Рамки настоящей работы не позволяют нам подробно рассмотреть институты родового строя, существующие ещё поныне у самых различных диких и варварских народов в более или менее чистой форме, или следы этих институтов в древней истории азиатских культурных народов. Те и другие встречаются повсюду. Достаточно нескольких примеров. Ещё до того как узнали, что́ такое род, Мак-Леннан, который больше всего приложил усилий к тому, чтобы запутать смысл этого понятия, доказал его существование и в общем правильно описал его у калмыков, черкесов, самоедов (Прежнее название ненцев. Ред.) и у трёх индийских народов — варли, магаров и манипури ¹³². Недавно М. Ковалевский обнаружил и описал его у пшавов, хевсуров, сванов и других кавказских племён ¹³³. Здесь мы ограничимся некоторыми краткими замечаниями о существовании рода у кельтов и германцев.

Древнейшие из сохранившихся кельтских законов показывают нам род ещё полным жизни; в Ирландии он, по крайней мере инстинктивно, живёт в сознании народа ещё и теперь, после того как англичане насильственно разрушили его; в Шотландии он был в полном расцвете ещё в середине прошлого столетия и здесь был также уничтожен только оружием, законодательством и судами англичан.

Древнеуэльские законы, записанные за много столетий до английского завоевания ¹³⁴, самое позднее в XI веке, свидетельствуют ещё о наличии совместной обработки земли целыми сёлами, хотя и в виде только сохранившегося как исключение пережитка общераспространённого ранее обычая; у каждой семьи было пять акров для самостоятельной обработки; наряду с этим один участок обрабатывался сообща и урожай подлежал дележу. Не подлежит сомнению, что эти сельские общины представляют собой роды или подразделения родов; это доказывает уже аналогия с Ирландией и Шотландией, если даже новое исследование уэльских законов, для которого у меня нет времени (мои выдержки сделаны в 1869 г. ¹³⁵), прямо не подтвердило бы этого.

Но зато уэльские источники, а с ними и ирландские прямо доказывают, что у кельтов в XI веке парный брак отнюдь не был ещё вытеснен моногамией. В Уэльсе брак становился нерасторжимым, или, вернее, не подлежащим отмене по требованию одной из сторон лишь по прошествии семи лет.

Читать далее...

Из сказания об основании Рима видно, что первое поселение было создано рядом объединившихся в одно племя латинских родов (согласно сказанию, их было сто), к которым вскоре присоединилось одно сабельское племя, также будто бы насчитывавшее сто родов, а затем и состоявшее из различных элементов третье племя, также имевшее, по преданию, сто родов. Весь рассказ с первого взгляда свидетельствует о том, что здесь не было ничего естественно сложившегося, кроме рода, да и последний в некоторых случаях был лишь ветвью первоначального рода, продолжавшего существовать на старой родине. На племенах лежит печать искусственного образования, однако большей частью из родственных элементов и по образцу древнего, естественно выросшего, а не искусственно созданного племени; при этом не исключено, что ядром каждого из трёх племён могло служить подлинное старое племя. Промежуточное звено, фратрия, состояло из десяти родов и называлось курией; их было, таким образом, тридцать.

Общепризнано, что римский род был таким же институтом, как и род греческий; если греческий род представляет собой дальнейшее развитие той общественной ячейки, первобытную форму которой мы находим у американских краснокожих, то это целиком относится и к римскому роду. Мы можем поэтому быть здесь более краткими.

