Теодор Драйзер КОНСТИТУЦИЯ - КЛОЧОК БУМАГИ

 

 

Американскую конституцию обычно восхваляют за то, что она якобы выдержала испытание временем. Однако что же это означает на деле? Не то ли, что конституция дала широчайший простор самовластию корпораций,— чего отнюдь не имели в виду ее авторы,— что, прикры­ваясь ею, монополистический капитал захватил господ­ство в стране, превратив всякие гарантии народных прав в мираж? Конечно, два миллиона колонистов, ко­торые не имели ни одной ежедневной газеты, которые гордились своей столицей Филадельфией с ее двадцати­пятитысячным населением и пришли в такой восторг от дилижансов открытой в 1776 году почтовой линии Нью-Йорк — Филадельфия, совершавших свой рейс за двое суток, что называли их не иначе, как «летательны­ми машинами», — конечно же, эти мирные провинциалы не могли предугадать развитие капитализма, ныне являющегося стержнем всей американской жизни. Современные правители Америки нисколько не заботятся об интересах большинства, зато они обеспечивают интересы незначительного меньшинства,— иными слова­ми, интересы корпораций, — предоставляя им право все прибирать к рукам ради собственной выгоды.

Основной опорой капитализма является та статья конституции, в которой говорится о неприкосновенности частной собственности. Формулируя эту статью, авторы конституции исходили из свойственных тому времени представлений о личной собственности и недвижимом имуществе. Да и кто же мог тогда предвидеть последующии бурный рост промышленности, в результате которого слова «частная собственность» стали означать не только бесчисленные акции и обязательства всевоз­можных держательских компаний, трестов и корпора­ций, но по существу и сами эти тресты и корпорации в целом. А ведь именно такова природа большинства со­временных крупных состояний, дающих неограниченную власть тем, кто ими владеет. Недавно умерший Джордж Ф. Бейкер, председатель правления «Ферст нэйшнл бэнк» в Нью-Йорке, оставил своим наследникам сотни миллионов долларов в виде десятков тысяч акций и обязательств железнодорожных, банковских и всяких других компаний.

Времена меняются, и наши финансисты и заправилы банков и корпораций, все -больше и больше входя во вкус власти и неограниченного влияния, не только в корне пресекали всякие попытки естественного и необ­ходимого расширения прав народа, но и ограничивали и постепенно сводили на-нет те права, которые были предусмотрены конституцией полтора века назад. Фор­мула «власть народа и для народа» отнюдь не соот­ветствовала их желаниям и интересам, и они не щади­ли усилий, чтобы лишить ее реального содержания.

Все полтораста лет после принятия конституции наши промышленники, словно сговорившись (чтобы убедить­ся в этом, достаточно прочесть книгу Густава Майерса «Американские миллионеры»), пользовались любыми доступными им средствами — будь то деньги, связи или давление на правительство, чтобы лишать рядового американца то одной, то другой из его конституционных свобод. Вполне естественно, что кое-какие второстепен­ные установления прежних времен, неприменимые в условиях развитой промышленности, как бы перестали существовать. Они потеряли смысл. Я также учитываю тот факт, что создатели американской конституции, крупные землевладельцы, отнюдь не склонны были на­делять властью широкие массы, ибо народу и тогда уже не доверяли. И все же в широком значении я прав, утверждая, что американская конституция была на пер­вых порах демократична по существу.

Если вы в этом сомневаетесь, давайте рассмотрим фактическое положение американского гражданина и сопоставим те права, которые в свое время были для него предусмотрены конституцией, с теми, которыми он пользуется ныне с соизволения корпораций, контролирую­щих то самое правительство, которому надлежит блюсти основной закон страны. Картина, я думаю, складывается достаточно убедительная, чтобы подкрепить мое мнение.

