Купер (Cooper) Джеймс Фенимор (15.9.1789, Бёрлингтон, штат Нью-Джерси, — 14.9.1851, Куперстаун), американский писатель. Учился в Иельском университете, в 1806—11 служил на флоте.

Мировую известность приобрёл циклом романов (пенталогия), объединённых Натти (Натаниэль) Бумпо, выступающим под именами: Зверобой, Следопыт, Соколиный Глаз, Кожаный Чулок, Длинный Карабин ("Пионеры", 1823, русский перевод 1832; "Последний из могикан", 1826, русский перевод 1833; "Прерия", 1827, русский перевод 1829; "Следопыт, или Озеро-море", 1840, русский перевод 1841; "Зверобой, или Первая тропа войны", 1841, русский перевод 1848).

Большой интерес представляют также морские романы Купера — "Лоцман" (1823), "Красный корсар" (1828) и др.

Начав с восхваления "американских свобод", Купер переходит во 2-й половине 30-х гг. к резкой критике американской действительности (социально-политическая сатира "Моникины", 1835, русский перевод 1953, и др.). В антибуржуазной утопии "Кратер" (1847) выразился пессимизм Купера.

ГЛАВА I. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА

Без пяти десять. Чудесный теплый весенний вечер 24 апреля 1942 года.
Я тороплюсь, насколько это возможно для почтенного, прихрамывающего господина, которого я изображаю, – тороплюсь, чтобы поспеть к Елинекам до того, как запрут подъезд на ночь. Там ждет меня мой «адъютант» Мирек. Я знаю, что на этот раз он не сообщит мне ничего важного, мне тоже нечего ему сказать, но не прийти на условленное свидание – значит вызвать переполох, а главное, мне не хочется доставлять напрасное беспокойство двум добрым душам, хозяевам квартиры.
Мне радушно предлагают чашку чаю. Мирек давно пришел, а с ним и супруги Фрид. Опять неосторожность.
– Товарищи, рад вас видеть, но не так, не всех сразу. Это прямая дорога в тюрьму и на смерть. Или соблюдайте правила конспирации, или бросайте работу, иначе вы подвергаете опасности себя и других. Поняли?
– Поняли.
– Что вы мне принесли?
– Майский номер «Руде право».
– Отлично. У тебя что, Мирек?
– Да ничего нового. Работа идет хорошо…
– Ладно. Всё. Увидимся после Первого мая. Я дам знать. И до свиданья!
– Еще чашечку чаю?
– Нет, нет, пани Елинкова, нас здесь слишком много.
– Ну одну чашечку, прошу вас!
Из чашки с горячим чаем поднимается пар Кто‑то звонит.
Сейчас, ночью? Кто бы это мог быть? Гости не из терпеливых. Колотят в дверь:
– Откройте! Полиция! Читать далее...

К годовщине

Великой Октябрьской Социалистической   Революции

Февральскую революцию буржуазия объясняла протестом масс против военных поражений царской армии. Она проповедывала, что главной задачей революции является победоносное завершение войны, захват Константинополя и т. д. Буржуазное правительство совершенно не склонно было пересматривать империалистскую программу. Империалистские планы завоеваний, которые поддерживались русской буржуазией и раньше, она намеревалась осуществить теперь с большим успехом.

Буржуазия, пользуясь военной обстановкой, призывала население России к национальному единению, пытаясь под этим флагом отделаться от разрешения «проклятых» социальных вопросов.

Было очевидно, что созданное ею Временное правительство не собиралось, да и не в состоянии было разрешить более или менее серьезно национальный вопрос. В сохранении власти над национальными окраинами и в дальнейшей империалистской экспансии буржуазия видела одну из основ своей экономической и политической мощи, своего классового господства. Она выдвинула, пользуясь поддержкой мелкобуржуазных партий — социалистов-революционеров и меньшевиков, — старый царский лозунг «единой и неделимой России», прикрытый лишь розовым флагом «революционной демократии».