Римский род, по крайней мере в древнейшую пору существования города, имел следующее устройство:

1. Взаимное право наследования членов рода; имущество оставалось внутри рода. Так как в римском роде, как и в греческом, господствовало уже отцовское право, то потомство по женской линии исключалось из наследования. По законам Двенадцати таблиц ¹²², древнейшему известному нам писаному памятнику римского права, в первую очередь наследовали дети как прямые наследники, за их отсутствием — агнаты (родственники по мужской линии), а за отсутствием последних — члены рода. Во всех случаях имущество оставалось внутри рода. Мы видим здесь постепенное проникновение в родовой обычай новых, порождённых ростом богатства и моногамией правовых норм: первоначально равное право наследования всех членов рода ограничивается на практике сначала — и, как указывалось выше, очень рано — агнатами, а в конечном счёте детьми и их потомством по мужской линии; в Двенадцати таблицах это, само собой разумеется, представлено в обратном порядке.

2. Обладание общим местом погребения. Патрицианский род Клавдиев при переселении из города Регилл в Рим получил участок земли и, кроме того, в самом городе общее место погребения.

Читать далее...

Как развилось государство, частью преобразуя органы родового строя, частью вытесняя их путём внедрения новых органов и, в конце концов, полностью заменив их настоящими органами государственной власти; как место подлинного «вооружённого народа», защищавшего себя собственными силами в своих родах, фратриях и племенах, заняла вооружённая «публичная власть», которая была подчинена этим государственным органам, а следовательно, могла быть применена и против народа, — всё это, по крайней мере в начальной стадии, мы нигде не можем проследить лучше, чем в Древних Афинах. Смена форм в основном изображена Морганом, анализ же порождающего её экономического содержания мне приходится большей частью добавлять.

В героическую эпоху четыре племени афинян занимали в Аттике ещё обособленные области; даже составлявшие их двенадцать фратрий, по-видимому, имели ещё отдельные поселения в виде двенадцати городов Кекропа. Организация управления соответствовала героической эпохе: народное собрание, народный совет, басилей. В эпоху, с которой начинается писаная история, земля была уже поделена и перешла в частную собственность, как это и свойственно сравнительно уже развитому к концу высшей ступени варварства товарному производству и соответствующей ему торговле товарами. Наряду с зерном производилось также вино и растительное масло; морская торговля по Эгейскому морю всё более изымалась из рук финикийцев и попадала большей частью в руки жителей Аттики. Благодаря купле и продаже земельных владений, благодаря дальнейшему развитию разделения труда между земледелием и ремеслом, торговлей и судоходством члены родов, фратрий и племён должны были весьма скоро перемешаться между собой; на территории фратрии и племени селились жители, которые, хотя и были соотечественниками, всё же не принадлежали к этим объединениям, следовательно, были чужими в своём собственном месте жительства. Ведь каждая фратрия и каждое племя в мирное время сами управляли своими делами, не обращаясь в Афины к народному совету или басилею. Но те, кто жил на территории фратрии или племени, не принадлежа к ним, не могли, разумеется, принимать участия в этом управлении.

Всё это так нарушило нормальное функционирование органов родового строя, что уже в героическую эпоху потребовалось принять меры для устранения этого. Было введено приписываемое Тезею устройство. Перемена состояла прежде всего в том, что в Афинах было учреждено центральное управление, то есть часть дел, до того находившихся в самостоятельном ведении племён, была объявлена имеющей общее значение и передана в ведение пребывавшего в Афинах общего совета. Благодаря этому нововведению афиняне продвинулись в своём развитии дальше, чем какой-либо из коренных народов Америки: вместо простого союза живущих по соседству племён произошло их слияние в единый народ.

Читать далее...

Греки, подобно пеласгам и другим соплеменным народам, уже в доисторическое время были организованы сообразно тому же органическому ряду, что и американцы: род, фратрия, племя, союз племён. Фратрии могло не быть, как у дорийцев, союз племён мог образоваться не везде, но во всех случаях основной ячейкой был род. К моменту своего появления на исторической арене греки стояли на пороге цивилизации; между ними и американскими племенами, о которых была речь выше, лежат почти целых два больших периода развития, на которые греки героической эпохи опередили ирокезов. Род греков поэтому уже отнюдь не архаический род ирокезов, печать группового брака начинает заметно стираться. Материнское право уступило место отцовскому; возникающее частное богатство пробило этим свою первую брешь в родовом строе. Вторая брешь была естественным следствием первой: так как после введения отцовского права имущество богатой наследницы должно было бы при её замужестве переходить к её мужу, следовательно, в другой род, то была подорвана основа всего родового права и не только стали допускать, но и сделали для такого случая обязательным, чтобы девушка выходила замуж внутри своего рода в интересах сохранения за последним этого имущества.

