В последние годы творчества Островский создал значительные социально-психологические драмы и комедии о трагических судьбах богато одарённых, тонко чувствующих женщин в мире цинизма и корысти ("Бесприданница", 1878, "Последняя жертва", 1878, "Таланты и поклонники", 1882, и др.). Здесь писатель разрабатывает и новые формы сценической выразительности, в некоторых отношениях предвосхищающие пьесы А. П. Чехова: сохраняя характерные черты своей драматургии, Островский стремится воплотить "внутреннюю борьбу" в "интеллигентной, тонкой комедии".

47 оригинальных пьес Островского (вместе с пьесами, написанными в соавторстве с молодыми драматургами Н. Я. Соловьевым, П. М. Невежиным, и многочисленными переводами и переделками пьес иностранных авторов) создали обширный репертуар для русской сцены. Драматургия Островского, национальная по своим традициям и истокам, дала немало образцов глубокого общечеловеческого содержания. Т. н. "морализм" Островского тесно связан с демократической устойчивостью его нравственного идеала. Островский обогатил драму опытом социального романа, писал "повести в ролях", по выражению Ф. М. Достоевского (см. "Неизданный Достоевский". Литературное наследство, т. 83, 1971, с. 608). Быт в его пьесах предстаёт не мёртвой бутафорией сословных примет купечества, мещанства или дворянства, а как сгусток отношений людей, способа их мышления, языка. Мастерской диалог, искусство построения пьес Островского рождают впечатление естественности действия, живого потока речи, драматически напряжённого или лирически одушевлённого, сверкающего красками юмора.

С 1856 Островский — постоянный сотрудник журнала "Современник" — сближается с деятелями демократической русской журналистики. В годы общественного подъёма перед крестьянской реформой 1861 вновь усиливается социальная критика в его творчестве, острее становится драматизм конфликтов. В комедии "В чужом пиру похмелье" (1855) не только создан впечатляющий образ Тита Титыча Брускова — воплощение тёмной и грубой силы домашнего самовластья, но и впервые произнесено слово "самодур", закрепившееся за целой галереей типов Островского. Комедия "Доходное место" (1856) бичевала взяточничество чиновников, ставшее нормой жизни; пьеса "Воспитанница" (1858) была живым протестом против угнетения личности. Достижения этой поры творчества Островского увенчивала драма "Гроза" (1859), навеянная, в частности, впечатлениями автора от поездок по городам верхней Волги в 1856 и 1857.

В "Грозе" Островский — сатирик и "бытовик" — рисует затхлую атмосферу провинциального городка с её грубостью, ханжеством, властью богатых и "старших". Островский — драматический поэт — даёт почувствовать привлекательность другого мира: мира природы, Волги, красоты и трагической поэзии, обаянием которого овеян образ Катерины. Гроза — это и символ душевного смятения героини, борьбы чувств, нравственного возвышения в трагической любви, и в то же время — воплощение бремени страха, под игом которого живут люди. "Тёмное царство" страшно не только внешней силой угнетения, притеснениями Кабанихи и Дикого, но и слабостью душ людей покорных, безвольных — таких как Борис и Тихон. Царство покорности и слепого страха подтачивают у Островского две силы: разум, здравый смысл, просвещение, проповедуемые Кулигиным, и чистая душа Катерины, которая — пусть и бессознательно, одним велением искренней, цельной натуры — этому миру враждебна. В статье "Луч света в тёмном царстве" (1860) Н. А. Добролюбов расценил гордую силу, внутреннюю решимость героини "Грозы" как знак глубокого протеста, зреющего в стране.

Только что  пробил колокол.  Было  шесть часов прелестного тропического утра на Атлантическом океане.

По  бирюзовому  небосклону,  бесконечно высокому  и  прозрачно-нежному, местами  подернутому,  словно  белоснежным  кружевом,  маленькими  перистыми облачками, быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и ослепительный, заливая  радостным  блеском  водяную  холмистую поверхность океана.  Голубые рамки далекого горизонта ограничивают его беспредельную даль.

Как-то торжественно безмолвно кругом.

Только   могучие  светло-синие   волны,   сверкая  на   солнце   своими серебристыми верхушками и  нагоняя одна  другую,  плавно переливаются с  тем ласковым,  почти  нежным ропотом,  который точно  нашептывает,  что  в  этих широтах,  под тропиками,  вековечный старик океан всегда находится в  добром расположении духа.

 Однажды вешним утром,  когда в  кронштадтских гаванях давно уже  кипели работы  по  изготовлению судов  к  летнему  плаванию,  в  столовую небольшой квартиры капитана второго  ранга  Василия Михайловича Лузгина вошел  денщик, исполнявший обязанности лакея и повара. Звали его Иван Кокорин.

Обдергивая  только  что  надетый  поверх  форменной  матросской  рубахи засаленный черный сюртук, Иван доложил своим мягким, вкрадчивым тенорком:

- Новый денщик явился, барыня. Барин из экипажа прислали.

Барыня,  молодая видная блондинка с большими серыми глазами,  сидела за самоваром,  в  голубом капоте,  в  маленьком чепце на  голове,  прикрывавшем неубранные, завязанные в узел светло-русые волосы, и пила кофе. Рядом с ней, на высоком стульчике,  лениво отхлебывал молоко,  болтая ногами, черноглазый мальчик лет семи или восьми,  в красной рубашке с золотым позументом.  Сзади стояла,  держа грудного ребенка на руках,  молодая худощавая робкая девушка, босая и  в  затасканном ситцевом платье.  Ее  все  звали Анюткой.  Она  была единственной  крепостной  Лузгиной,   отданной  ей  в  числе  приданого  еще подростком.

