В Х-ом общественном клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парей.
      Было двенадцать часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок - их было пять душ - сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению местного корреспондента столичных газет, очень либерального господина, - "мыслили".
      Из общей залы доносились звуки кадрили "Вьюшки". Мимо двери, сильно стуча ногами и звеня посудой, то и дело пробегали лакеи. В самой же читальне царила глубокая тишина.
      - Здесь, кажется, удобнее будет! - вдруг послышался низкий, придушенный голос, который, как казалось, выходил из печки. - Валяйте сюда! Сюда, ребята!
      Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими перьями, в маске. За ним следом вошли две дамы в масках и лакей с подносом. На подносе была пузатая бутыль с ликером, бутылки три красного и несколько стаканов.
      - Сюда! Здесь и прохладнее будет, - сказал мужчина. - Становь поднос на стол... Садитесь, мамзели! Же ву при а ля три-монтран! А вы, господа, подвиньтесь... нечего тут!
      Мужчииа покачнулся в смахнул рукой со стола несколько журналов.
      - Становь сюда! А вы, господа читатели, подвиньтесь; некогда тут с газетами да с политикой... Бросайте!
      - Я просил бы вас потише, - сказал один из интеллигентов, поглядев на маску через очки. - Здесь читальня, а не буфет... Здесь не место пить.
      - Почему не место? Нешто стол качается или потолок обвалиться может? Чудно! Но... некогда разговаривать! Бросайте газеты... Почитали малость и будет с вас; и так уж умны очень, да и глаза попортишь, а главнее всего - я не желаю и все тут.

Прекрасную и умилительную картину представляло собой человечество в первый день нового года. Все радовались, ликовали, поздравляли друг друга. Воздух оглашался самыми искренними и сердечными пожеланиями. Все были счастливы и довольны...

Один только губернский секретарь Понимаев был недоволен. В новогодний полдень он стоял на одной из столичных улиц и протестовал. Обняв правой рукой фонарный столб, а левой отмахиваясь неизвестно от чего, он бормотал вещи непростительные и предусмотренные... Возле него стояла его жена и тащила его за рукав. Лицо ее было заплакано и выражало скорбь.

— Идол ты мой! — говорила она. — Наказание ты мое! Глаза твои бесстыжие, махамет! Иди, тебе говорю! Иди, покедова не прошло время, и распишись! Иди, пьяная образина!

— Ни в каком случае! Я образованный человек и не желаю подчиняться невежеству! Иди сама расписывайся, если хочешь, а меня оставь!.. Не желаю быть в рабстве.

— Иди! Ежели ты не распишешься, то горе тебе будет! Выгонят тебя, подлеца моего, и тогда я с голоду, значит, сдыхай? Иди, собака!

— Ладно... И погибну... За правду? Да хоть сейчас!

Понимаев поднял руку, чтобы отмахнуться от жены, и описал ею в воздухе полукруг... Шедший мимо околоточный надзиратель в новой шинели остановился на секунду и, обратясь к Понимаеву, сказал:

— Стыдитесь! Ведите себя по примеру прочих!

Понимаеву стало совестно. Он стыдливо замигал глазами и отдернул от фонарного столба руку. Жена воспользовалась этим моментом и потащила его за рукав вдоль по улице, старательно обходя всё, за что можно ухватиться. Минут через десять, не более, она дотащила своего мужа до подъезда начальника.

Антон Чехов.

БЕЗЗАКОНИЕ

Совершая свою вечернюю прогулку, коллежский асессор Мигуев остановился около телеграфного столба и глубоко вздохнул. Неделю тому назад на этом самом месте, когда он вечером возвращался с прогулки к себе домой, его догнала бывшая его горничная Агния и сказала со злобой:

— Ужо, погоди! Такого тебе рака испеку, что будешь знать, как невинных девушек губить! И младенца тебе подкину, и в суд пойду, и жене твоей объясню...

И она потребовала, чтобы он положил в банк на ее имя пять тысяч рублей. Мигуев вспомнил это, вздохнул и еще раз с душевным раскаянием упрекнул себя за минутное увлечение, доставившее ему такую массу хлопот и страданий.

Дойдя до своей дачи, Мигуев сел на крылечко отдохнуть. Было ровно десять часов, и из-за облаков выглядывал кусочек луны. На улице и возле дач не было ни души: старые дачники уже ложились спать, а молодые гуляли в роще. Ища в обоих карманах спичку, чтобы закурить папиросу, Мигуев толкнулся локтем обо что-то мягкое; от нечего делать он взглянул под свой правый локоть, и вдруг лицо его перекосило таким ужасом, как будто он увидел возле себя змею. На крылечке, у самой двери, лежал какой-то узел. Что-то продолговатое было завернуто во что-то, судя на ощупь, похожее на стеганое одеяльце. Один конец узла был слегка открыт, и коллежский асессор, сунув в него руку, осязал что-то теплое и влажное. В ужасе вскочил он на ноги и огляделся, как преступник, собирающийся бежать от стражи...