Временное правительство, бессильное подавить национально-освободительное движение на окраинах России репрессивными мерами, рассчитывало ослабить его второстепенными уступками: отменой ограничений вероисповедания и процентной нормы в учебных заведениях, предоставлением «инородцам» права занятия должностей в государственных учреждениях и т. п.

К годовщине

Великой Октябрьской Социалистической   Революции

Коалиция с соглашателями позволила буржуазии установить в правительстве своеобразное разделение труда. Министры- «социалисты» выступали перед народом с «демократическими» речами и предложениями, а лидеры буржуазии под прикрытием соглашателей собирали силы для нового наступления на революцию. [195]

Восстановили деятельность Государственной думы под видом «частных совещаний». Первое такое совещание состоялось 22 апреля. Родзянко так определил задачи совещаний: от делегатов Думы ждут «указаний на то, как надо вести государственный корабль»{264}. А депутат Н. В. Савич, октябрист, добавил:

«Наше дело — формировать общественное мнение»{265}.

В майскую коалицию министром земледелия вошел В. М. Чернов. Вождь партии эсеров, ее теоретик, он слыл также специалистом по аграрному вопросу. Получив портфель министра, Чернов должен был попытаться осуществить на практике путаные эсеровские теории. Но вождя эсеров пригласили в правительство не для этого. Князь Волконский, крупнейший помещик Тамбовской губернии, в своем письме к Чернову в начале июня разъяснил ему, чего хотят от него помещики.

К годовщине

Великой Октябрьской Социалистической   Революции

Не успела еще конференция большевиков закончить свою работу, как в Петрограде прорвались наружу классовые противоречия. Не помогли ни уступки буржуазии, ни маневры соглашателей. 20 и 21 апреля на улицах столицы развернулись массовые демонстрации против войны.

До сих пор Временное правительство скрывало свои истинные намерения. О войне оно говорило в нарочито туманных фразах, сеявших в массах надежды на прекращение бойни. Правительство выжидало, пока эсеро-меньшевики выполнят свою задачу по подготовке масс к продолжению войны. Однако буржуазия боялась, что рост антивоенных настроений опрокинет все усилия эсеро-меньшевистских агитаторов. К тому же декларация правительства от 28 марта, хотя и глухо, но высказавшаяся за «утверждение прочного мира на основе самоопределения народов», [185] произвела на союзных империалистов неприятное впечатление. Они потребовали прямого ответа — будет ли воевать Россия.

Восемнадцатого апреля Милюков разъяснил, что декларация от 28 марта выражает «всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы»{251}.

Как раз в этот день — по новому стилю было 1 мая — рабочие и солдаты демонстрировали по улицам с лозунгом советской декларации «Мир без аннексий и контрибуций».

Явно империалистский характер ноты Милюкова вызвал прежде всего бурный протест воинских частей Петрограда.

К годовщине

Великой Октябрьской Социалистической   Революции

Апрельская (седьмая) конференция состоялась в Петрограде 24 — 29 апреля 1917 года. На ней присутствовали 133 делегата [163] с решающим голосом и 18 с совещательным, представлявших около 80 тысяч членов партии.

До Февральской революции 1917 года партия большевиков работала в подполье. Она была запрещенной партией, за одну принадлежность к которой арестовывали и ссылали на каторгу. Все совещания и съезды партии происходили тайно, большей частью за границей. Апрельская конференция была первой легальной конференцией в истории большевистской партии.

Со всей страны прибыли боевые соратники Ленина. Возвратились товарищи из далекой ссылки и каторжных тюрем, приехали делегаты от промышленных центров и национальных окраин. Пришли с заводов и фабрик столицы руководители и организаторы недавних баррикадных боев. На конференцию прибыли: Ленин, Сталин, Молотов, Косиор Ст., Крупская, Стасова Е. От Москвы и области присутствовали: Пятницкий, Дзержинский, Землячка, Ногин, Оппоков-Ломов, Бубнов, Рыков, Скворцов-Степанов, Смидович. От Донбасса приехал Ворошилов, от Самары — Куйбышев, с Урала — Свердлов и много других видных большевиков. И то обстоятельство, что представители организаций, отрезанных от руководящих центров, нашли единый язык и дружно поддержали Ленина, еще раз подчеркнуло, что царизм не сломил воли партии, не порвал ее связей с массами, что партия сохранилась и выросла организационно и идейно.

