Верховный суд Соединенных Штатов! Наш высокочтимый верховный суд! Какова его роль в деле превращения американской демократии в американскую олигархию?
Для того чтобы лучше разобраться в достоинствах и пороках этого учреждения, я хочу сделать обзор его деятельности, как прошлой, так и настоящей. Но нельзя
толковать о суде, не говоря о судьях, о том, какие круги общества они представляют и что это за люди сами по себе; а потому давайте сперва познакомимся с судьями — не только с теми, кто занимает этот пост ныне, но и с их многочисленными предшественниками.
Начнем с судьи Кертиса, который в 1857 году вышел в отставку, подобно многим своим коллегам, по той простой причине, что барыши, доставляемые частной практикой, прельщали его больше, нежели почетное и ответственное положение верховного истолкователя законов. Достаточно сказать, что, как поверенный корпораций, Кертис составил себе довольно круглое по тем временам состояние в 700 ООО долларов. Легко представить себе, как такому судье были близки интересы трудящегося народа! Впрочем, коллеги судьи Кертиса мало чем отличались от него.
Следующий на очереди Салмон П. Чейз (1808— 1873), председатель верховного суда США. До своего назначения в верховный суд он был адвокатом, поверенным банкиров. В то время из фондов Банка Соединенных Штатов исчезли неведомо куда 76 ООО ООО долларов да на 30 ООО ООО было роздано ссуд всяким конгрессменам, журналистам, политиканам. Председатель правления банка, Николас Бидл из Филадельфии, выплатил из банковской кассы более миллиона долларов без всяких оправдательных документов. 130 ООО долларов пошли на взятки членам законодательного собрания Пенсильвании за проведение благоприятствующих банкам законов. Вот каких проходимцев выгораживал в суде Чейз. Но столь тесное общение с миром коррупции ни для кого не может пройти бесследно. Яд низкопоклонства легко проникает в душу, и не удивительно, что Салмон П. Чейз молился на своих хозяев и в этих сеятелях коррупции видел чуть ли не воплощение творческих сил Америки, имеющих полное право на поддержку закона.
Наших судей всегда связывали с корпорациями нерасторжимые и нерушимые узы взаимопонимания и общности интересов. Вот, например, Брэдли (1813—1892): прежде чем стать членом верховного суда, он провел, в качестве адвоката, ряд дел, которые дали возможность нескольким железнодорожным компаниям штата Нью-Джерси объединиться и ввести непомерно высокие железнодорожные тарифы. Я считаю, что человек с подобными устремлениями едва ли способен войти в положение рабочего, гнущего спину по двенадцать—пятнадцать часов в сутки за каких-нибудь полтора-два доллара. Люди типа Брэдли всегда были и будут слепы и глухи к нуждам трудового люда.
Уэйт (1816—1880) до своего назначения председателем верховного суда долго состоял поверенным Южно-Мичиганской железной дороги. Вот один из образчиков характерного для него крючкотворства. На железной дороге, интересы которой он защищал, произошел следующий случай. Поезд, шедший через Толедо со скоростью более двадцати пяти миль в час и не давший у переезда обычного свистка — двойное нарушение правил! — задавил некую Веронику Муль. В первой судебной инстанции ее ребенку было присуждено единовременное пособие в пять тысяч долларов. Как же повел это дело Уэйт при апелляции в высшую инстанцию? Он потребовал доказательств того, что ребенок рожден потерпевшей в законном браке! Полагаю, что комментариев не требуется.
Как относился судья Грей (1828—1902) к трудовому люду, явствует из его обращения к свидетелю, который осмелился явиться в суд без пиджака: «Ступайте домой и оденьтесь так, как приличествует человеку, который предстает перед этим высоким трибуналом в такой скромной роли!» Разве не естественно предположить, что юрист, способный увидеть в рабочем лишь представителя общественных низов, всегда постарается обратить закон в пользу того, кто, по его понятиям, стоит неизмеримо выше? Я лично в этом не сомневаюсь. А ведь Грей тоже был одним из наших верховных судей.