Начнем с того, что все новое в области культуры и науки, все способное рассеять привычные косные пред­ставления и освободить ум от оков, преследуется и подавляется. Свобода слова, свобода печати? Наше ра­дио, школа, колледжи, церковь? Достаточно осмотреться кругом, чтобы понять, что произошло и продолжает происходить у нас в Америке. В главе «Банки и корпо­рации — наше фактическое правительство» я уже гово­рил о пропаганде преимуществ частного предпринима­тельства перед государственным, о захвате, подкупе, о вмешательстве в деятельность школ, колледжей, газет,о вторжении в редакционные кабинеты. Попробуйте за­глянуть в любое учебное заведение, в радиоконцерн, в редакцию газеты, на кинофабрику, в библиотеку, в лю­бое учреждение, служащее источником информации, занимающееся ее распространением или обработкой для масс, — и вы увидите, что всюду и всем правят деньги, это орудие современной олигархии, цель которой — возвы­шение немногих за счет порабощения огромного боль­шинства; деньги решают, что, когда, где и как должно быть сказано к вящей пользе и славе капитала. А ведь по букве американской конституции" всем гражданам обеспечивается доступ ко всем источникам знания.

В самом деле, обратимся к фактам. На днях  Питтсбургский студенческий либеральный клуб, которому бы­ло запрещено устроить собрание на территории универси­тета, собрался в другом месте, чтобы заслушать доклад профессора Гарри Элмера Барнса из Смит-колледжа о деле Муни и Биллингса (Муни и Биллингс — руководители рабочего движения в Калифорнии; в 1916 году были приговорены один к смертной казни, а другой — к пожизненному заключению по заведомо ложному обвинению в террористическом акте против милитаристи­ческой демонстрации. Дело вызвало широкий протест рабочих во всем мире, в результате чего смертная казнь была заменена для Муни пожизненным заключением.). За это преподаватель философии Фред Уолтман и два студента были исключены из университета. Итак, случай возмутительной расправы с представителями рабочего движения, заклейменный как юристами, так и всей нацией, не подлежит обсуждению в американском колледже. Но по чьему желанию или приказу?

В марте 1929 года преподаватели психологии и со­циологии Миссурийского университета роздали студен­там анкету по вопросам, касающимся половой жизни; это послужило поводом к тому, что профессора Макса Ф. Мейера, одного из старейших преподавателей универ­ситета, временно отстранили от чтения лекций, а два научных сотрудника были уволены. А между тем эта анкета не вызвала никаких возражений ни со стороны таких же специалистов в других колледжах, ни со сто­роны Американской ассоциации университетских про­фессоров. Чем же объясняются столь суровые меры? Ответ на этот вопрос я услыхал из уст других препода­вателей. Университет подчинен совету попечителей. Эти не весьма образованные, но весьма нравственные (на словах) обыватели, принадлежащие к состоятельным и интеллигентским кругам, выслуживаются перед властя­ми штата и богачами в чаянии субсидий и пожертвова­ний; а посему не только сами стремятся им угождать, но и всячески заботятся, чтобы университетские порядки во всех отношениях (в том числе и в нравственном) соответствовали местным, а по их мнению, и общепри­нятым представлениям о том, чем следует и чем не сле­дует заниматься в американском университете. Отсюда и вышеозначенные репрессии — вполне в духе наших корпораций, полагающих, что чем меньше знаний, тем лучше (еще по финансам и технике куда ни шло, но от социологии и политики — упаси боже!).

На все эти попытки диктовать профессору, чему он должен обучать своих студентов, у меня есть только один ответ: дело писателя — писать, юриста — толковать закон, а учителя — учить согласно велениям собствен­ной совести.

Едва ли не самой (пока что) наглой и коварной вы­лазкой против свободы слова и естественно вытекающей из нее свободы печати было так называемое дело о Миннесотском «законе-кляпе». Объектом кампании (за­кончившейся поражением в верховном суде США 1 июня 1931 г., после двухлетней ожесточенной борь­бы) послужила еженедельная газета «Сатэрдей пресс», выходившая в Миннеаполисе. В сентябре 1927 г. газета выступила с разоблачением небезызвестного в городе гангстера Барнетта, содержателя публичных домов и игорных притонов, причем в неблаговидных поступках были уличены также местный начальник полиции  Брэнскилл, которого газета обвиняла во взяточничестве, некий Дэвис из Лиги охраны закона и мэр города Миннеапо­лиса — Лич.