— Подкинула-таки! — со злобой процедил он сквозь зубы, сжимая кулаки. — Вот оно лежит... лежит беззаконие! О, господи!

От страха, злобы и стыда он оцепенел... Что теперь делать? Что скажет жена, если узнает? Что скажут сослуживцы? Его превосходительство наверное похлопает его теперь по животу, фыркнет и скажет: «Поздравляю... Хе-хе-хе... Седина в бороду, а бес в ребро... шалун, Семен Эрастович!» Весь дачный поселок узнает теперь его тайну, и, пожалуй, почтенные матери семейств откажут ему от дому. О подкидышах печатают во всех газетах, и таким образом смиренное имя Мигуева пронесется по всей России...

Чехов тоже принадлежал к той же самой части русской интеллигенции, то есть он не был достаточно туп и фанатичен, чтобы идти за волной выветрившегося народничества, он не был достаточно остер и мужественен, чтобы найти марксистские пути, он не был так пошл и зауряден, чтобы найти исход в хрюкающем обывательстве и в простом подчинении действительности. Он был настроен жгуче протестантски по отношению к своему кошмарному времени. Но дальше сходство с Чайковским и разница с ним переплетаются. Чайковский, как я уже сказал, был совершенным индивидуалистом, он жизнь мало наблюдал. Его интересовала природа так называемых вечных человеческих эмоций (любовь, надежда и т. д. ) и его собственные субъективные переживания. Чехов не такой. Чехов не является членом какой-нибудь партии, какого-нибудь коллектива, в этом смысле он — индивидуалист, но у него зоркий глаз ко всему человеческому, притом конкретно человеческому. Он великолепно подмечает все реалистические черты окружающего быта. Он дает поразительный анализ крестьянства, мелкого мещанства, интеллигенции всех типов, чиновничества и т. д. ; нет, пожалуй, ни одного класса, ни одной социальной группы, которую Чехов скорбно или юмористически не отразил бы в волшебном зеркале своего искусства.

На первый взгляд может казаться при этом, что он отражает совершенно объективно, что он только Антоша Чехонте с очень бойким карандашом, который зарисовывает без всякой задней мысли все, чему свидетелем бог его поставил. Однако это отнюдь не так. Чехов чутьем понимает, что силу искусство приобретает особенную, когда оно имеет все внешние аллюры объективности: будто не писатель пишет, а сама жизнь вам себя показывает.

Пролог
В зале и на сцене гаснут вce огни.

ГОЛОС ПОЭТА

Рассказ этот долгий - о пламенном сердце чилийца,
о парне простом и отважном. А память о нем - боевая секира.
Пора наступила могилу открыть, где покоится светлый убийца,
в гробницу забвенья пробраться, где прах его спрятан от мира.
Быть может, в нем спал полководец, и я сожалею,
что нам говорить не случилось, а то б — за бутылкой хмельною —
я часа дождался, когда б он в Историю вторгся с несметною ратью своею.
Быть может, обманутый ветром, он просто ошибся тропою...
Пролитая кровь, как тавро огневое, ладони ожгла лиходею,
сто лет пролетело, и нам его жизни не сделать иною,
поэтому мы и начнем — без него и бутылки — в минуты спокойные эти
рассказ о моем земляке, о разбойнике славном:
о Хоакине Мурьете.

...И он сказал Буллоку:

— С грустью замечаю, сын мой, что, с тех пор как жители острова превратились в людей, они стали вести себя менее разумно, чем прежде. Будучи птицами, они ссорились друг с другом только в пору любви. А теперь они враждуют во всякое время, готовые вступать в драку зимою и летом. Где то величавое спокойствие, которое некогда господствовало на собрании пингвинов, придавая ему сходство с сенатом мудро устроенного государства!

Взгляни, сын мой Буллок, в сторону Сюрели. Там, посреди свежей зелени долины, двенадцать пингвинов заняты тем, что убивают друг друга лопатами и мотыгами, вместо того чтобы обрабатывать ими землю.

А женщины, еще более жестокие, чем мужчины, ногтями раздирают лицо своим врагам. Увы, сын мой Буллок, почему они истребляют друг друга?

—   Из чувства общественности, отец мой, и в предусмотрении будущего, — отвечал Буллок. — Ибо человек по природе своей существо предусмотрительное и общественное. Таков его характер. Человек не представляет себе  существования  без  приобретения собственности. Эти пингвины, учитель, заняты тем, что приобретают землю.

—   Но разве нельзя приобретать ее без такого насилия? — спросил   старец. — Сражаясь  друг   с другом, они обмениваются бранью и угрозами. Я не разбираю слов, но в голосах слышен гнев.

—   Они обвиняют друг друга в воровстве и захватничестве, — отвечал   Буллок. — Таков   основной смысл их пререканий.

В это мгновение святой Маэль, всплеснув руками, испустил глубокий вздох.