А вот дружеская услуга, которую другой член верховного суда, некий Филд (1816—1899), оказал своему приятелю, западному железнодорожному магнату Леланду Стенфорду: особым постановлением он признал за ним право не отвечать на вопросы по поводу суммы в 4 ООО ООО долларов, которая, по утверждению Комиссии по обследованию железных дорог Тихоокеанского побережья, была израсходована на подкуп законодательных властей. Таков порядок вещей в стране, где классовые противоречия ничуть не менее остры, чем некогда в феодальной Европе между дворянской знатью и угнетенным крестьянством. Приятельские связи, возникнув в стенах привилегированной школы, крепнут в колледже; поздней же, когда стремление бывших однокашников утвердиться на высоких общественных постах становится наиболее прочным залогом близости и взаимопонимания, эти узы создают глухую стену, которую не в силах пробить не только интересы трудового народа, но и требования простой справедливости. Случай с судьей Филдом — характерная иллюстрация.
Приведу еще пример в доказательство того, что этот случай не единичен. Председатель верховного суда Фуллер (1833—1910) служил в свое время в железнодорожной компании юрисконсультом, с годовым окладом в 20 ООО долларов. Выступая против некоего Сэмюэля Уорнера, лишившегося руки из-за небрежности железнодорожной администрации, Фуллер добился прекращения дела без выплаты компенсации за увечье на том основании, что потеря руки будто бы не причинила истцу физических страданий. Вот вам и новое открытие в физиологии — по особому заказу корпораций!
А судья Пекхэм (1838—1909)! Еще не будучи членом верховного суда, а всего лишь членом правления страхового общества «Мьючуэл лайф иншуренс Компани», он оказался замешан в одной весьма неблаговидной операции. Несколько страховых компаний выделили специальный фонд в 20 ООО ООО долларов для подкупа нью-йоркских законодателей, в том числе и на содержание «веселого дома», где упомянутых законодателей ждал радушный прием, а при желании даже бесплатный стол и квартира. Участие в подобных мероприятиях не помешало назначению Пекхэма в верховный суд! Вы спросите, как мог человек, потворствовавший таким беззаконным и грязным делам, получить столь ответственный пост? Очевидно, расчет был на то, что при подобной неразборчивости в средствах он и на своем новом поприще ничем не будет брезговать ради пользы той или иной из всесильных корпораций.
Теперь обратимся к современному нам суду и к современным судьям. Начнем с председателя верховного суда Хьюза. Это, можно сказать, оплот корпораций. Каковы его взгляды? Хьюз — сторонник достопримечательной теории о том, что чем крупнее трест, тем большей он должен пользоваться властью. Если развивать эту мысль, напрашивается вывод, что чувства, нужды и тяготы широких масс попросту не стоят внимания. Для человека таких взглядов рабочие — это, в лучшем случае, тягловый скот.
Здесь нам не мешает поразмыслить над тем обстоятельством, что ни разу в кресло члена верховного суда не садился юрист, которому случалось с успехом защищать в суде интересы рабочих (кстати сказать, такие случаи весьма редки, что само по себе достаточно характеризует американское правосудие). Мне могут возразить, что это почетное место должны занимать не представители рабочих или корпораций, а люди беспристрастные, с чем я вполне согласен. Но факты говорят за себя: логика вещей в современной, управляемой корпорациями Америке такова, что в роли «беспристрастных» судей выступают главным образом адвокаты корпораций. Так, Хьюз до своего назначения председателем верховного суда служил юрисконсультом таких организаций, как железная дорога «Уобэш», железная дорога «Пьедмонт энд норсерн», компании «Дженерал электрик», «Анаконда коппер», «Стандард асфальт энд раббер», страховые общества «Этна иншуренс Компани», «Бенефит лайф иншуренс Компани», «Гановер файр иншуренс Компани» и железнодорожная компания «Солт лэйк рейлрод».
Как же относятся вот такие судьи к расхищению земель, к захвату железных дорог, к мошенническим уловкам трестов и т. д.? А непрестанные домогательства железнодорожных компаний и предприятий общественных услуг, их бесконечная погоня за деньгами и властью, — как смотрят на них наши верховные судьи, особенно в тех случаях, когда это самым непосредственным образом ущемляет интересы рядового американца? В какой мере верховный суд повинен в крушении американской демократии? Как далеко заходит он в поддержке утвердившейся у нас олигархической системы? И к чему это нас приведет?
