Прекрасную и умилительную картину представляло собой человечество в первый день нового года. Все радовались, ликовали, поздравляли друг друга. Воздух оглашался самыми искренними и сердечными пожеланиями. Все были счастливы и довольны...

Один только губернский секретарь Понимаев был недоволен. В новогодний полдень он стоял на одной из столичных улиц и протестовал. Обняв правой рукой фонарный столб, а левой отмахиваясь неизвестно от чего, он бормотал вещи непростительные и предусмотренные... Возле него стояла его жена и тащила его за рукав. Лицо ее было заплакано и выражало скорбь.

— Идол ты мой! — говорила она. — Наказание ты мое! Глаза твои бесстыжие, махамет! Иди, тебе говорю! Иди, покедова не прошло время, и распишись! Иди, пьяная образина!

— Ни в каком случае! Я образованный человек и не желаю подчиняться невежеству! Иди сама расписывайся, если хочешь, а меня оставь!.. Не желаю быть в рабстве.

Читать далее...

I

На свадьбе у Ольги Ивановны были все ее друзья и добрые знакомые.

— Посмотрите на него: не и правда ли, в нем что-то есть? — говорила она своим друзьям, кивая на мужа и как бы желая объяснить, почему это она вышла за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека.

Ее муж, Осип Степаныч Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой — прозектором. Ежедневно от 9 часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. Вот и всё. Что еще можно про него сказать? А между тем Ольга Ивановна и ее друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью, или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал блестящие надежды.

Читать далее...

В Х-ом общественном клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парей.
      Было двенадцать часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок - их было пять душ - сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению местного корреспондента столичных газет, очень либерального господина, - "мыслили".
      Из общей залы доносились звуки кадрили "Вьюшки". Мимо двери, сильно стуча ногами и звеня посудой, то и дело пробегали лакеи. В самой же читальне царила глубокая тишина.
      - Здесь, кажется, удобнее будет! - вдруг послышался низкий, придушенный голос, который, как казалось, выходил из печки. - Валяйте сюда! Сюда, ребята!
      Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими перьями, в маске.

Читать далее...

Луначарский А. В.

Шекспир. Социально–идеологическая характеристика

Маркс и Энгельс были чрезвычайно высокого мнения о Шекспире как поэте и драматурге.

В знаменитом, хотя и не оконченном предисловии Маркса к его сочинению «К критике политической экономии», как это всем известно, мы встречаем высокую похвалу античному искусству, которое рассматривается как вершина эстетического творчества человечества и тут же рядом с этой вершиной упоминается Шекспир.

В этом месте Маркс говорит как раз о том, что высший уровень экономического развития вовсе не всегда предполагает соответственно высокий уровень искусства. Таким образом, как античное искусство, так и Шекспир приводятся именно в доказательство того, что в некие эпохи человеческой истории какие–то причины обусловили собой необычайно высокий взлет художественного творчества несмотря на то, что эпохи эти в отношении экономической мощи человечества стояли ниже, чем эпоха развитого капитализма.¹

Но в то время как для античного искусства Маркс частью в этой же статье, частью в других своих сочинениях дает довольно полное объяснение как того обстоятельства, почему именно это искусство кажется еще и нам столь ценным, так и тех причин, которые обусловили собой это его совершенство, — для Шекспира мы этого не имеем. Однако, если пристально поискать в сочинениях Маркса и Энгельса, то можно найти кое–какие указания относительно обеих вышеупомянутых сторон оценки Шекспира, указания достаточно определительные.

Весной 1859 года Лассаль послал Марксу и Энгельсу свою драму «Франц фон Зикинген». Он сопроводил эту посылку большим письмом и даже специальным трактатом о сущности трагедии. Он просил своих друзей дать оценку его произведения.

Совершенно не сговариваясь между собой, Маркс и Энгельс дают чрезвычайно близкую по своей сущности оценку пьесы Лассаля. В соответственных письмах того и другого нашего учителя мы находим также важные замечания относительно Шекспира как образца драматургии.²

Так, в письме Маркса к Лассалю великий революционер указывает автору драмы на существенный ее недостаток с точки зрения самой ее идеи. По мнению Маркса, то обстоятельство, что Лассаль выбрал в качестве своих героев мнимореволюциоиных дворян, а не подлинно революционных крестьян тогдашней эпохи с их вождем Томасом Мюнцером, сразу же сделало драму гораздо менее значительной, чем какой она должна была быть.³

Давая таким образом чрезвычайно верное и важное указание относительно того, какие темы надо выбирать для обработки в настоящих революционных трагедиях, Маркс вместе с тем подчеркивает, что такой правильный выбор темы побудил бы Лассаля также переменить и форму драмы. Он пишет ему:

«Тебе само собой пришлось бы тогда больше шекспиризироватъ, между тем как сейчас я считаю шиллеровщину, превращение индивидов в простые рупоры духа времени, твоим крупнейшим недостатком».⁴

 

Читать далее...