Думаю, что газета говорила правду, — недаром после первой же разоблачительной заметки гангстеры подстре­лили — правда, не убили — одного из ее издателей, X. А. Гилфорда. Так или иначе, в действующем законо­дательстве штата немедленно отыскали постановление против предумышленной клеветы и диффамации  (Д и ф ф ам а ц ия — опубликование в печати сведений, позорящих честь какого-либо лица или учреждения.) по­зволявшее закрыть неугодную властям газету. Откуда взялось это постановление, так и не выяснено, но цель и смысл его очевидны.  Нажавна все пружины в поли­ции и суде, названные газетой лица добились того, что, используя это постановление, газету прихлопнули, после чего, как водится, гангстеры сделали попытку подкупить издателей, предложив им долю в своих преступных до­ходах. Газета, однако, должна была остаться под за­претом. В течение трех лет дело переходило из одного суда в другой, пока, наконец, пройдя все инстанции, не попало в верховный суд США, где пятью голосами против четырех (заметьте это соотношение) закрытие газеты было признано незаконным. Характерно, что все судебные инстанции штата поддержали «закон-кляп», да и в верховном суде, как мы видим, дело едва не кончилось тем же. А ведь в конституции черным по белому сказано, что никакие посягательства на свободу печати недопустимы.

Американскому правительству дано право запрещать тому или другому частному лицу, фирме или печатному органу пользоваться услугами почты. Это делается на основании законов против безнравственности и против подстрекательства к мятежу. Но что тут получается на деле? Нетрудно представить! Стоит только влиятельно­му церковнику или трестовскому воротиле усмотреть в чем-нибудь политику, или критику корпораций, или подрыв общественных устоев, как тотчас же отдается соответственное распоряжение, и двери почты для вас закрыты. А там пошли расследования, допросы и т. п .— одним словом, завертелись колеса министерства юстиции. А уж если речь идет о коммунизме... Не важно, что ши­рокое изучение и обсуждение этой новой экономической теории ни в коей мере не противоречит конституции,—попробуйте-ка прибегнуть для этого к услугам почты! Только недавно был изъят из обращения ряд изданий, посвященных этой экономической теории, а много ли мы слышали голосов протеста? Все молчали, кроме коммунистов! Но и рабочему движению, когда оно вы­ступает против корпораций, приходится не лучше. При­веду здесь два случая. Брошюра «Прекратите прово­кацию в Гастонии!» о судебной расправе с бастовавши­ми в Гастонии текстильщиками была запрещена к пересылке по почте на том основании, что в ней затро­нута честь штата Северная Каролина. А между тем с брошюры «Правосудие в калифорнийском духе», по заключению нью-йоркского апелляционного суда (от марта 1930 г.), был снят запрет на том основании, что закон о диффамации не предусматривает случая, когда оскорбленной стороной явился бы штат. Поскольку кле­вета есть правонарушение в области частного граждан­ского обихода и поскольку ущерб наносится отдельному лицу, я во втором решении вижу куда больше смысла. Но все это только цветочки, ягодки впереди! Если га­зета один раз напечатала нежелательный материал, то даже в условиях мирного времени министр почты может запретить почтовую рассылку всех ее последующих но­меров. Так постановил верховный суд США. А разве министр почты колдун или ясновидец, что берется су­дить о содержании невышедших номеров газеты? Или это для него просто способ заранее избавить себя от хлопот?

Но как ни возмутителен произвол правительственных чиновников, его не сравнить с той борьбой против кон­ституционных гарантий свободы слова, которую повсе­дневно ведут корпорации. Что может быть страшнее цензуры в радиовещании, и где найдешь на нее управу? Компании, заинтересованные в сбыте радиоприемников, делают ставку на любителей дешевого зубоскальст­ва, недоумков, которых ничто не интересует, а поэтому готовы из года в год заключать контракты с комиками-эксцентриками «Амос и Энди» или с какой-нибудь madame Distinguée, снабжающей своих радиослушатель­ниц полезными сведениями о том, что больше к лицу зеленоглазым брюнеткам, голубоглазым шатенкам и чер­ноглазым блондинкам. Но попробуйте предложить что- нибудь посерьезнее!