На протяжении многих лет железнодорожные компании систематически грабят государство. Однако это лишь потому всегда сходило им с рук, что верховный суд, словно мановением волшебной палочки, превращал жульнические увертки в закон. Для начала упомянем, что на постройку трансконтинентальной железной дороги «Юнион пасифик» компании удалось с помощью подкупа исхлопотать через конгресс 12 ООО ООО акров земли и ссуду в 27 ООО ООО долларов. Хотя строительство дороги обошлось в 50 ООО ООО долларов, однако созданная для его финансирования «Кредит мобилайзер Компани» собрала 93 ООО ООО. Верховный суд впоследствии разъяснил, что конгресс руководствовался правильным стремлением — содействовать развитию железнодорожного транспорта. Казалось бы, 43-миллионная (то есть чуть ли не стопроцентная) прибыль — да еще при льготных условиях займа и безвозмездной передаче земли — должна была, по тем временам, показаться людям чудовищной. Но всякий, кому памятна или сколько-нибудь знакома эта эра лихорадочного предпринимательства, не найдет в этом ничего удивительного, ибо, по господствовавшим тогда представлениям молодое еще железнодорожное строительство было вправе рассчитывать на всякие поощрения и поблажки; и на этой точке зрения стояли даже те юристы, которые не были подкуплены компаниями и не участвовали в их игре. Снисходительное отношение общества ко всему этому объясняется тем, что сами предприниматели и политические деятели, владевшие крупными пакетами железнодорожных акций, вели энергичную обработку общественного мнения в соответственном духе. А между тем уже тогда железные дороги обладали капиталом в 15 ООО ООО долларов, а их средний годовой доход составлял 600 ООО ООО долларов. При этом от железнодорожных катастроф ежегодно погибало до 10 ООО человек и до 100 000 получали тяжелые увечья. Так, кучка капиталистических воротил умело — чтобы не сказать больше! — использовала к своей выгоде благожелательную снисходительность американского народа.
А вот как железные дороги с благословения верховного суда разделываются с многочисленными исками потерпевших. Чонси А. Диксон, кочегар дополнительного поезда, погиб при столкновении поездов, происшедшем по оплошности телеграфиста, позабывшего отправить служебную депешу. Железная дорога «Норсерн пасифик» отвела иск на том основании, что телеграфист был сослуживцем убитого кочегара, и, стало быть, компания не несет никакой ответственности. Суд признал правильность этого довода, а верховный суд подтвердил его решение. Ссылка на «совместную службу» была, таким образом, узаконена и на долгие годы сделалась орудием притеснения рабочего класса страны.
По мере усиления экономической мощи железнодорожных компаний и роста их влияния верховный суд все больше становился орудием в их руках. В описываемое мною время из девяти членов верховного суда семеро были в прошлом либо юрисконсультами железнодорожных компаний, либо директорами или крупными акционерами, либо, наконец, лоббистами \ проталкивавшими законодательные мероприятия, выгодные железным дорогам. Фуллер, Дэй (1849—1923) и Шайрес (1832—1924), как в бытность свою поверенными компаний, так и в качестве членов верховного суда, только и делали, что выворачивали наизнанку американские законы в угоду своим клиентам, железнодорожным магнатам. Последние даже домогались через руководящих политических деятелей расширения состава верховного суда, для того чтобы посадить туда угодных им кандидатов. И им это удавалось несколько раз!
В азарте погони за прибылью железнодорожные магнаты сливали и укрепляли свои предприятия, создавая гигантские разветвленные системы. Повсюду возникали пулы ( П у л — форма объединения капиталистов для искусственного повышения рыночных цен.) \ синдикаты, тресты! Как плохо даже тогда понимали избиратели, что творится вокруг. Уже в 1870 году создавались пулы для распределения грузооборота и поддержания высоких тарифов; такими пулами были Южная ассоциация железных дорог и Западная транспортная ассоциация. И в то же время быстро крепнущие корпорации все больше грабили, надували и эксплоатировали все те более мелкие железнодорожные компании, а также смежные предприятия, которые им удавалось захватить под свой контроль. Единоличные предприниматели терпели крах один за другим. Прочтите любое относительно объективное жизнеописание Джона Д. Рокфеллера или недавно умершего Эндрю Карнеги — там сколько угодно таких фактов. «Вымораживание» конкурентов, сбивание цен, разорявшее более слабого противника, дискриминация, создание пулов для ведения тарифной войны были ходовыми приемами в этой борьбе.
Наконец в 1890 году американские избиратели, потеряв всякое терпение (если допустить, что американские избиратели на это способны), взвыли от таких порядков, и тогда в конгрессе был проведен антитрестовский закон Шермана. Простодушные обыватели того времени уже воображали, что тут и конец монополиям! Но, как мы сейчас увидим, они просчитались, полагая, что верховный суд будет толковать антитрестовский закон так, как они сами его толковали.