По своему значению Всероссийская апрельская конференция большевиков занимает место, равное съезду партии в наиболее ответственный исторический момент. Как подчеркивал Ленин на открытии конференции, она

«собирается... в условиях не только российской, но и нарастающей международной революции»{225}.

Делегаты с мест рассказали, как быстро выросла большевистская партия и какую гигантскую работу проделала она за два месяца революции.

К годовщине

Великой Октябрьской Социалистической   Революции

По приезде в Россию Ленин со всей энергией отдался революционной работе. Утром 4 апреля он выступил на совещании партийных работников большевистской партии. Вечером Ленин прочитал свои тезисы о революции на собрании делегатов — большевиков и меньшевиков, — приехавших на Всероссийское совещание советов рабочих и солдатских депутатов в конце марта 1917 года.

В тезисах, вошедших в историю под именем «апрельских тезисов», Ленин суммировал боевой опыт партии и наметил четкую программу ее деятельности на новом этапе. «Апрельские тезисы» Ленина открыли новую страницу в истории революционной борьбы партии большевиков. Новую — не в смысле разрыва со старой теорией и практикой большевизма, — новизна заключалась в том, что тезисы явились исчерпывающей программой действий пролетарской [161] партии в переходный этап, созданный Февральской буржуазно-демократической революцией.

Свержение царизма изменило условия, в которых пришлось работать большевикам.

«Это был величайший перелом в истории России и небывалый поворот в истории нашей партии, — писал Сталин по поводу победы Февральской буржуазно-демократической революции. — Необходима была новая ориентировка партии в новых условиях борьбы»{219}.

Большевистская партия только что вышла из подполья. Многие члены большевистской партии возвращались из далекой ссылки. Из Нарыма, Туруханского края, Якутской области, из разбросанных на крайнем севере сел и деревень стягивались в Петроград, Москву и другие промышленные центры сотни и тысячи большевиков. Железные дороги были забиты военными перевозками и не способны были к быстрой переброске ссыльных. В комитетах, помогавших выбраться из ссылки, — так называемых «комитетах помощи амнистированным», — засели меньшевики и эсеры и тормозили переброску большевистских ссыльных. Большевики разбросаны были по необъятному простору страны — от Петрограда до Владивостока, от Архангельска до Кавказа. [102]

Февральская революция застала Ленина в Швейцарии. При первых же известиях о перевороте вождь партии решил немедленно ехать туда, где, __ наконец, вспыхнуло пламя, которое он неутомимо раздувал всю свою жизнь. Лучше чем кто-либо другой Ленин предвидел, какие перспективы открываются перед русской революцией и какие опасности стоят на ее пути. По опыту многолетней борьбы он знал, что опаснейшими врагами революции будут ее мнимые друзья, болтуны мелкобуржуазного болота — меньшевики и эсеры, уже не раз предававшие интересы рабочего класса.

    «Ни тени доверия и поддержки новому правительству (ни тени доверия Керенскому, Гвоздеву, Чхенкели, Чхеидзе и К°) и вооруженное выжидание, вооруженная подготовка более широкой базы для более высокого этапа»{208},

писал [149] Ленин из Швейцарии спустя несколько дней после начала Февральской революции в ответ на запрос петроградских большевиков.

В этих немногих словах была намечена целая программа действий. Однако директив «из далека» было недостаточно. Следовало самому быть там, где разгорался огонь революции, гасить который на помощь русским меньшевикам спешили пожарные команды лжесоциалистов со всех концов земли.

Но как попасть в революционную Россию? Англия и Франция, в руках которых находились все пути сообщения, не пропускали в Петроград большевиков, а тем более Ленина. Они хорошо знали отношение Ленина к грабительской войне. Капиталисты прекрасно понимали, какие «убытки» могут причинить им большевики разоблачением империалистской грабительской бойни.

