О диалектическом и историческом материализме

Диалектический материализм есть мировоззрение марксистско-ленинской партии. Оно называется диалектическим материализмом потому, что его подход к явлениям природы, его метод изучения явлений природы, его метод познания этих явлении является диалектическим, а его истолкование явлений природы, его понимание явлении природы, его теория – материалистической.

Исторический материализм есть распространение положении диалектического материализма на изучение общественной жизни, применение положений диалектического материализма к явлениям жизни общества, к изучению общества, к изучению истории общества.

Характеризуя свой диалектический метод, Маркс и Энгельс ссылаются обычно на Гегеля, как на философа, сформулировавшего основные черты диалектики. Это, однако, не означает, что диалектика Маркса и Энгельса тождественна диалектике Гегеля. На самом деле Маркс и Энгельс взяли из диалектики Гегеля лишь ее “рациональное зерно”, отбросив гегелевскую идеалистическую шелуху и развив диалектику дальше, с тем, чтобы придать ей современный научный вид.

“Мой диалектический метод, говорит Маркс, в основе своей не только отличен от гегелевского, но является его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он под названием идеи превращает даже в самостоятельный субъект, есть демиург (творец) действительного, которое составляет лишь его внешнее проявление. Для меня, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней” (К. Маркс, Послесловие ко второму немецкому изданию 1-го тома “Капитала”).

Итак, в первом очерке мы попытались доказать, что имеющее силу предрассудка представление о том, что официальная советская философия нанесла большой ущерб развитию советской кибернетики, не имеет под собой сколько-нибудь серьезного фактического основания.
Философия и в самом деле сыграла роковую роль в судьбе советской кибернетики, но вовсе не марксистско-ленинская, как думают все без исключения "постсоветские" интеллигенты, а структуралистская и позитивистская. Точнее, это была смесь философии, филологии и математики, притом филологией занимались математики, математикой занимались филологи, а все они вместе лишь повторяли околофилософские идеи структурализма, разработанные людьми, которые сами в философии были необразованными и поэтому даже представления не имели о том, как сложны проблемы, о которых они судят с необычайной легкостью, так характерной для дилетантов, которым кажется, что если в философии отсутствуют формулы, обычно отпугивающие дилетантов от физики, химии и математики, то значит здесь можно городить все, что в голову взбредет, и это тоже будет считаться философией.
Речь идет о кружке ученых, который в начале 50-х годов сформировался вокруг известного московского математика, профессора А.А. Ляпунова. Впоследствии ему, наряду с С.А. Лебедевым и В.М. Глушковым, будет присвоена медаль IFIP «Пионер кибернетики». Разумеется, что нет никаких оснований сомневаться в заслуженности этой награды. Ляпунов сыграл важнейшую роль в развитии советской кибернетики - в первую очередь, как неформальный организатор и вдохновитель этой науки. Но эта роль далеко не всегда оказывалась положительной. Несомненной заслугой А.А.Ляпунова является то, что он сумел заинтересовать проблемами кибернетики огромное количество ученых - представителей самых разных отраслей науки. Далеко не все они были талантливыми или хотя бы добросовестными учеными, но не в этом была беда. Проблема состояла в том, что вся эта масса энтузиастов с самого начала двинулась в ложном направлении. Едва ли не главной задачей кибернетики они сочли проблему машинного перевода с одного языка на другой. Возможно, непосредственным поводом к этому послужило то, что именно этим в это время занимались американцы (в 1954 году в Нью-Йорке была продемонстрирована первая программа машинного перевода, которая, впоследствии, правда, оказалась весьма и весьма неудачной), но причина, бесспорно, лежала глубже. Такое направление развития кибернетики диктовалось позитивистским пониманием природы мышления. Читать далее...

Когда речь заходит о пресловутых "гонениях на кибернетику", которые, как будто бы имели место в СССР в середине 50-х годов, то обычно представляют дело таким образом, что в этом споре с одной стороны выступали философы, которые были тупоумными догматиками и преследовали передовую науку, потому, что она, мол, не соответствовала положениям марксизма, а с другой настоящие ученые, которые, рискуя чуть ли не жизнью, эту науку всячески развивали. Я даже не буду разбирать то, как представляли дело с кибернетикой писатели и журналисты эпохи перестройки, некоторые из которых умудрялись обвинять в преследованиях кибернетики секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Жданова, умершего в 1948 году, то есть за несколько лет до описываемых событий и даже до появления самой науки кибернетики. Проанализируем более солидные источники.

Вот, например, как описывает ситуацию известный специалист в этой области Д.А. Поспелов.

"Если бы не активная наступательная позиция военных, поддержанная членами АН СССР, то идеологические концепции, охраняемые представителями консервативной философской элиты, задержали бы на много десятилетий развитие информатики, как это случилось с генетикой и другими неугодными придворной философии науками" Читать далее...