Правда, был один случай,—больше он не повторялся, — когда верховный суд соизволил признать монополию монополией! То есть оказий к тому представлялось немало, только верховный суд не спешил ими воспользоваться. В данном частном случае Дж. П. Морган-старший со своими приспешниками организовал «Норсерн-секьюритиз Компани», с капиталом, достаточным для того, чтобы контролировать акции двух железных дорог: «Грейт норсерн» и «Норсерн пасифик». Цель — монополия; иначе говоря, неограниченная возможность грабить народ. Вняв, наконец, многочисленным жалобам, правительство решило возбудить против компании судебное преследование на основании нового антитрестовского закона и, представьте, добилось своего; по крайней мере обе эти дороги уже больше не фигурировали, как принадлежащие одной компании. Однако я вынужден заметить, что и в этом единственном случае закон был применен не полностью. По антитрестовскому закону Шермана монополия считается преступлением, — как это было в Англии в течение многих веков, — и карается денежным штрафом и тюрьмой. Что же, виновники этого преступления понесли установленную кару? Как бы не так! Плохо вы знаете наш верховный суд! Не забывайте, что дело касалось Моргана, самого Дж. П. Моргана, особа которого в Америке священна! Подвергнуть его штрафу, засадить в тюрьму? Это никому в голову не придет, а уж нашим верховным судьям и подавно. Но если бы даже американский народ проявил в этом случае должную настойчивость (а он ее не проявил), какой-нибудь прихвостень Моргана удостоился бы чести отсидеть за своего хозяина. Такие уж у нас порядки!
Но погодите, то ли еще бывает в практике нашего суда! Примерно в это же время слушалось дело союза шапочников города Дэнбери, штат Коннектикут. Организация небольшая — человек в двести; не трест, не монополия — обыкновенный рабочий союз, желающий защищать интересы своих членов, бороться против снижения заработной платы и т. д. И тем не менее коннектикутский федеральный окружной суд не задумался подвести его под закон Шермана, как «объединение, ограничивающее свободу предпринимательства». Суд даже приговорил эту горсточку рабочих к чудовищному штрафу в 222 ООО долларов. Так-то! Рабочие союзы штрафуются, хотя закон Шермана их никак не имел в виду, зато Морган и его корпорация остаются безнаказанными, даром что закон этот именно против них и был направлен! Но стоило создать такой невиданный прецедент, и вы сами понимаете, каким это оказалось удобным средством для расправы с любыми профсоюзами. Вот уже Объединенный совет рабочих Нового Орлеана привлекается к суду по иску, предъявляемому таким нешуточным противником, как само правительство Соединенных Штатов. В то время полагали, что с профсоюзами можно будет разделаться окончательно. И надо сказать, чуть не разделались.
Короче говоря, был издан закон — антитрестовский закон Шермана, которого американские рабочие и фермеры добивались, чтобы уберечь себя от ненасытной
прожорливости капиталистов, причем само наименование закона указывает точно, против кого он направлен. Однако верховный суд, истолковав закон шиворот-навыворот, обратил его против самих же рабочих. И девять диктаторов на трибуне верховного суда безмятежны и спокойны, словно ими совершен акт высшего правосудия.
И хотя закон Шермана совершенно явственно имеет в виду финансовые монополии, а отнюдь не маленькие рабочие организации численностью в сотню-другую человек, это не мешало и не мешает верховному суду утверждать, что профессиональное объединение рабочих есть сговор, ограничивающий свободу предпринимательства. И вот под давлением авторитетов верховного суда и в силу созданного его решениями прецедента наша молодежь, изучающая право, обязана считать, вкупе со своими профессорами, что закон Шермана, изданный сорок лет назад, имел целью ограничить рабочее движение. Впрочем, в известной мере оно может быть так и было, — то есть таков был его тайный смысл. С успехом совершив эту возмутительную передержку, верховный суд охотно предоставил себя в распоряжение подлинных монополий, действительно ограничивающих свободу предпринимательства. Вот образец той логики, которую он при этом пускал в ход.