Согласно греческой истории Грота⁹⁵ афинский род, в частности, покоился на следующих основаниях:

1. Общие религиозные празднества и исключительное право жречества совершать священные обряды в честь определённого бога, предполагаемого родоначальника рода и обозначаемого в качестве такового особым прозвищем.

2. Общее место погребения (ср. «Эвбулид» Демосфена⁹⁶).

3. Право взаимного наследования.

4. Взаимная обязанность оказывать друг другу в случае насилия помощь, защиту и поддержку.

5. Взаимное право и обязанность в известных случаях вступать в брак внутри рода, особенно когда дело касалось девушек-сирот или наследниц.

6. Владение, по крайней мере в некоторых случаях, общим имуществом, наличие собственного архонта (старейшины) и казначея.

Далее, несколько родов было объединено во фратрию, но менее тесными узами; однако и здесь мы видим подобного же рода взаимные права и обязанности, в особенности совместное отправление определённых религиозных церемоний и право преследования в случае убийства члена фратрии. Все фратрии одного племени имели, в свою очередь, общие, регулярно повторявшиеся священные празднества, которые возглавлялись избранным из среды благородных (эвпатридов) филобасилеем (старейшиной племени).

Так говорит Грот. Маркс же добавляет к этому:

«Однако и сквозь греческий род явственно проглядывает дикарь (например, ирокез)»⁹⁷.

Он будет заметен ещё явственнее, если мы продолжим исследование несколько дальше.

В самом деле, греческому роду свойственны ещё следующие черты:

7. Счёт происхождения в соответствии с отцовским правом.

Читать далее...

Мы переходим теперь к другому открытию Моргана, имеющему, по меньшей мере, такое же значение, как и воссоздание первобытной формы семьи на основании систем родства. Морган доказал, что обозначенные именами животных родовые союзы внутри племени у американских индейцев по существу тождественны с genea греков и gentes римлян; что американская форма — первоначальная, а греко-римская — позднейшая, производная; что вся общественная организация греков и римлян древнейшей эпохи с её родом, фратрией и племенем находит себе точную параллель в организации американо-индейской; что род представляет собой учреждение, общее для всех народов, вплоть до их вступления в эпоху цивилизации и даже ещё позднее (насколько можно судить на основании имеющихся теперь у нас источников). Доказательство этого сразу разъяснило самые трудные разделы древнейшей греческой и римской истории и одновременно дало нам неожиданное истолкование основных черт общественного строя первобытной эпохи до возникновения государства. Каким простым ни кажется это открытие, когда оно уже известно, всё же Морган сделал это только в последнее время; в своей предыдущей книге, вышедшей в 1871 г.⁸⁶, он ещё не проник в эту тайну, раскрытие которой заставило с тех пор приумолкнуть на время обычно столь самоуверенных английских знатоков первобытной истории.

Латинское слово gens, которое Морган везде употребляет для обозначения этого родового союза, происходит, как и греческое равнозначащее genos, от общеарийского корня gan (по-немецки kan, так как здесь, по общему правилу, вместо арийского g должно стоять k), означающего «рождать». Gens, genos, санскритское dschanas, готское (по указанному выше правилу) kuni, древнескандинавское и англосаксонское kyn, английское kin, средневерхненемецкое künne означают одинаково род, происхождение. Однако латинское gens и греческое genos употребляются специально для обозначения такого родового союза, который гордится общим происхождением (в данном случае от одного общего родоначальника) и образует в силу связывающих его известных общественных и религиозных учреждений особую общность, происхождение и природа которой оставались, тем не менее, до сих пор неясными для всех наших историков.