Теперь обратимся к положению негров и посмотрим, какие права дала конституция неграм и к чему все све­лось на деле? Резюмирую положение вкратце: хотя по конституции негры у нас свободны и пользуются правом голоса (а ныне не только они, но и их жены и до­чери) — в десяти штатах из сорока восьми они этого права фактически лишены, что является вопиющим без­законием. Далее. В тридцати штатах действует закон, воспрещающий брак между черными и белыми, а в семнадцати штатах — закон, воспрещающий черным учиться в одной школе и ездить в одном вагоне с бе­лыми; и высшие судебные органы поддерживают эти законы, не усматривая в них противоречия с теми по­правками к конституции, которые дали неграм свободу и право голоса. Однако разве не записано в конститу­ции, что «перечисление определенных прав не исключает других прав, естественно принадлежащих народу»? По­лагаю, что по конституции негры вправе жениться на ком хотят и разъезжать в любом вагоне. Почему? Да просто потому, что, даровав им права гражданства, конституция гарантирует им и все прочие права. А ссыл­ка на 14-ю поправку к конституции, в силу которой всякий штат может вводить у себя такого рода фанта­стические постановления, если только они равно «охра­няют» всех, является чистейшей передержкой, ибо все негры — это еще не весь народ.

Кому, кроме негров, поручается у нас такая работа, как чистка канализационных труб, ремонт раскаленных доменных печей, кто еще по целым ночам обливается потом в отравленной газами атмосфере рекуператоровна сталелитейных заводах? А легко ли негру устроиться на работу иного типа? На металлургическом заводе в Спарроус-Пойнт, штат Мэриленд, неграм платят от 25 до 30 центов за двенадцатичасовой рабочий день. На предприятиях Аллеганской сталелитейной компании в окрестностях Питтсбурга они вынуждены работать по четырнадцать часов в день. А при малейшей попытке протеста все их конституционные права летят к чорту. Кого увольняют в первую очередь? Конечно, негров! И уволенному негру остается одно — уехать в деревню и арендовать клочок земли у местного землевладель­ца,— но при этом он попадает в такую кабалу, которая граничит с полным порабощением. Наши земельные собственники присвоили себе все права рабовладельцев, а о борьбе с ними неграм нечего и помышлять, так как тут действует круговая порука. (Нам еще придется встретиться с этим в главе «Ущемление личности».) Хотя по условию снятый на арендованном участке урожай должен делиться пополам между арендатором и хозяином земли, последний захватывает себе львиную долю, поскольку он сам сбывает продукты и получает за них деньги. Попробуй только негр возразить, и помещик не задумается арестовать его и засудить, хотя бы за не­уплату долга, — забитый, неграмотный негр все равно не сумеет отвести обвинения. Бывает и так, что негра линчуют или просто пристреливают без хлопот и шума — благо в условиях местного судопроизводства такой слу­чай рассматривается как «убийство при оправдывающих обстоятельствах».

В 1919 году негры-издольщики в восточной части Арканзаса, добиваясь справедливых цен на хлопок, по­вели организованную борьбу. Однако не успели негры собраться на митинг, на что конституция дает им пол­ное право, как клевреты местных землевладельцев от­крыли по ним стрельбу. Вызванный помещиками отряд местной милиции довершил расправу, и несколько де­сятков издолыциков-негров было убито. А когда дело было передано в суд, арканзасские власти нашли способ добиться неблагоприятных для негров свидетельских по­казаний. Свидетеля-негра сажали на электрический стул и пытали до тех пор, пока несчастный не признавался во всем, чего от него требовали.