Движение, рассматриваемое в самом общем смысле слова, т. е. понимаемое как способ существования материи, как внутренне присущий материи атрибут, обнимает собой все происходящие во вселенной изменения и процессы, начиная от простого перемещения и кончая мышлением. Само собой разумеется, что изучение природы движения должно было исходить от низших, простейших форм его и должно было научиться понимать их прежде, чем могло дать что-нибудь для объяснения высших и более сложных форм его. И действительно, мы видим, что в историческом развитии естествознания раньше всего разрабатывается теория простого перемещения, механика небесных тел и земных масс; за ней следует теория молекулярного движения, физика, а тотчас же вслед за последней, почти наряду с ней, а иногда и опережая ее, наука о движении атомов, химия. Лишь после того как эти различные отрасли познания форм движения, господствующих в области неживой природы, достигли высокой степени развития, можно было с успехом приняться за объяснение явлений движения, представляющих процесс жизни. Объяснение этих явлений шло вперед в той мере, в какой двигались вперед механика, физика и химия. Таким образом, в то время как механика уже давно была в состоянии удовлетворительно объяснить происходящие в животном теле действия костных рычагов, приводимых в движение сокращением мускулов, сводя эти действия к своим законам, имеющим силу также и в неживой природе, физико-химическое обоснование прочих явлений жизни все еще находится почти в самой начальной стадии своего развития. Поэтому, исследуя здесь природу движения, мы вынуждены оставить в стороне органические формы движения. Сообразно с уровнем научного знания мы вынуждены будем ограничиться формами движения неживой природы.

Всякое движение связано с каким-нибудь перемещением - перемещением небесных тел, земных масс, молекул, атомов или частиц эфира. Чем выше форма движения, тем незначительнее становится это перемещение. Оно никоим образом не исчерпывает природы соответствующего движения, но оно неотделимо от него. Поэтому его необходимо исследовать раньше всего остального.

Таким образом, история природы и человеческого общества - вот откуда абстрагируются законы диалектики. Они как раз не что иное, как наиболее общие законы обеих этих фаз исторического развития, а также самого мышления. По сути дела они сводятся к следующим трем законам:

• Закон перехода количества в качество и обратно.
• Закон взаимного проникновения противоположностей.
• Закон отрицания отрицания.

Все эти три закона были развиты Гегелем на его идеалистический манер лишь как законы мышления: первый - в первой части «Логики» - в учении о бытии; второй занимает всю вторую и наиболее значительную часть его «Логики» - учение о сущности; наконец, третий фигурирует в качестве основного закона при построении всей системы. Ошибка заключается в том, что законы эти он не выводит из природы и истории, а навязывает последним свыше как законы мышления. Отсюда и вытекает вся вымученная и часто ужасная конструкция: мир - хочет ли он того или нет - должен сообразоваться с логической системой, которая сама является лишь продуктом определенной ступени развития человеческого мышления.

Если мы перевернем это отношение, то все принимает очень простой вид, и диалектические законы, кажущиеся в идеалистической философии крайне таинственными, немедленно становятся простыми и ясными как день.

Впрочем, тот, кто хоть немного знаком с Гегелем, знает, что Гегель в сотнях мест умеет давать из области природы и истории в высшей степени меткие примеры в подтверждение диалектических законов.

Мы не собираемся здесь писать руководство по диалектике, а желаем только показать, что диалектические законы являются действительными законами развития природы и, значит, имеют силу также и для теоретического естествознания. Мы поэтому не можем входить в детальное рассмотрение вопроса о внутренней связи этих законов между собой.

• I. Закон перехода количества в качество и обратно.

Закон этот мы можем для наших целей выразить таким образом, что в природе качественные изменения - точно определенным для каждого отдельного случая способом - могут происходить лишь путем количественного прибавления либо количественного убавления материи или движения (так называемой энергии).

Мы здесь наглядно убедились, каков самый верный путь от естествознания к мистицизму. Это не безудержное теоретизирование натурфилософов, а самая плоская эмпирия, презирающая всякую теорию и относящаяся с недоверием ко всякому мышлению.

Существование духов доказывается не на основании априорной необходимости, а на основании эмпирических наблюдений господ Уоллеса, Крукса и компании. Так как мы доверяем спектрально-аналитическим наблюдениям Крукса, приведшим к открытию металла таллия, или же богатым зоологическим открытиям Уоллеса на островах Малайского архипелага, то от нас требуют того же самого доверия к спиритическим опытам и открытиям обоих этих ученых. А когда мы заявляем, что здесь есть все-таки маленькая разница, а именно, что открытия первого рода мы можем проверить, второго же не можем, то духовидцы отвечают нам, что это неверно и что они готовы дать нам возможность проверить и спиритические явления.