Мы уже видели выше, при рассмотрении пуналуальной семьи, каков состав рода в его первоначальной форме. Он состоит из всех лиц, которые путём пуналуального брака и согласно неизбежно господствующим при этом браке представлениям образуют признанное потомство одной определённой родоначальницы, основательницы рода.

Читать далее...

Но и в том и в другом случае брак обусловливается классовым положением сторон и поэтому всегда бывает браком по расчёту. Этот брак по расчёту в обоих случаях довольно часто обращается в самую грубую проституцию — иногда обеих сторон, а гораздо чаще жены, которая отличается от обычной куртизанки только тем, что отдаёт своё тело не так, как наёмная работница свой труд, оплачиваемый поштучно, а раз навсегда продаёт его в рабство. И ко всем бракам по расчёту относятся слова Фурье:

«Как в грамматике два отрицания составляют утверждение, так и в брачной морали две проституции составляют одну добродетель»⁷⁹.

Половая любовь может стать правилом в отношениях к женщине и действительно становится им только среди угнетённых классов, следовательно, в настоящее время — в среде пролетариата, независимо от того, зарегистрированы официально эти отношения или нет. Но здесь устранены также все основы классической моногамии. Здесь нет никакой собственности, для сохранения и наследования которой как раз и были созданы моногамия и господство мужчин; здесь нет поэтому никаких побудительных поводов для установления этого господства. Более того, здесь нет и средств для этого: буржуазное право, которое охраняет это господство, существует только для имущих и для обслуживания их взаимоотношений с пролетариями; оно стоит денег и вследствие бедности рабочего не имеет никакого значения для его отношения к своей жене. Здесь решающую роль играют совсем другие личные и общественные условия. И, кроме того, с тех пор как крупная промышленность оторвала женщину от дома, отправила её на рынок труда и на фабрику, довольно часто превращая её в кормилицу семьи, в пролетарском жилище лишились всякой почвы последние остатки господства мужа, кроме разве некоторой грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моногамии. Таким образом, семья пролетария уже не моногамна в строгом смысле этого слова, даже при самой страстной любви и самой прочной верности обеих сторон и несмотря на все, какие только возможно, церковные и светские благословения. Поэтому и постоянные спутники моногамии, гетеризм и супружеская неверность, играют здесь совершенно ничтожную роль; жена фактически вернула себе право на расторжение брака, и когда стороны не могут ужиться, они предпочитают разойтись. Одним словом, пролетарский брак моногамен в этимологическом значении этого слова, но отнюдь не в историческом его смысле.

Читать далее...

Таково было происхождение моногамии, насколько мы можем проследить его у самого цивилизованного и наиболее развитого народа древности. Она отнюдь не была плодом индивидуальной половой любви, с которой она не имела абсолютно ничего общего, так как браки по-прежнему оставались браками по расчёту. Она была первой формой семьи, в основе которой лежали не естественные, а экономические условия — именно победа частной собственности над первоначальной, стихийно сложившейся общей собственностью. Господство мужа в семье и рождение детей, которые были бы только от него и должны были наследовать его богатство, — такова была исключительная цель единобрачия, откровенно провозглашённая греками. В остальном же оно было для них бременем, обязанностью по отношению к богам, государству и собственным предкам, которую приходилось выполнять. В Афинах закон предписывал не только вступление в брак, но и выполнение мужем определённого минимума так называемых супружеских обязанностей.

Таким образом, единобрачие появляется в истории отнюдь не в качестве основанного на согласии союза между мужчиной и женщиной и ещё меньше в качестве высшей формы этого союза. Напротив. Оно появляется как порабощение одного пола другим, как провозглашение неведомого до тех пор во всей предшествующей истории противоречия между полами. В одной старой ненапечатанной рукописи 1846 г., принадлежащей Марксу и мне, я нахожу следующее:

«Первое разделение труда было между мужчиной и женщиной для производства детей»⁷³.