Было ясно, что большевистская партия и русский пролетариат займут правильную позицию и найдут нужные лозунги. Но приезд Ленина ускорил бы этот путь. Буржуазия, и русская и иностранная, поступила в этом случае так же, как ее предшественница в эпоху Парижской коммуны. На требование парижских коммунаров обменять известного революционера Бланки на кучу попов и архиепископов, застрявших в Париже, версальские палачи Коммуны ответили: «Отдать Бланки коммунарам значит послать им целую армию».

Ленина в Россию не пустили.

Когда я проснулась, в комнату сочился мутно-желтый свет зари. Наступали вторые сутки чикагской резни. Я опять ползком добралась до витрины. Густая пелена дыма, местами прорезанная багровыми вспышками огня, застилала небо. По противоположному тротуару брел, спотыкаясь, какой-то несчастный раб; одну руку он крепко прижимал к боку, по тротуару вился за ним кровавый след. Глазами, в которых застыл ужас, он боязливо водил по сторонам. На мгновение взгляд его встретился с моим, и я прочла в нем немую жалобу раненного и загнанного животного. Он увидел меня, но между нами не протянулась нить взаимного понимания, верно, ничто во мне не сулило ему дружеского участия. Он еще больше съежился и заковылял прочь. Ему неоткуда было ждать помощи во всем божьем мире. В грандиозной облаве на рабов, которую устроили его хозяева, он был презренным илотом, не больше. Все, на что он надеялся и чего искал, была нора, куда, подобно раненому животному, он мог бы забиться. Резкие звонки кареты скорой помощи, показавшейся из-за угла, заставили его вздрогнуть. Кареты были не для таких, как он. Со страдальческим стоном поспешил он в ближайший подъезд, потом снова вышел и понуро поплелся дальше.

Я опять прилегла на попоны и еще с час провела в ожидании Гартуэйта. Головная боль не проходила, напротив — она усиливалась с каждой минутой. Только с трудом могла я открыть глаза и сосредоточиться на каком-нибудь предмете. Но и открыть их и смотреть было невыразимо мучительно. В висках стучало. Шатаясь от слабости, я вылезла в витрину и побрела наугад, бессознательно стремясь выбраться из района кровавой бойни. С этой минуты я воспринимала все как в кошмарном сне, и те воспоминания, которые сохранились у меня о дальнейших событиях, подобны воспоминаниям о кошмаре. Многое навсегда врезалось мне в память, но это только отрывочные картины на фоне густой тьмы. Что происходило в эти минуты полного забвения, я не знаю — и не узнаю никогда.

И тем не менее жизнь в стране шла своим чередом. Люди продолжали трудиться на полях и в недрах земли. Но теперь они были рабами. Ведущие отрасли промышленности процветали. Рабочие, члены привилегированной касты, жили припеваючи, усердно трудились. Впервые после неурядиц промышленной войны они вкусили мир. Кончился вечный страх перед безработицей, кончились стачки, локауты, гонения на профсоюзы. Они жили в удобных домах, в специально для них построенных уютных поселках, которые казались им сущим раем по сравнению с трущобами и грязными гетто, где они раньше ютились. Теперь они лучше питались, меньше работали, чаще отдыхали, в их обиходе появились новые интересы и развлечения. О своих братьях и сестрах, гонимых париях, злосчастных обитателях бездны, они и думать забыли. В человеческом обществе начиналась новая эра — эра эгоизма. И все же это было верно лишь до известной степени. Рабочие касты были густо прослоены нашими сторонниками, людьми, для которых шкурнические интересы не заслоняли идеалов свободы и братства.