Александр Ефимович Власов родился 22 февраля 1922 года в Петрограде.

В годы Великой Отечественной войны служил фронтовым офицером-разведчиком.

После окончания войны был демобилизован и поступил на отделение журналистики ЛГУ имени А. А. Жданова, которое закончил в 1954 году.

Работал в газете «Ленинградская правда».

С начала 60-х годов начал писать книги для детей и юношества, а затем киносценарии.

Большинство книг и все киносценарии написаны в соавторстве с писателем Аркадием Марковичем Млодиком.

Скончался 29 августа 1992 года. Похоронен в п. Щеглово Ленинградской области.

Избранные произведения

Книги

Совместно с А. М. Млодиком

Армия Трясогузки

Белый флюгер

Бун-Тур

Идет человек

Мандат

О вас, ребята

Полыновский улей

Тайна девятки усачей

Трудный вопрос

Третья тропа

Муравьиная тропа

Пробный камень

Памяти Чарлза Спенсера Чаплина, гениального актера кино, режиссера и композитора

Барто Агния Львовна (Агния Львовна Волова) (1906 – 1981) – писательница, поэтесса, киносценарист.

Стихи Барто легко запоминаются, они как озорная игра, где смысл прост и понятен. Только произносишь первые строчки стихов, а дети дружно, наизусть, продолжают его до конца.

С самого начала творческого пути в стихах Барто переплетались две линии: лирическая и сатирическая. Еще в тридцатых годах прошлого века ее лирические миниатюры для самых маленьких («Уронили мишку на пол», «Идет бычок, качается») чередовались со стихами, где она весело высмеивала поведение маленьких болтуний и хвастуний («Мы с Тамарой», «Болтунья»). Высмеивая различные недостатки, Барто помогала детям посмотреть на себя со стороны, поэтому ее стихи не казались обидными или злыми.

Агния Барто получила множество премий за свои заслуги: Сталинская премия второй степени (1950), Ленинская премия (1972), медаль Льва Толстого «За заслуги в деле создания произведений для детей и юношества».

Итак, мы родились в непогодную ноябрьскую ночь. Не в благостных рождественских яслях и не из пены морской, — из рабочего, из солдатского, из народного гнева родились мы. Нам предшествовали бури и умные книги, где научно была предсказана эта всенародная ярость против нерадивых и бесчестных хозяев земли. Растерзанная родина лежала перед нами, как улика. Черный снег валился на незасеянные поля, бедняки копошились в развалинах. Кроме нас, никто не поднял голоса в осуждение бесцельной скверности происшедшего. Версальские посланцы держав, из которых каждая имела по пуле в животе, условились считать, что дешево отделались от кровопролитного припадка... Потом все занялись неотложными делами: отборные представители людского племени тлели в земле, отборные подонки наций считали сверхприбыли от удачного побоища. Во утешение от скорбей человечеству был выдан фокстрот, этот общедоступный моцион для ожиревших и простреленных. Мир предавался забвенью,— виду психологической анестезии, под которой людскую молодость веками водят от эшафота к эшафоту.

    Но народы России не забыли ничего. Причина лежала не в прочности памяти, а в устройстве их совести. Предать забвению сиротские слезы, бессмысленно растраченную силу, попусту загубленных богатырей — означало бы вообще предать их. Еще большим преступлением было бы, зная периодичность безумия, не подумать о том, как отвратить от неминуемого зла идущие на смену поколения. Стыдно взрослым выпускать детишек в заминированный мир, раздавать им яблочки, приправленные ядком... Вот почему эти люди не страшатся приговора потомков,— они поймут суровый и безжалобный подвиг отцов! Но это теперь мы движемся вперед, оснащенные всем для великих свершений, пугая врагов стройностью наших колонн; это теперь, велением вождя, миллионы моторов влекут вперед наши мирные и боевые машины, а тогда лишь добрый крестьянский конек да песенная дерзость вынесли наши тачанки в раздолья отвоеванной родины. Свой поиск счастья мы начинали с предельной скудости... Вот почему первая мысль в нашем новогоднем молчании посвящена тем сотоварищам нашим, которые еще неумелыми, порой обмороженными руками возжигали кремлевские звезды. Мы не хоронили их в могилах неизвестных солдат, не громоздили на них горы железобетона, как это делают на просвещенном Западе, чтобы не вылезли на свет тряхануть за рожища золотого тельца, чтоб не пришлось расстреливать их вторично. Наши герои живут вечно среди своей советской родни: они помогают передовикам Запорожстали скорее завершить вторую очередь и ставропольскому хлеборобу — собрать рекордный урожай...

«Необыкновенное лето» — фильм режиссёра Владимира Басова, экранизация одноимённого романа Константина Федина. Вторая часть кинодилогии, начатая в фильме «Первые радости (1956)».

Константин Александрович Федин

Необыкновенное лето

1

Исторические события сопровождаются не только всеобщим возбуждением, подъёмом или упадком человеческого духа, но непременно из ряда выходящими страданиями и лишениями, которых не может отвратить человек. Для того, кто сознаёт, что происходящие события составляют движение истории, или кто сам является одним из сознательных двигателей истории, страдания не перестают существовать, как не перестаёт ощущаться боль оттого, что известно, какой болезнью она порождена. Но такой человек переносит страдания не так, как тот, кто не задумывается об историчности событий, а знает только, что сегодня живётся легче или тяжелее, лучше или хуже, чем жилось вчера или будет житься завтра. Для первого логика истории осмысливает страдания, второму они кажутся созданными единственно затем, чтобы страдать, как жизнь кажется данной лишь затем, чтобы жить.