К этому я могу теперь добавить: первая появляющаяся в истории противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между мужем и женой при единобрачии, и первое классовое угнетение совпадает с порабощением женского пола мужским. Единобрачие было великим историческим прогрессом, но вместе с тем оно открывает, наряду с рабством и частным богатством, ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в то же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления других. Единобрачие — это та клеточка цивилизованного общества, по которой мы уже можем изучать природу вполне развившихся внутри последнего противоположностей и противоречий.

Старая относительная свобода половых связей отнюдь не исчезла с победой парного брака или даже единобрачия.

Читать далее...

Морган, проведший бо́льшую часть своей жизни среди ирокезов, которые и теперь ещё живут в штате Нью-Йорк, и усыновлённый одним из их племён (племенем сенека), обнаружил, что у них существовала система родства, которая находилась в противоречии с их действительными семейными отношениями. У них господствовало то легко расторжимое обеими сторонами единобрачие, которое Морган обозначает как «парную семью». Потомство такой супружеской пары было поэтому всем известно и общепризнано: не могло быть сомнения относительно того, к кому следует применять обозначения отец, мать, сын, дочь, брат, сестра. Но фактическое употребление этих выражений противоречит этому. Ирокез называет своими сыновьями и дочерьми не только своих собственных детей, но и детей своих братьев, а они называют его отцом. Детей же своих сестёр он называет своими племянниками и племянницами, а они его — дядей. Наоборот, ирокезка называет детей своих сестёр, как и своих собственных детей, своими сыновьями и дочерьми, а те называют её матерью. Детей же своих братьев она называет своими племянниками и племянницами, а сама является для них тёткой. Точно так же дети братьев, как и дети сестёр, называют друг друга братьями и сёстрами. Напротив, дети женщины и дети её брата называют друг друга двоюродными братьями и двоюродными сёстрами. И это — не просто не имеющие значения названия, а выражения фактически существующих взглядов на близость и дальность, одинаковость и неодинаковость кровного родства, и эти взгляды служат основой вполне разработанной системы родства, которая в состоянии выразить несколько сот различных родственных отношений отдельного индивида. Более того: эта система действует в полную силу не только у всех американских индейцев (до сих пор не обнаружено ни одного исключения), но применяется также почти в неизменённом виде у древнейших обитателей Индии, дравидских племён Декана и племён гаура в Индостане. Обозначения родства у тамилов Южной Индии и у ирокезов племени сенека в штате Нью-Йорк одинаковы ещё и теперь более чем для двухсот различных родственных отношений. И у этих индийских племён, так же как и у всех американских индейцев, родственные отношения, вытекающие из существующей формы семьи, также находятся в противоречии с системой родства.

Как же это объяснить? При той решающей роли, какую родство играет в общественном строе у всех диких и варварских народов, нельзя одними фразами сбросить со счетов значение этой так широко распространённой системы. Система, общераспространённая в Америке, существующая также в Азии у народов совершенно другой расы, часто встречающаяся в более или менее видоизменённых формах повсюду в Африке и Австралии, — такая система требует исторического объяснения; от неё нельзя отделаться одними словами, как это пытался сделать, например, Мак-Леннан²¹ .

Читать далее...

Морган был первый, кто со знанием дела попытался внести в предысторию человечества определённую систему, и до тех пор, пока значительное расширение материала не заставит внести изменения, предложенная им периодизация несомненно останется в силе.