Однако надругательства над правами рядового аме­риканца — будь то черный или белый — далеко не исчер­пываются перечисленными здесь типическими случаями.
Любое должностное лицо, прийдя к власти всеми прав­дами и неправдами (преимущественно неправдами, ибо все мы знаем, как проходят у нас выборы, вопреки са­мым честным намерениям рядового избирателя), не только начинает толковать закон вкривь и вкось — в своих собственных интересах или в интересах какой- нибудь корпорации,— но и наделяет властью угодных ему лиц, хотя это не предусмотрено ни конституцией, ни наказами избирателей. Причем все эти самоуправства и злоупотребления обычно идут на пользу корпорациям и во вред широкой публике. Так, власти отдельных шта­тов или же само федеральное правительство, пользуясь своим правом раздачи всяких концессий и привилегий, разрешают промышленным корпорациям строить поселки или целые города и вводить там свои особые правила и распорядки, независимо от местного законодательства. А корпорации, наделенной такой широкой властью, раз­решается не подчиняться требованиям штата не только в вопросах организации полицейской службы, но и в других. Итак, выборные или назначенные правитель­ственные чиновники, действуя вопреки конституции, ста­вят по существу корпорации выше законных властей, давая им право (само собой разумеется, за известную мзду) вплоть до мелочей регулировать жизнь тех, кто на них работает. В этих созданных ею и словно стоя­щих вне закона селениях или городах корпорация все­властна: она может указывать жителям, какие газеты им читать и каких не читать, в каких лавках забирать провизию, сколько платить за квартиру, каким умствен­ным или общественным занятиям посвящать свой досуг и т. д.

Там, где на сцену выступают американские корпора­ции с их самовольно присвоенными правами и привиле­гиями, с данной им властью притеснять, разорять, угне­тать и даже обращать в рабство (вспомните труд кан­дальников на Юге, да и не только на Юге) или бросать в тюрьму и всякими другими путями сживать со свету людей, которые, как Том Муни, пытаются протестовать, бороться против произвола и беззакония, — там нашаконституция со всеми гарантированными ею свободами немногого стоит. В суд (в тех случаях, когда дело ка­сается корпораций и их интересов) частному лицу беспо­лезно обращаться: его не то что защищать —и слушать не станут. Позвольте мне по этому поводу процитировать весьма характерное заявление одного капиталиста: «Для меня достаточно того, что это человек с предосудитель­ным прошлым; выпустить такого субъекта на волю — значит позволить ему тут же приняться за старое». Я мог бы привести здесь не десятки, а сотни случаев, подтверждающих мои слова.

Федеральный закон об ограничении детского труда запрещает перевозку из штата в штат продуктов дет­ского труда. Закон этот был принят конгрессом на осно­вании его конституционных полномочий, а также в связи с присвоенной ему обязанностью регулировать торгов­лю между штатами. Существует мнение, что закон этот имел в виду охрану здоровья детей. Но мероприятия та­кого порядка связаны с организацией полицейской служ­бы, а организация полицейской службы, по конституции, предоставлена штатам.

Решением верховного суда (при соотношении голо­сов пять против четырех) закон об ограничении детско­го труда был признан противоречащим конституции. Та­кое решение в данном случае явно соответствовало интересам капиталистов: оно развязывало им руки и поз­воляло нанимать сотни тысяч детей буквально за гроши.

Во многих южных штатах, как Флорида или  Алабама, существует закон, по которому рабочий не может покинуть хозяина, если задолжал ему. Рабочего здесь заставляют подписывать разные долговые обязатель­ства, и бывает, что он так и работает на одном месте до самой смерти за грошовую заработную плату.

В этих же штатах люди, арестованные за мелкие провинности, становятся жертвами особой системы при­нудительной вербовки, существование которой противо­речит самому духу американской конституции. Старый способ, когда вербовщик, подпоив доверчивого матроса, отправлял его в плавание на положении неоплачиваемо­го раба, — этот способ должен показаться еще деликат­ным по сравнению с той системой, с которой сегодня приходится сталкиваться безработному на Западе и наЮге. Достаточно ему попасться на глаза властям при переходе из одного района в другой в поисках работы, чтобы его схватили и заперли в тюрьму, как бродягу; а там с целой партией таких же, как он, арестантов его отдают внаймы какому-нибудь подрядчику, который на этом наживается. Порядки эти описаны мною в главе «Ущемление личности».