Художественная литература есть часть очень широкого общественного явления — искусства. Искусство, в свою очередь, есть одна из культурных надстроек общественной жизни, базой которой является человеческое хозяйство, экономика; вместе с экономикой искусство, философия и все другие надстройки составляют общее явление человеческой культуры. Вот с этого общего понятия «человеческой культуры» и придется нам сегодня начать.

Что такое культура? В тех языках, из которых это слово заимствовано, культура противопоставляется слову — натура. По существу говоря, можно прямо противопоставить эти два понятия — «натура» и «культура», натуральный и культивированный. На этом простом примере — натуральный и культивированный — вы можете видеть, в чем разница. Под натуральным разумеется то, к чему преображающая рука человеческая не прикоснулась, — скажем, натуральная минеральная вода, растение, каким его нашли в каком–нибудь девственном лесу. Если же человек преобразил их трудовыми процессами, поставив при этом для себя какую–то цель, это уже будет культура. Значит, все то, что мы находим в окружающей среде измененным человеческой рукой, все это относится к культуре. Но это было бы несколько узким определением, потому что культура сводится не только к предметам, к вещам, к известным элементам, у природы позаимствованным и обработанным. Она предполагает также и такие явления, которые иногда отражаются, проявляются в предметах (причем, однако, сущность их заключается не в этих вещах), а иногда даже и вовсе ни в каких предметах не отражаются. Для определения этой части культуры иногда употребляют слово — духовная культура. Хотя слово «духовный» довольно противное слово, потому что имеет метафизический привкус и напоминает духовенство, номы знаем, что Маркс употреблял его тоже — «гейстлихе культур» (geistliche Kultur), и трудно сейчас придумать другое выражение.

Например, книга есть вещь; но сущность ее не в ее вещественном содержании — не в бумаге, не в буквах, как значках, а в тех идеях, которые значками и чертежами в ней выражены. В некоторых случаях навыки, знания, — может быть, некоторые унаследованные свойства мозга, — почти неуловимо отражаются в каких–нибудь вещах. Когда мы говорим — английская культура, то это не только огромное количество вещей, а своеобразные подходы к жизни, своеобразная складка воли людей этого народа, своеобразие накопленного опыта, который зафиксировался в тех или других вещах, но содержится также в мозгу и нервах и притом не только индивидуумов, — потому что по отдельности ни один англичанин не выявляет всей английской культуры, — а, так сказать, в мозгу и нервах английского общества.

Конечно, если мы строже подойдем к вопросу, можно ли культуру противополагать натуре, то ответим на него отрицательно, потому что человек сам есть часть природы и от природы никуда уйти не может.

Читать далее...

 

 

 

 

Хочу вам рассказать о девочке Оле, которая вдруг увидела себя со стороны. Увидела так, как можно увидеть не себя, а совсем другую девочку - скажем, сестру или подругу. Таким образом, она довольно долго наблюдала самое себя, и это помогло ей избавиться от недостатков, которых она раньше в себе не замечала.

И знаете, что самое главное в этой истории? Оля убедилась, что даже, казалось бы, маленькие недостатки в характере могут стать серьезным препятствием на пути к цели. Она попала в одну сказочную страну, где ей пришлось пережить много опасных приключений, подобных тем, о которых она читала в старых сказках. Может быть, вы тоже читали эти сказки, где короли, разные принцы и придворные дамы так добры, справедливы, прекрасны и вообще так приторно сладки, будто вымазаны медом. И вот однажды советская девочка Оля совершила путешествие в сказочную страну и увидела там... Впрочем, я лучше расскажу все по порядку.

...В то утро Оля вела себя из рук вон плохо. Она встала позже, чем следовало, а когда бабушка будила ее, брыкалась и, не открывая глаз, говорила противным скрипучим голосом:

- Отстань! Ну что ты ко мне пристала?

- Оля, - настойчиво говорила бабушка, - ты можешь опоздать в школу.

Голос у бабушки был спокойный и ласковый, потому что все бабушки очень ласковы. Они так любят своих внучек, что не сердятся даже тогда, когда капризные девочки говорят им дерзости.

- Опять читала в постели допоздна, - вздохнула бабушка, поднимая упавшую на пол книгу, на обложке которой крупно было написано: "Сказки". А теперь вот подняться не можешь.

Оля села на кровати, свесив босые ноги, и сердито посмотрела на бабушку одним глазом, так как другой все еще был закрыт.

- Какая ты... недобрая... Никогда поспать не даешь!

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Имя Альфонса Доде произносят наряду с именами таких прославленных писателей-реалистов, как Бальзак, Стендаль, Флобер, Золя, Мопассан. Его произведения обогатили французскую литературу, навсегда вошли в ее золотой фонд.