Другим важным учреждением, принявшим устойчивую форму и работавшим без заминки, была армия наемников. Она возникла из старой регулярной армии и насчитывала миллион солдат, помимо колониальных войск. Наемники были особым сословием. Они жили в специально отведенных им городах, которыми сами управляли, и пользовались множеством других привилегий. Немалая доля чудовищных прибылей Железной пяты уходила на их содержание. Утрачивая постепенно всякую связь с народом, они вырабатывали свое классовое самосознание, свою классовую мораль. Но и среди них было множество наших приверженцевnote 116К концу существования Железной пяты наемники стали влиятельной силой. В борьбе между рабочими кастами и олигархией, в непрестанной смене интриг и заговоров они играли роль третьей стороны, бросая свой меч то на ту, то на эту чашу весов..

Надо сказать, что и олигархи прошли некий путь развития, столь же примечательный, сколь и неожиданный. Они создали у себя жесткую классовую дисциплину. У всех у них были общественные обязанности, которые строго выполнялись. Вывелась порода богатых бездельников. Каждый олигарх по мере своих сил содействовал укреплению объединенной мощи олигархии. Они занимали командные посты в армии и промышленности, овладевали техническими знаниями и становились дельными, а подчас и выдающимися инженерами. Они заполняли многочисленные государственные должности, служили в колониях, десятками тысяч работали в тайной полиции. Их в обязательном порядке обучали богословию, естествознанию и другим наукам, прививали им вкус к литературе и искусствам. И во всех этих областях они выполняли важнейшую для себя задачу — внушать всей нации идеи, способствующие увековечению олигархии.

После усмирения фермеров их представителей больше не видели в конгрессе. Всем им было предъявлено обвинение в государственной измене, и места их заняли ставленники Железной пяты. Социалисты оказались теперь в ничтожном меньшинстве; каждый из них понимал, что конец близок. Заседания сената и палаты превратились в фарс, в пустую проформу. Там все еще обсуждались и решались какие-то вопросы, но теперь это нужно было только для того, чтобы придать мандатам олигархов некую видимость законности.

Эрнест оказался в самой гуще борьбы, когда настал неизбежный конец. В конгрессе обсуждался законопроект о помощи безработным. Кризис прошлого года снизил жизненный уровень пролетарских масс до голодного существования, а охватившие страну неурядицы довершили дело. Миллионы людей нуждались в хлебе, между тем как олигархи и их приспешники не знали, куда девать свои несметные богатстваnote 96Характерным примером таких порядков было владычество англичан в Индии в XIX веке. Коренное население вымирало от голода, гибло миллионами, для того, чтобы правители, присвоив себе плоды его трудов, швыряли их на безумную роскошь и бессмысленные развлечения. Поистине нам, в наш просвещенный век, приходится краснеть за своих предков. Остается лишь смотреть на эти вещи с высоты философии. Капиталистическую стадию развития человеческого общества можно приравнять к веку обезьян. Человек, освобождаясь от грязи и скверны низшего органического существования, вынужден был пройти через эти стадии бытия. Естественно, что грязь и скверна надолго к нему пристали, и от них нелегко было очиститься.. Для облегчения участи этих бедняков, которых мы называли «обитателями бездны», социалисты внесли в конгресс законопроект о безработных. Естественно, это не нравилось Железной пяте. Она собиралась на свой лад использовать труд голодных миллионов, и участь нашего проекта была предрешена. Эрнест и его товарищи понимали, что хлопочут напрасно, однако их томила неопределенность положения. Они хотели, чтобы кончилось наконец это напряженное ожидание, и, не видя в своей деятельности никакого проку, считали, что лучше разделаться с постыдным фарсом, в котором им приходилось быть невольными участниками. Никто из них не представлял себе, каков будет конец, — во всяком случае, он превзошел самые худшие их опасения.

В тот день я сидела на галерее, в местах для публики. Все мы были охвачены ожиданием чего-то ужасного. Угроза носилась в воздухе, мы видели ее воплощение в шеренгах солдат, заполнявших коридоры, и в офицерах, кучками толпившихся у всех выходов. По всему чувствовалось, что олигархи готовят удар. Трибуну занимал Эрнест. Он говорил об ужасах безработицы с таким жаром, как будто и вправду был одержим безумной надеждой тронуть сердца своих слушателей. Но республиканцы и демократы только издевались над ним. В зале стоял невообразимый шум.