Вместо веселого свадебного бала и ужина, вместо музыки и танцев поездка на богомолье за двести верст. Многие одобрили это, говоря, что Модест Алексеич уже в чинах и не молод, и шумная свадьба могла бы, пожалуй, показаться не совсем приличной; да и скучно слушать музыку, когда чиновник 52 лет женится на девушке, которой едва минуло 18. Говорили также, что эту поездку в монастырь Модест Алексеич, как человек с правилами, затеял, собственно, для того, чтобы дать понять своей молодой жене, что и в браке он отдает первое место религии и нравственности.
      Молодых провожали. Толпа сослуживцев и родных стояла с бокалами и ждала, когда пойдет поезд, чтобы крикнуть ура, и Петр Леонтьич, отец, в цилиндре, в учительском фраке, уже пьяный и уже очень бледный, все тянулся к окну со своим бокалом и говорил умоляюще:
      - Анюта! Аня! Аня, на одно слово!
      Аня наклонялась к нему из окна, и он шептал ей что-то, обдавая ее запахом винного перегара, дул в ухо ничего нельзя было понять и крестил ей лицо, грудь, руки; при этом дыхание у него дрожало и на глазах блестели слезы. А братья Ани, Петя и Андрюша, гимназисты, дергали его сзади за фрак и шептали сконфуженно:
      - Папочка, будет... Папочка, не надо...
      Когда поезд тронулся, Аня видела, как ее отец побежал немножко за вагоном, пошатываясь и расплескивая свое вино, и какое у него было жалкое, доброе, виноватое лицо.
      - Ура-а-а! кричал он.
      Молодые остались одни.

Читать далее...

Памяти Александра Александровича Фадеева знаменитого советского писателя, партизана, большевика

Осенью 1919 года остатки красных партизанских отрядов, действовавших в Сучанской долине и под Иманом, под давлением японских и белоказачьих частей сосредоточились в родном моем селе Чугуевке — глухом таежном селе за полтораста километров от железной дороги под отрогами хребта Сихотэ-Алинь. Я и двоюродный брат мой жили в нашей пустующей избе. Отца у меня не было, он умер на фронте еще в первую мировую войну, в 1917 году, а мать моя уже с год как выехала из села в город. Брат и я работали на водяной мельнице моего односельчанина Козлова. В конце октября или в первых числах ноября мы ремонтировали плотину на реке Улахэ. Работу кончили уже довольно поздно вечером. Было холодно. Было преддверие первых заморозков. Скоро ожидалась шуга на реке. Обычно после работы мы ужинали у Козлова. Мы работали у него за то, что он нас кормил и одевал.

Подходим мы вечером, когда уже зажигались огни в избах, к дому Козлова задами. Нас еще в огороде встречает перепуганная жена Козлова, очень взволнованная. Говорит: "К нам только что пришел отряд на село и что за отряд — понять невозможно. Шли строем, с ружьями на плечо. Все в военных шинелях. Складно пели песни, и шапки у всех одинаковые, а погонов я вроде и не заметила. Похожи — вроде колчаки, а погонов нет. Я уж вам навстречу выбежала, чтобы упредить". Мы думаем, что за черт!

Читать далее...

Памяти Александра Александровича Фадеева знаменитого советского писателя, партизана, большевика

О бедности и богатстве

                                                                Этой осенью исключили мы из партии Николая Камкова, работника по лесному делу.

Отец его, лесничий Иван Степанович Камков, был в свое время человек богатый, имел большую заимку и дом по соседству с нашим селом Утесным, где теперь колхоз «Красный партизан». Заимку забрали мы у них только в 1922 году, когда закрепилась в нашем крае Советская власть. А самого старика не тронули за то, что в годы войны прятал у себя партизан и славился в крае как ученый лесовод.

Исключили мы Николая Камкова за пьяный дебош в колхозе. Приехал он осенью на побывку к отцу — отец и сейчас лесничествует в наших местах — и как раз попал к празднику распределения доходов. И тут это с ним случилось.

Когда стали разбирать эту его историю, вызвали и нас, выходцев из села Утесного, членов партии, разбросанных по краю. Николку в юности нашей все мы хорошо знали и верили ему, а после гражданской войны потеряли его из виду. А тут мы увидели, что и раньше нельзя было верить ему, и даже удивились, как по тем временам могли мы ошибаться в людях и как такой человек до сих пор продержался в партии.

Читать далее...

Памяти Александра Александровича Фадеева - знаменитого советского писателя, партизана, большевика

 

Разгром

I. Морозка

Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор. С полей тянуло гречишным медом. В жаркой бело-розовой пене плавало над головой июльское солнце.

Ординарец Морозка, отгоняя плетью осатаневших цесарок, сушил на брезенте овес.

— Свезешь в отряд Шалдыбы, — сказал Левинсон, протягивая пакет. — На словах передай… впрочем, не надо — там все написано.

