А.Герцен "Былое и думы" (12) "После грозы"
А. И. Герцен
БЫЛОЕ И ДУМЫ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПАРИЖ-ИТАЛИЯ-ПАРИЖ (1847-1852)
Начиная печатать еще часть "Былого и думы", я опять остановился перед
отрывочностью рассказов, картин и, так сказать, подстрочных к ним
рассуждений. Внешнего единства в них меньше, чем в первых частях. Спаять их
в одно - я никак не мог. Выполняя промежутки, очень легко дать всему другой
фон и другое освещение - тогдашняя истина пропадет. "Былое и думы" не
историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся
на ее дороге. Вот почему я решился оставить отрывочные главы, как они были,
нанизавши их, как нанизывают картинки из мозаики в итальянских браслетах -
все изображения относят к одному предмету, но держатся вместе только оправой
и колечками.
Для пополнения этой части необходимы, особенно относительно 1848 года,
- мои "Письма из Франции и Италии"; я хотел взять из них несколько отрывков,
но пришлось бы столько перепечатывать, что я не решился.
Многое, не взошедшее в "Полярную звезду", взошло в это издание - но
всего я не могу еще передать читателям, по разным общим и личным причинам.
Не за горами и то время, когда напечатаются не только выпущенные страницы и
главы, но и целый том, самый дорогой для меня:
Женева, 29 июля 1866. (246)
ПЕРЕД РЕВОЛЮЦИЕЙ И ПОСЛЕ НЕЕ
ГЛАВА XXXIV.
Путь
Потерянный пасс. - Кенигсберг. - Собственноручный нос. - Приехали! - И
уезжаем.
...В Лауцагене прусские жандармы просили меня взойти в кордегардию.
Старый сержант взял пассы, надел очки и с чрезвычайной отчетливостью стал
вслух читать все, что не нужно: "Auf Befehl s. k. M. Nicolai des Ersten...
alien und jeden, deren daran gelegen etc., etc... Unterzeichner Peroffski,
Minister der Innern, Kam-merherr, Senator und Ritter des Ordens St.
Wladimir... Inhaber eines goldenen Degens mit der Inschrift fur
Tapferkeit"1...
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино
и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза подходил к дилижансу, всякий
раз требуя наши визы. Я показал ему неаполитанскую визу; ему этого и
полкарлина было мало, он понес пассы в канцелярию и воротился минут через
двадцать с требованием, чтоб я и мой товарищ шли к бригадиру. Бригадир,
старый и пьяный унтер-офицер, довольно грубо спросил:
- Как ваша фамилия, откуда?
- Да это все тут написано.
- Нельзя прочесть.
Мы догадались, что грамота не была сильною стороной бригадира. (247)
- По какому закону, - сказал мой товарищ,- обязаны мы вам читать наши
пассы; мы обязаны их иметь и показывать, а не диктовать, мало ли что я сам
продиктую.
- Aecidenti! - пробормотал старик, - va ben, va ben!2 - и отдал наши
виды, не зависывая.
Ученый жандарм в Лауцагене был не того разбора; прочитав три раза в
трех пассах все ордена Перовского до пряжки за беспорочную службу, он
спросил меня:
- Вы-то, Euer Hochwohlgeboron3 - кто такое? Я вытаращил глаза, не
понимая, что он хочет от меня.
- Fraulein Maria E., Fraulein Maria К., Frau П., - все женщины, тут нет
ни одного мужского вида.
Посмотрел я: действительно, тут были только пассы моей матери и двух
наших знакомых, ехавших с нами, - у меня мороз пробежал по коже.
- Меня без вида не пропустили бы в Таурогене.
- Bereits so4, только дальше-то ехать нельзя.
- Что же мне делать?
- Вероятно, вы забыли в кордегардии, я вам велю заложить санки,
съездите сами, а ваши пока погреются у нас. - Heh! Kerl, lass er mal den
Braunen anspannen5.
Я не могу без смеха вспомнить этот глупый случай, именно потому, что я
совершенно смутился от него. Потеря этого паспорта, о котором я несколько
лет мечтал, о котором два года хлопотал, в минуту переезда за границу,
поразила меня. Я был уверен, что я его положил в карман, стало, я его
выронил, - где же искать? Его занесло снегом... надобно просить новый,
писать в Ригу, может ехать самому; а тут сделают доклад, догадаются, что я к
минеральным водам еду в январе. Словом, я уже чувствовал себя в Петербурге,
образ Кокошкина и Сахтынского, Дубельта и Николая бродили в голове. Вот тебе
и путешествие, вот и Париж, свобода книгопечатания, камеры и театры... опять
увижу я министерских чиновников, квартальных и всяких других надзирателей,
городовых с двумя блестящими (248) пуговицами на спине, которыми они смотрят
назад... и прежде всего увижу опять небольшого сморщившегося солдата в
тяжелом кивере, на котором написано таинственное "4", обмерзлую казацкую
лошадь. Хоть бы кормилицу-то мне застать еще в "Тавроге", как она говорила.
Между тем заложили большую печальную и угловатую лошадь в крошечные
санки. Я сел с почтальоном в военной шинели и ботфортах, почтальон
классически хлопнул классическим бичом - как вдруг ученый сержант выбежал в
сени в одних панталонах и закричал:
- Halt! Halt! Da ist der vermaledeite Pass6, - и он его держал
развернутым в руках.
Спазматический смех овладел мною.
- Что же вы это со мной делаете? Где вы нашли?
- Посмотрите, - сказал он, ваш русский сержант положил лист в лист, кто
же его там знал, я не догадался повернуть листа...
А ведь прочитал три раза: "Es ergehet deshalb an alle hohe Machte, und
an alle und jeder, welchen Standes und welcher Wiirde sie auch sein mogen:"7
..."В Кенигсберг я приехал усталый от дороги, от забот, от многого.
Выспавшись в пуховой пропасти, я на другой день пошел посмотреть город: на
дворе был теплый зимний день8, хозяин гостиницы предложил проехаться в
санях, лошади были с бубенчиками и колокольчиками, с страусовыми перьями на
голове... и мы были веселы, тяжелая плита была снята с груди, неприятное
чувство страха, щемящее чувство подозрения - отлетели. В окне книжной лавки
были выставлены карикатуры на Николая, я тотчас бросился купить целый запас.
Вечером я был в небольшом, грязном и плохом театре, но я и оттуда
возвратился взволнованным не актерами, а публикой, состоявшей большей частью
из работников и молодых людей; в антрактах все говорили громко и свободно,
все надевали шляпы (чрезвычайно важная вещь, - столько же, сколько право
бороду не брить и пр.). Эта развязность, этот элемент (249) более ясный и
живой, поражает русского при переезде за границу. Петербургское
правительство еще до того грубо и не обтерлось, до того - только деспотизм,
что любит наводить страх, хочет, чтоб перед ним все дрожало, словом хочет не
только власти, но сценической постановки ее. Идеал общественного порядка для
петербургских царей - передняя и казармы".
Читать полностью
-
-
-
-
-
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПАРИЖ-ИТАЛИЯ-ПАРИЖ (1847-1852)
-
АНГЛИЯ (1852 - 1864)
-
(ВОЛЬНАЯ РУССКАЯ ТИПОГРАФИЯ И "КОЛОКОЛ")
(1865 - 1868)
|