Беда в том, что жертвами всех этих беззаконий, ши­роко распространенных в США, становятся главным об­разом люди, беспомощные в силу своей неорганизован­ности и неосведомленности. Я пытался показать, что в нашем весьма (сложно устроенном государстве, во главе которого стоит правительство, контролируемое частными интересами, первоисточником таких беззаконий являют­ся всевластные корпорации, — либо их непосредственная деятельность, либо разлагающее влияние их методов, получивших уже широкую известность. Ибо естественно, что в стране, где частные интересы давят на правитель­ство и где корпорации настолько сильны, что могут пренебрегать законами, в такой стране неизбежно ущем­ление прав личности. Кто отважится спросить с обид­чика или пожаловаться на него? В самом деле, давно ли Америка была типичным рабовладельческим государ­ством? И разве грубые и бесцеремонные повадки наших корпораций и наших финансистов не должны были еще больше укрепить это неуважение к личности? А если вспомнить, что на Юге еще немало найдется людей, ко­торые до сих пор не примирились с освобождением ра­бов, то удивляться вовсе нечему. Ибо наши корпорации, добиваясь богатства для себя и нищеты для всех других, стремятся к полному порабощению народа. А для этого они ведут нещадную и систематическую борьбу со вся­кими попытками реформ в стране, причем всегда вопреки конституции и при полной поддержке высших судебных органов.

Опираясь на «подверженное влияниям» правительст­во, корпорации, с одной стороны, не стесняются злоупот­реблять конституционными правами, когда им нужно оправдать свои неблаговидные действия, а с другой — при любом трудовом конфликте начисто отвергают эти права в ущерб рабочему, заставляя «маленького чело­века» вдвойне расплачиваться за то, что он «маленький». Непризнание за трудящимися элементарных прав, закрепленных в конституции, прежде всего ведет к чу­довищным притеснениям рабочих.

Какие бы непосильные тяготы не возлагались на ра­бочего, бороться с ними он не может. Сошлюсь на офи­циальные данные о числе арестов среди рабочих за 1930 год. Во время забастовок арестовано 1037 человек; на демонстрациях безработных — 1598; во время митин­гов — 644; за распространение листовок—962; при раз­личных обстоятельствах—1598. Итого — 5935 человек! И это в стране, где забастовки не запрещаются законом и где свобода собраний и печати, а также право обра­щения с жалобами к правительству освящены консти­туцией.

Примером того, как американский суд помогает кор­порациям бороться с рабочим движением, является су­ществующая у нас практика судебных запретов. Особые судебные постановления запрещают профсоюзным лиде­рам вербовать новых членов в свои организации, при­зывать к стачке и, что особенно важно, оказывать мате­риальную помощь. Совершенно очевидно, что эти запре­ты способствуют срыву стачки. Более того, бывали слу­чаи, когда запрещались судебные разбирательства по искам рабочих! Так что же, скажете вы, неужели двери американского суда закрыты для горемычного тружени­ка? Неужели там не защищают его конституционных прав? Да, именно так! Иначе, почему у нас сейчас, во время ужасающей безработицы, запрещены митинги и демонстрации, несмотря на предусмотренную конститу­цией свободу собраний, запрещено распространение га­зет и листовок? У рабочих отняли ценнейшее их достояние — свободу печати, в котором они особенно, кровно заинтересованы в отличие от корпораций. Любой амери­канский судья в наши дни имеет — или во всяком случае присваивает себе — право издавать такого рода запреты, мотивируя их то опасностью для чьей-то жизни или имущества, то угрозой общественному спокойствию, то нарушением антитрестовского закона Шермана (хотя этот закон направлен против монополий, стесняющих свободу торговли, а не против рабочих организаций). Иными словами, для богатых и власть имущих амери­канская конституция — не более чем клочок бумаги; новедь для бедняков и обездоленных это не так! А между тем суд на откупе у корпораций, вся страна — до­стояние корпораций! Наши судьи не только устанавли­вают свои порядки во имя защиты собственности от несуществующей угрозы (что является прямым наруше­нием конституции),—они полны лицемерия и пристра­стия. Казалось бы, прежде чем издавать по указке кор­пораций свои ограничительные постановления (которые обычно вступают в силу задолго до разрешения кон­фликта), суд должен хотя бы выслушать рабочих. Но на деле американский рабочий лишен возможности вы­сказать свое мнение перед судьей. Последнего в таких случаях очень мало интересует точка зрения рабочего. И «маленький человек» должен все терпеть. Бороться с практикой судебных запретов не удается даже через конгресс. А если бы и удалось, наши могущественные корпорации нашли бы юридическую лазейку для обхода любого закона. Вы скажете, это один из неизбежных пороков капиталистической системы? Согласен! Так что же нам остается делать? Об этом мы еще поговорим.