Морозка недовольно отвернул голову, заиграл плеткой — ехать не хотелось. Надоели скучные казенные разъезды, никому не нужные пакеты, а больше всего — нездешние глаза Левинсона; глубокие и большие, как озера, они вбирали Морозку вместе с сапогами и видели в нем многое такое, что, может быть, и самому Морозке неведомо.

«Жулик», — подумал ординарец, обидчиво хлопая веками.

— Чего же ты стоишь? — рассердился Левинсон.

— Да что, товарищ командир, как куда ехать, счас же Морозку. Будто никого другого и в отряде нет…

Морозка нарочно сказал «товарищ командир», чтобы вышло официальной: обычно называл просто по фамилии.

— Может быть, мне самому съездить, а? — спросил Левинсон едко.

— Зачем самому? Народу сколько угодно… Левинсон сунул пакет в карман с решительным видом человека, исчерпавшего все мирные возможности.

Читать далее...

Козинцев Григорий Михайлович [9(22).3.1905, Киев, ‒ 11.5.1973, Ленинград], советский кинорежиссёр, народный артист СССР (1964). Лауреат двух Сталинских (1941, 1948) и Ленинской премий (1965).

Биография

Учился в петроградской АХ. В 1921 вместе с Л. З. Траубергом и С. И. Юткевичем организовал киногруппу под названием Фабрика эксцентрического актёра (ФЭКС).

В 1924 начал работать на кинофабрике «Севзапкино» (ныне киностудия «Ленфильм»). Первые режиссёрские работы Козинцева и Трауберга (работали совместно до 1946) в «немом» кино ‒ «Похождения Октябрины» (1924), «Шинель» (1926, по Н. В. Гоголю), «Чёртово колесо» (1926), «С. В. Д.» (1927) и другие ‒ отличались эксцентризмом, стремлением к поискам острой новой кинематографической выразительности, ограничивавшейся иногда формальным экспериментаторством. Последующие картины ‒ «Новый Вавилон» (1929) и др. ‒ определили поворот к социально значимой теме.

Звуковой фильм «Одна» (1931) явился переходом к реалистическому искусству. Выдающимся достижением советского киноискусства стали их фильмы «Юность Максима» (1935), «Возвращение Максима» (1937), «Выборгская сторона» (1939). В этой трилогии был создан художественно убедительный типический образ русского рабочего-большевика революционной эпохи (в главной роли ‒ Б. П. Чирков). В фильмах во всей полноте проявились гражданский пафос, зрелое мастерство режиссёров.

Козинцев поставил биографические фильмы: «Пирогов» (1947), «Белинский» (1953). Выступал и как театральный режиссёр, осуществил постановку трагедий У. Шекспира «Король Лир» (1941), «Отелло» (1943), «Гамлет» (1954) в ленинградских театрах.

Значительные работы Козинцева связаны с экранизацией им трагедий Шекспира «Гамлет» (1964: Ленинская пр., 1965) и «Король Лир» (1971). Эти фильмы и фильм «Дон Кихот» (1957, по Сервантесу) отличало углублённое развитие тем гуманизма, социальной справедливости, борьбы со всеми формами человеконенавистничества.

Козинцев занимался педагогической деятельностью (1922‒1926 ‒ мастерская ФЭКС, 1926‒1932 ‒ Ленинградский институт сценического искусств, с 1941 ‒ ВГИК).

Умер 11 мая 1973 года в Ленинграде.

Читать далее...

Гениальные мастера советского кино

Луков Леонид Давыдович [19.4(2.5).1909, Мариуполь, — 24.4.1963, Ленинград], советский режиссёр, народный артист РСФСР (1957).

Член КПСС с 1941.

В 1928 окончил рабфак. Был журналистом.

В кино выступил со сценарием фильма "Ванька и Мститель" (1928). Участвовал как режиссёр в коллективе "Кинокомсомол" (Харьков), выпустившем документальные короткометражные киноочерки "Родина моя — комсомол" (1932).

Создал ряд картин о шахтёрах (одна из ведущих тем его творчества): "Итальянка" (1931), "Я люблю" (1936, по А. Авдеенко), "Большая жизнь" (1940, 1-я серия), "Донецкие шахтёры" (1951).

События Гражданской войны 1918—20 нашли отражение в фильмах: "Александр Пархоменко" (1942), "Олеко Дундич" (1958, совместно советско-югославская постановка); Великой Отечественной войны 1941—45 — в кинокартинах "Два бойца" (1943, по Л. Славину), "Это было в Донбассе" (1945), "Рядовой Александр Матросов" (1948), "К новому берегу" (1955, по роману В. Лациса). Луков экранизировал спектакли Малого театра "Варвары" и "Васса Железнова" Горького (оба в 1953).

В 50—60-е годы поставил фильмы: "Об этом забывать нельзя" (1954), "Разные судьбы" (1956), "Две жизни" (1961).

Читать далее...