При разборе дела «Правительство Соединенных Штатов против Э. Ч. Найта» верховный суд встретился со следующими обстоятельствами. Зарегистрированная в штате Нью-Джерси «Америкен шугар Компани», возглавлявшаяся в то время магнатом Хэвмейером и контролировавшая 68% всего сахарного производства в стране (что само по себе уже делало ее монополией!),
приобрела еще четыре концерна: «Э. Ч. Найт Компани», «Спреклс шугар рифайнинг Компани», «Делавар шугар хауз» и «Франклин шугар Компани», которые в совокупности производили 30% всего сахара в стране. В результате контроль над производством 98% всего сахара в стране сосредоточился в одних руках. Это ли не монополия? Еще бы! Уж верно нашим судьям пришлось покряхтеть, чтобы обстряпать это дельце для Хэвмейера!—скажете вы. Но недаром верховный суд именуется «высшим трибуналом» и недаром члены его наторели в ученых рассуждениях,— он сотворил чудеса. Господин судья Фуллер, в ту пору облеченный высоким званием председателя верховного суда, объявил: «Закон Шермана касается ограничения торговли между штатами, а здесь речь идет о монополии на производство предмета жизненной необходимости». Выходит, что раз сахар — предмет жизненной необходимости, то сахарная монополия не такое уж зло; а если и зло, то все-таки трогать ее не полагается!
Пользуясь тем, что конгресс издал закон Шермана на основании предоставленных ему конституцией полномочий регулировать торговлю между штатами, верховный суд заинтересовался не тем, является или не является «Америкен шугар Компани» монополией, а тем, ведет ли она междуштатную торговлю. Если это не хитрость и не заведомое жульничество, то уж верно глупость непроходимая!
То ли снисхождение, любезно оказанное нашим верховным судилищем «Америкен шугар компани», воодушевило ее на дальнейшие подвиги, то ли она сочла, что в прошлом недостаточно энергично охотилась за прибыл я м и ,—трудно сказать, но в скором времени компания уличена была в том, что систематически обманывала государство; показывая неправильный вес, она регулярно недоплачивала акцизный сбор, чем нанесла казне убыток в несколько миллионов долларов. Когда это всплыло наружу, глава треста Хэвмейер уплатил правительству два миллиона долларов только во избежание скандала. Однако, чтобы положить дело под сукно, верховному суду пришлось допустить легкую, почти незаметную передержку в толковании закона Шермана. Короче говоря, отчаянные попытки простых людей Америки покончить с монополиями, объявив их и все их ухищрения противозаконными, разбились о сопротивление верховного суда. А ведь верховный суд и поныне остается единственным трибуналом, где народу положено — и даже следует! — искать защиты от произвола и необузданной тирании монополий.
Итак, антитрестовский закон Шермана был обращен против рабочих союзов: их обвинили в «ограничении свободы предпринимательства», и права их попирались якобы на основании того закона, который сами же они провели, чтобы оградить себя от произвола монополий. Тогда профсоюзы добились принятия конгрессом так называемого акта Клэйтона, гласившего: «Ни рабочие организации, ни их члены не могут почитаться участниками сговоров или объединений, ставящих себе целью ограничение свободы предпринимательства, каковые имеются в виду антитрестовскими законами». Однако это не помещало верховному суду вскоре разъяснить, что стачка Межнациональной ассоциации машинистов подпадает не под акт Клэйтона, а под закон Шермана. Словом, высшее американское судилище снова игнорировало специально принятую поправку к этому закону. А спустя год верховный суд, опять-таки ссылаясь на закон Шермана, объявил Объединенный союз горнорабочих «сговором в целях ограничения свободы предпринимательства» и приговорил его к штрафу, втрое превышавшему тот штраф, который предусматривался для лиц, виновных в создании монополий. Впрочем, Теодор Хэвмейер, как вы знаете, ни разу не приговаривался к штрафу. Мне думается, даже ему самому не удалось бы убедить верховный суд в том, что его сахарный трест — монополия (приди ему в голову такая мысль!). Во всяком случае своими решениями верховный суд показал, что считает американских избирателей олухами, которые добьются проведения закона в конгрессе, а потом и думать о нем забудут. И тут он, пожалуй, прав!
Так, на протяжении всей своей истории верховный суд отстаивал положения, которые расчищали привилегированной кучке путь к контролю над всей промышленностью, над всей экономикой страны. Он с таким успехом противодействовал антитрестовским настроениям в стране, что за последние сорок лет почти не было случаев судебного преследования монополий, хотя оснований для этого нашлось бы сколько угодно. Ничто не мешало неуклонному росту таких грандиозных объединений, как Пенсильванская железная дорога, Нью- Йоркская Центральная, «Дженерал электрик» или же Американская телефонная и телеграфная компания, словно десятки их сделок не представляли явно подсудных дел и словно антитрестовского закона Шермана никогда и не существовало.