Но это далеко не все. Наши корпорации и наше пра­вительство готовы пойти на гнуснейший подвох, на са­мый грязный обман, чтобы расправиться с любым про­явлением политической мысли, — если только оно не но­сит откровенно реакционный характер, — и это вопреки записанной в конституции свободе слова, собраний, пе­чати и распространения печатных изданий. Так, издан­ный во время войны и в связи с военным положением национальный закон о шпионаже, карающий также за призыв к мятежу, недавно опять извлекли из-под спуда (уже десять лет как о нем и думать забыли), И для чего же? Для того, чтобы запретить рассылку по почте таких коммунистических изданий, как «Революционный век», «Молодой рабочий», «Юный пионер», «Yida  obreга»«Рабочая жизнь»  (испанск.) «Рабочий спортивный ежемесячник».

Совершенно ясно, что наше правительство преследует всякую прогрессивную мысль в стране, всех тех, кто не мирится с реакцией, иначе говоря — коммунистов. Ведь даже во время войны, когда действовал закон о шпио­наже, под призывом к мятежу понималось лишь прямоеи открытое подстрекательство к насилию. Между тем ни одно из перечисленных изданий призывов к насилию не содержит. Короче говоря, как только дело коснулось коммунистических изданий, свобода печати рассеялась, как дым. И это после того, как целые поколения могли невозбранно защищать в прессе такие акты, как убий­ство английских королей, — лишь бы только не имелось в виду конкретное лицо, например ныне правящий ко­роль Георг. Единственное, в чем в сущности повинна американская коммунистическая печать, это в употреб­лении таких слов, как «борьба», «боевой», «революция» или «война»; но ведь и в обиходной речи и согласно толковому словарю Вебстера слово «борьба» означает всякую борьбу, «война» — войну вообще, а «револю­ция» — полную перемену. Это первые, основные значе­ния данных слов, и именно в таком смысле они воспри­нимаются слушателями.

Ну, а как обстоит дело с пропагандой насилия про­тив таких многочисленных общественных групп, как ком­мунисты, профсоюзные деятели, забастовщики или нег­ры, — пропагандой, в которой всячески изощряется у нас реакция? А линчевание, а разгон забастовщиков пулеметными очередями и тому подобное? Этого не воспрещает никакой закон, не делается даже никаких попыток умерить подобные бесчинства! Но вернемся к нашей прежней теме. Под призывом к мятежу ныне раз­умеют всякое выражение недовольства правительством. В Америке существует вполне официальная точка зре­ния (произвольная или законная — вопрос особый), что народ, который наделяет властью своих избранников, в сущности лишь передоверяя им свою власть, не вправе потом выражать недовольство той или другой стороной их государственной деятельности. Каков бы ни был ха­рактер этой деятельности, он обязан видеть в ней выс­шее выражение мудрости, законности, справедливости — иначе беда ему! И в наши дни так называемый «призыв к мятежу», даже если он не связан ни с какими кон­кретными действиями и определяется лишь как «слова с уклоном к измене» (самая туманность этого определе­ния невыгодно отличает его от любого осмысленного закона уголовного кодекса), рассматривается как пре­ступление, наказуемое долгосрочным тюремным заклю­чением. А ведь если толковать понятие «призыв к мятежу» не в прямом, установленном значении — как высказывания, содержащего прямую и явную угрозу пра­вительству США, — то закон этот сводится к противоза­конному лишению определенной группы людей их не­отъемлемых конституционных прав, которое совершается по наущению их врагов и влечет за собой все злоупо­требления, неминуемо сопутствующие подобным актам произвола. Именно это и происходит теперь в Америке.