Доде родился на юге, и ему присуща вся пылкость воображения южанина. Но, как бы боясь необузданности своей фантазии, он писал о том, что видел и пережил. Прочтите автобиографические признания Доде, и вы увидите, как крепко держится писатель за достоверность фактов, подсказанных ему жизнью. Бальзак и Золя подчас уподоблялись Кювье, воссоздавая из ничтожнейших деталей целое. Бальзак смело вел нас в дом банкира Тайфера, в котором сам он никогда не бывал, он рассказывал о движении шуанов, которое происходило до его рождения. Золя заставлял нас жить среди шахтеров, наблюдать нравы куртизанок, хотя его собственная жизнь проходила вдали от этих людей. Доде редко отвлекался от знакомого ему жизненного материала. Он писал с натуры. «Да, у меня не было никогда другого метода работы. Подобно тому как художники тщательно берегут свои альбомы зарисовок, где наспех набросаны силуэты, позы, ракурсы, какое-нибудь движение руки, точно так же и я вот уже тридцать лет собираю великое множество маленьких тетрадок, где наблюдения, мысли выражены иной раз лишь одной скупой строчкой, но она напомнит какой-нибудь жест, интонацию, которые впоследствии будут развернуты и расширены в соответствии с требованиями большого произведения».

История книг Доде – это история его собственной жизни. Он изображал себя в «Письмах с мельницы», в романе «Малыш». Он встречался с героями своих романов – с настоящим Набобом, настоящим Джеком, настоящим Делобелем.

Бальзак и Золя стремились охватить в своем творчестве все общество, осмыслить закономерности его развития, запечатлеть в своих произведениях жизнь разных классов, разных сословий. Исходя из этих посылок, они не ограничивались личными наблюдениями, терпеливо собирали документы о событиях, при которых никогда не присутствовали, о людях, которых никогда не видели. Какую гигантскую работу нужно было проделать Бальзаку, чтобы из разрозненных частей «Человеческой комедии» создать единое целое, какой кропотливый труд вложил Золя в создание генеалогического древа «Ругон-Маккаров»! А Доде говорил: «Если бы в моих произведениях имелось родословное древо Ругон-Маккаров, как у Золя, я бы, кажется, повесился на одной из его веток».

Доде не был «доктором социальных наук», как называл себя Бальзак, не был ученым-экспериментатором, каким хотел себя видеть в литературе Золя. У него отсутствовала целостная концепция жизни и общества, а его политические взгляды проделали лишь небольшую эволюцию от умеренного легитимизма к позициям умеренного республиканизма. Доде – наблюдатель частного, но чутье подлинного реалиста не раз выводило его на дорогу больших обобщений.

Читать далее...

Среди французских писателей XVIII века Прево фигура в высшей степени своеобразная. Он не был профессиональным писателем, только литератором. Сочинение книг было для этого человека одним из многих занятий, которые он перепробовал на своем бурном веку. Монах, солдат, журналист, искатель приключений... О жизни его, запутанной, пестрой, рискованной, можно было бы написать увлекательный роман. Недаром многие страницы «Манон Леско» — это страницы биографии самою Прево. Ей посвящен блестящий о-черк Анатоля Франса. Мы ограничимся здесь лишь теми биографическими сведениями, которые необходимы для правильного понимания «Манон Леско».

Один из зачинателей буржуазной литературы XVIII века, человек, жизнь которого так напоминает авантюры Жиль Блаза, вынужденный, подобно герою Лесажа, пробивать себе дорогу собственным умом и сноровкой, Прево по рождению и воспитанию принадлежал к привилегированным слоям. Отец Прево был королевский прокурор и воспитывал своего сына в духе преклонения перед религией и троном, уважения к существующему режиму. Прево получил образование у иезуитов.

К ак бы далеко от дворянского круга ни отбрасывала иногда Прево его бурная судьба, как бы сильно ни влияли на него идеи английской буржуазной литературы, для пропаганды которой во Франции он отдал столько сил и времени, дворянское общество всегда оставалось для него центром житейского и культурного притяжения. Прево остался в стороне от оппозиционных кругов, от энциклопедистов, правда, выступивших на историческую арену позднее. Напрасно было бы искать в его объемистом литературном наследстве обличительных тенденций и критики современных порядков. Переводчик Ричардсона, Прево был в то же время искренним, усердным составителем тома весьма ортодоксальной истории церкви. Ему абсолютистский режим все еще представлялся естественным ходом вещей, а дворянство— синонимом «порядочного общества», средоточием образованности и чести. Это видно и в «Манон Леско», книге наиболее проникнутой духом века. В отличие от сознательно буржуазных романистов той эпохи — Дефо, Ричардсона— Прево избирает сюжет из аристократического быта и делает своего героя аристократом. При этом положительные качества героев романа, прежде всего самого де Грие — благородство, честь, воспитанность— ставятся в связь с аристократическим происхождением и воспитанием. Недаром «знатный человек», за писавший историю Манон, при встрече с кавалером сразу узнает под бедной одеждой врожденное благородство, дающееся только происхождением. И, наконец, что важнее всего, разрыв кавалера де Грие с аристократическими условностями, его отречение от своего положения и богатства ради девушки неизвестного происхождения никак не вызывают одобрения автора. Прево жалеет своего героя, но не оправдывает его, как легко убедиться из предисловия к повести, нравоучительное значение которой, по мнению Прево, заключается в изображении несчастных последствий нарушения традиционной морали.

Читать далее...