Братья Ван Сверинген только недавно создали свою гигантскую железнодорожную «пирамиду», состоящую из двадцати четырех железных дорог. Трудно представить себе, что два человека контролируют свыше одной десятой всей железнодорожной сети страны! И ведь речь идет не о временах железнодорожной империи Вандербильта и Гулда, но о том, что происходит сейчас, в 1931 году! А Миссури — Тихоокеанское объединение железных дорог, а Чикаго — Восточный Иллинойс, а Уилинг — озеро Эри и многие другие!
То обстоятельство, что законы США не защищают прав простого человека, как должны были бы защищать, никогда не вызывает не то что протеста — даже недовольства со стороны верховного суда. Напротив! В мае 1931 года наши почтенные судьи постановили, что железнодорожная компания «Атлантик кост лайн рейлрод» не отвечает за смерть стрелочника Пау, убитого семафором. Семафор стоял у самых путей, на минимальном расстоянии, какое допускается законом. Однакоже человек был убит,— значит, закон не соответствовал фактическим требованиям техники безопасности! Верховный суд, не смущаясь, берет под свое покровительство и такие законы, которые являются предательскими ловушками, рассчитанными на то, чтобы лишать население его неотъемлемых прав. 23 марта 1931 года тот же верховный суд освободил железнодорожную компанию Нью-Йорк—Нью-Хартфорд от выплаты пособия вдове Эдварда Флинна, погибшего из-за халатности железнодорожного персонала. Суд сослался на истечение срока давности (два года); несчастный случай имел место 4 декабря 1923 года, и то обстоятельство, что потерпевший проболел до 1 сентября 1928 года, не заставило суд вынести свое решение в пользу вдовы и сирот.
Монополии наступают и теснят нас со всех сторон. 1 марта 1920 года верховный суд объявил, что Стальной трест США нельзя считать монополией, ограничивающей свободу предпринимательства. Факты, однако, говорят другое. Стальной трест США возник в 1901 году на правах держательской компании, объединившей двенадцать концернов, из которых каждый являлся монополистом в своей отрасли. Каждому из этих трестов принадлежат крупные рудники и металлургические заводы. До слияния все они конкурировали между собой, и это отражалось на ценах, в общем низких и неустойчивых. После же слияния цены сразу повысились и стали устойчивыми. И это не монополия, ограничивающая свободу предпринимательства? А как же еще это назвать? Недаром Дж. П. Морган, основатель и глава этой корпорации, предвидя крупные прибыли, взял себе акций на сумму в 100 ООО ООО долларов!
Все вышесказанное и заставляет меня называть верховный суд верным подголоском корпораций и трестов. Интересы широких народных масс чужды ему, он не может, да и не хочет их понять,— что, впрочем, нисколько не удивительно, если принять во внимание, кто те люди, которые восседают на его трибуне. Члены верховного суда в своем большинстве были в прошлом наемниками корпораций; их услуги щедро оплачивались, они получали огромные оклады за то, чтобы наилучшим образом устраивать дела своих хозяев. Они так долго служили корпорациям, что предались им душой и телом. Адвокат, который годами служил корпорации своего рода лоцманом, помогая ей лавировать меж капканов и ловушек закона и безнаказанно расхищать общественное достояние, не может потом полностью отделить себя от тех, чьи интересы он привык защищать. Ему поручают блюсти закон, его назначают судьей,— но в душе это все тот же прожженный крючкотвор. Долголетняя привычка стала его второй натурой, и ему уже не научиться думать по-новому.
Какую же роль играет верховный суд и установленный им реакционный режим в нашей экономической жизни в целом? От эпохи французской революции, которая покончила с владычеством аристократии, Америка унаследовала те идеи личной свободы, которые во многом стали для нее руководящими — живи и жить давай другим; не упускай своего, но не мешай и соседу заботиться о себе. Время, однако, внесло свои поправки, и обуявший всех дух конкуренции и стяжательства выродился в нынешнюю систему грубого захвата всего немногими, когда банки и корпорации в своем стремлении к наживе и власти безнаказанно грабят народные
массы. В этом суть банкротства нашей американской капиталистической системы.
У нас, чуть ли не с первых шагов нашей истории, преклонялись перед успехом и грубой силой, презирали и обманывали слабых и беззащитных. И главную роль в этом попирании прав слабых и укреплении могущественных и сильных всегда играл верховный суд. Его решения раз за разом наносили удары нашей капиталистической системе, толкая ее к гибели. Он последовательно отвергал все законы, которые имели в виду интересы широких масс, как это было с законом об
ограничении детского труда. Но одно служит нам утешением: чем более реакционной и подавляющей становится судебная власть, тем скорее достигнет своей последней черты распад одряхлевшего американского капитализма