Законы о подстрекательстве к мятежу, действующие в отдельных штатах, подвергаются еще более произ­вольным толкованиям, чем федеральный закон о шпио­наже. В штате Пенсильвания есть городок Вудлоун, где хозяйничает сталелитейная компания Джонса и  Лафлина (из 2928 живущих в нем семейств 2528 так или ина­че связаны с заводом этой компании, платящей своим рабочим от 40 до 50 центов в час при двенадцатичасовом рабочем дне). Недавно там были приговорены к пяти годам заключения в исправительном доме три ком­муниста за хранение у себя коммунистической литера­туры — не оружия и не боеприпасов! — и за довольно безуспешные попытки организовать коммунистическую группу. На суде они заявили, что не только не собира­лись свергать правительство США, но даже никогда не считали это теоретически необходимым. Они и не пы­тались поднять вооруженное восстание и не призывали к нему; но их обвиняли в каких-то неосторожных вы­сказываниях.

Законы, сходные с пенсильванским законом о под­стрекательстве к мятежу, ввели у себя после 1917 года тридцать три штата. Уму непостижимо! Вот, например, свирепствующий в Калифорнии закон о преступном син­дикализме, направленный против профсоюзов, — другие не уступают ему, — стоил свободы многим рабочим этого края, где люди не равны и не свободны не только перед лицом закона, но и во всех других отношениях. Шестеро пострадавших таким образом рабочих были осуждены по трем статьям: 1) за принадлежность к коммунистической партии (политические взгляды — преступление, не угодно ли?!); 2) за пропаганду насилия устно и в пе­чати; 3) за участие в заговоре с целью ведения такой пропаганды. Третий пункт ничего не прибавляет к пер­вому: это обычный юридический трюк, для того чтобы удлинить срок наказания. Материалом для обвинения служила найденная при обыске коммунистическая лите­ратура, а также свидетельские показания о том, будто бы обвиняемые говорили, что в случае забастовки рабо­чие прибегнут к массовому пикетированию и насилию: забастовщики, мол, будут иметь при себе пустые бу­тылки. Характерно, что свидетелями оказались шпики — из тех, что засылаются с провокационными целями в рабочие организации. На суде они признали, что сами побуждали рабочих драться бутылками, а когда защита обратилась к ним с вопросом: «Говорили вы или не говорили таким-то, что вам вменено в обязанность про­воцировать коммунистов и что вы подтасовывали улики, чтобы добиться обвинения?» — свидетели пришли в за­мешательство и только после бурных протестов проку­рора отвечали: «Нет». И хотя примерно так велся весь процесс, суд приговорил всех шестерых к заключению на сроки от трех до сорока двух лет, — а это означает, что тюремщикам дана полная возможность сгноить их за решеткой! И лишь за то, что, будучи коммунистами, они хранили у себя коммунистическую литературу.

Но ведь в Америке, если верить ее конституции, нельзя преследовать людей за убеждения. Суровые ре­прессии против людей, отстаивающих свои конституцион­ные права, сугубо американская система ссылки недовольных — это порождение нового времени, ознаме­нованного ростом, самоутверждением и самообожествле-
нием власти доллара, грубость, жестокость и истинно нероновский деспотизм которой ни с чем нельзя сравнить. В особенности же теперь, когда на Востоке побе­дила новая, более справедливая экономическая система, капитал, страшась за свою власть, готов еще усилить все те беззакония, о которых мы здесь говорили. Он жаждет сокрушить, изгнать из страны недовольных, вычеркнуть из памяти американцев идею равенства, растоптать кон­ституцию, словно клочок бумаги, каким она давно уже стала


Читать полностью http://kvistrel.ucoz.ru/stati/politik/TragAmerica.pdf