—   Смотри,    сын    мой, — воскликнул  он, — смотри, как яростно вон тот пингвин впился зубами в нос своего поверженного противника, а другой мозжит голову женщине огромным камнем!

—  Вижу, — отвечал Буллок. — Они заняты тем, что создают право, устанавливают собственность,  утверждают основы цивилизации, устои общества и законы.

16 апреля 1844 года родился великий французский писатель Франс (France) Анатоль (псевдоним; настоящее имя — Анатоль Франсуа Тибо; Thibault) (16.4.1844, Париж, — 12.10.1924, Сен-Сир-сюр-Луар)

ПРЕДИСЛОВИЕ [К книге А. Франса Остров пингвинов, 1925]

Впервые, под заглавием «Анатоль Франс», напечатано в газете «Правда», 1924, № 234, 14 октября.

Написано в связи со смертью А. Франса, последовавшей 12 октября 1924 года. С небольшими авторскими поправками статья была предназначена для предисловия в книге: А. Франс, Остров пингвинов, изд. «Межрабиом», М. 1925 (издание не состоялось). 

Статья публикуется по правленным автором гранкам, хранящимся в ЦПА Института марксизма–ленинизма при ЦК КПСС (ф. 142, оп. 1, ед. хр. 303).

Анатоль Франс столь своеобразная фигура в современной европейской культуре, что оценка его является делом сложным и будет, конечно, даваться под самыми различными углами зрения. Я постараюсь здесь набросать краткий очерк его развития и дать некоторые штрихи его общественно–культурного роста.

Анатоль Франс родился в 1844 году, и его жизнь можно разделить на три периода: от первого его произведения, написанного в 65–м году, до «дрейфусиады», от дрейфусиады до войны и от войны до наших дней. Анатоль Франс начал «парнасцем», Парнас представлял собою в высшей степени утонченную школу среднебуржуазной культуры. Буржуазная интеллигенция до Коммуны проникнута была известным горьким пессимизмом. Господство крупнобуржуазного режима вызвало в лучшей части интеллигенции некоторую гадливость. Интеллигенция стремилась отгородиться от духа торгашества и бесчеловечья, воплотившегося с особенной яркостью в режиме Наполеона III и биржи. Вместе с тем этой интеллигенции и в голову не приходило организовать какой–нибудь острый политический протест. Среди поэтов и писателей, обладавших действительными талантами, было очень мало людей, склонных вообще к политике. Политика правительственная казалась грязной, политика революционная — химерической, все, что было в середине, — мелкой мышиной беготней. Отсюда стремление художников к формальному содержанию, отсюда, как содержание, главным образом, философские размышления над несовершенством жизни и высоконастроенный пессимизм. С такими чертами выступают перед нами корифеи тогдашней поэзии, вожди Парнаса: Леконт де Лиль, близкий к нему романтик Альфред де Виньи, такие мастера, как Эредиа, Готье и др. Тот же дух отразился и на великом романисте Флобере.

 В конце этого месяца день памяти великого философа-просветителя, материалиста Дени Дидро.

Дени́ Дидро́ (фр. Denis Diderot; 5 октября 1713, Лангр — 31 июля 1784, Париж) — французский писатель, философ-просветитель и драматург, основавший «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел» (1751).

Вместе с Вольтером, Руссо, Монтескьё, Д’Аламбером и другими энциклопедистами, Дидро был идеологом третьего сословия и создателем тех идей Просветительного века, которые подготовили умы к Французской революции.

 ВЕЛИКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ.  Тридцать пять больших томов. На корешках книг потускневшая от времени надпись на фран­цузском языке: «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел». Теперь только на полках больших библиотек можно увидеть эти книги; к ним обращаются ученые, интересующиеся историей и культурой Фран­ции XVIII в.

Но было время, когда выхода каждого тома ожидали тысячи людей, когда в этих книгах искали ответа на самые важные вопросы жизни и науки. Тем, кто писал в «Энциклопедии», и да­же тем, кто читал ее, грозили кары и преследо­вания. И все-таки эти книги жадно читали не только во Франции. К ним обращался А. Н. Ра­дищев — первый русский революционер-реcпубликанец. Они украшали полки библиотеки А. С. Пушкина. Недаром эти 35 книг заслужили название «Великой энциклопедии».

                  Слоеный пирог

Кабинет адвоката Гарвея. Звонок, голос секретарши.

ГОЛОС. К вам клиент, мистер Гарвей.

АДВОКАТ. Кто такой?

ГОЛОС. Мистер Джонс. Он у нас впервые.

АДВОКАТ. Просите.

Входит Джонс.

АДВОКАТ. Прошу вас. (Указывает на кресло.)

ДЖОНС. Благодарю. Я хотел, чтоб вы занялись моим делом. У меня на это нет ни способностей, ни времени.

АДВОКАТ. Разумеется. Для этого я и существую. Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы где-нибудь встречались? Читать далее...