Из трёх главных эпох — дикости, варварства, цивилизации — его, само собой разумеется, занимают только две первые и переход к третьей. Каждую из этих двух эпох он подразделяет на низшую, среднюю и высшую ступень сообразно с прогрессом в производстве средств к жизни, потому что, говорит он,

«искусность в этом производстве имеет решающее значение для степени человеческого превосходства и господства над природой; из всех живых существ только человеку удалось добиться почти неограниченного господства над производством продуктов питания. Все великие эпохи человеческого прогресса более или менее прямо совпадают с эпохами расширения источников существования»¹⁸.

Наряду с этим происходит развитие семьи, но оно не даёт таких характерных признаков для разграничения периодов.

 

1. Дикость

1. Низшая ступень.

Детство человеческого рода. Люди находились ещё в местах своего первоначального пребывания, в тропических или субтропических лесах. Они жили, по крайней мере частью, на деревьях; только этим и можно объяснить их существование среди крупных хищных зверей. Пищей служили им плоды, орехи, коренья; главное достижение этого периода — возникновение членораздельной речи. Из всех народов, ставших известными в исторический период, уже ни один не находился в этом первобытном состоянии. И хотя оно длилось, вероятно, много тысячелетий, доказать его существование на основании прямых свидетельств мы не можем; но, признав происхождение человека из царства животных, необходимо допустить такое переходное состояние.

2. Средняя ступень.

Начинается с введения рыбной пищи (куда мы относим также раков, моллюсков и других водяных животных) и с применения огня. То и другое взаимно связано, так как рыбная пища делается вполне пригодной к употреблению лишь благодаря огню. Но с этой новой пищей люди стали независимыми от климата и местности; следуя по течению рек и по морским берегам, они могли даже в диком состоянии расселиться на большей части земной поверхности. Грубо сделанные, неотшлифованные каменные орудия раннего каменного века, так называемые палеолитические, целиком или большей частью относящиеся к этому периоду, распространены на всех континентах и являются наглядным доказательством этих переселений.

Читать далее...

Нижеследующие главы¹  представляют собой в известной мере выполнение завещания. Не кто иной, как Карл Маркс собирался изложить результаты исследований Моргана в связи с данными своего — в известных пределах я могу сказать нашего — материалистического изучения истории и только таким образом выяснить всё их значение. Ведь Морган в Америке по-своему вновь открыл материалистическое понимание истории, открытое Марксом сорок лет тому назад, и, руководствуясь им, пришёл, при сопоставлении варварства и цивилизации, в главных пунктах к тем же результатам, что и Маркс. И подобно тому как присяжные экономисты Германии годами столь же усердно списывали «Капитал», сколь упорно замалчивали его, точно так же и представители «доисторической» науки в Англии поступали с «Древним обществом» Моргана (1). Моя работа может лишь в слабой степени заменить то, что уж не суждено было выполнить моему покойному другу. Но в моём распоряжении имеются среди его подробных выписок из Моргана²  критические замечания, которые я, в той мере, в какой это относится к теме, воспроизвожу здесь.

Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счёте производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны — производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство самого человека, продолжение рода. Общественные порядки, при которых живут люди определённой исторической эпохи и определённой страны, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны — труда, с другой — семьи. Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей. Между тем в рамках этой, основанной на родовых связях структуры общества всё больше и больше развивается производительность труда, а вместе с ней — частная собственность и обмен, имущественные различия, возможность пользоваться чужой рабочей силой и тем самым основа классовых противоречий: новые социальные элементы, которые в течение поколений стараются приспособить старый общественный строй к новым условиям, пока, наконец, несовместимость того и другого не приводит к полному перевороту. Старое общество, покоящееся на родовых объединениях, взрывается в результате столкновения новообразовавшихся общественных классов; его место заступает новое общество, организованное в государство, низшими звеньями которого являются уже не родовые, а территориальные объединения, — общество, в котором семейный строй полностью подчинён отношениям собственности и в котором отныне свободно развёртываются классовые противоречия и классовая борьба, составляющие содержание всей писаной истории вплоть до нашего времени.

Читать далее...