Презрение к диалектике не остается безнаказанным. Сколько бы пренебрежения ни выказывать ко всякому теоретическому мышлению, все же без последнего невозможно связать между собой хотя бы два факта природы или уразуметь существующую между ними связь.

Вопрос состоит только в том, мыслят ли при этом правильно или нет, - а пренебрежение к теории является, само собой разумеется, самым верным путем к тому, чтобы мыслить натуралистически и тем самым неправильно. Но неправильное мышление, если его последовательно проводить до конца, неизбежно приводит, по давно известному диалектическому закону, к таким результатам, которые прямо противоположны его исходному пункту. И, таким образом, эмпирическое презрение к диалектике наказывается тем, что некоторые из самых трезвых эмпириков становятся жертвой самого дикого из всех суеверий - современного спиритизма.

 С некоторых пор философские, особенно натурфилософские, системы растут в Германии, как грибы после дождя, не говоря уже о бесчисленных новых системах политики, политической экономии и т. д. Подобно тому как ²⁶⁹ в современном государстве предполагается, что каждый гражданин способен судить обо всех тех вопросах, по которым ему приходится подавать свой голос; подобно тому как в политической экономии исходят из предположения, что каждый покупатель является также и знатоком всех тех товаров, которые ему приходится покупать для своего жизненного обихода, - подобно этому теперь считается, что и в науке следует придерживаться такого же предположения. Каждый может писать обо всем, и «свобода науки» понимается именно как право человека писать в особенности о том, чего он не изучал, и выдавать это за единственный строго научный метод. А г-н Дюринг представляет собой один из характернейших типов этой развязной псевдонауки, которая в наши дни в Германии повсюду лезет на передний план и все заглушает грохотом своего высокопарного пустозвонства. Высокопарное пустозвонство в поэзии, в философии, в политической экономии, в истории, высокопарное пустозвонство с кафедры и трибуны, высокопарное пустозвонство везде, высокопарное пустозвонство с претензией на превосходство и глубокомыслие в отличие от простого, плосковульгарного пустозвонства других наций, высокопарное пустозвонство как характернейший и наиболее массовый продукт немецкой интеллектуальной индустрии, с девизом «дешево, да гнило», - совсем как другие немецкие фабрикаты, рядом с которыми оно, к сожалению, не было представлено в Филадельфии²⁷⁰. Даже немецкий социализм - особенно со времени благого примера, поданного г-ном Дюрингом, - весьма усердно промышляет в наши дни высокопарным пустозвонством; то, что практическое социал-демократическое движение так мало дает сбить себя с толку этим высокопарным пустозвонством, является новым доказательством замечательно здоровой натуры рабочего класса в нашей стране, в которой в данный момент, за исключением естествознания, чуть ли не все остальное поражено болезнью.

Современное исследование природы - единственное, которое привело к научному, систематическому, всестороннему развитию, в противоположность гениальным натурфилософским догадкам древних и весьма важным, но лишь спорадическим и по большей части безрезультатно исчезнувшим открытиям арабов, - современное исследование природы, как и вся новая история, ведет свое летосчисление с той великой эпохи, которую мы, немцы, называем, по приключившемуся с нами тогда национальному несчастью, Реформацией, французы - Ренессансом, а итальянцы - Чинквеченто (- буквально: пятисотые годы, т. е. шестнадцатое столетие. Ред) и содержание которой не исчерпывается ни одним из этих наименований. Это - эпоха, начинающаяся со второй половины XV века. Королевская власть, опираясь на горожан, сломила мощь феодального дворянства и создала крупные, в сущности основанные на национальности, монархии, в которых начали развиваться современные европейские нации и современное буржуазное общество; и в то время как горожане и дворянство еще продолжали между собой драку, немецкая Крестьянская война пророчески указала на грядущие классовые битвы, ибо в ней на арену выступили не только восставшие крестьяне, - в этом уже не было ничего нового, - но за ними показались предшественники современного пролетариата с красным знаменем в руках и с требованием общности имущества на устах. В спасенных при падении Византии рукописях, в вырытых из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом предстал новый мир - греческая древность; перед ее светлыми образами исчезли призраки средневековья; в Италии наступил невиданный расцвет искусства, который явился как бы отблеском классической древности и которого никогда уже больше не удавалось достигнуть.

В отрочестве, в далекой юности, я был страшно религиозен. Часами стоял и мотал рукой перед иконой, и бог, тяжелый, жестокий и несправедливый бог, давил меня всюду, давил мои помыслы, движения, поступки. Стал я почитывать Писарева, Чернышевского и других, и как будто покачнули они мою каменную веру.

   Но покачнули формально, внешне. А в глубине сидел все тот же мрачный бог и мертво давил юную душу. И не мог я изжить его, избавиться от его каменной тяжести, сминавшей молодые крылья. И это было мучительно.

   Попалась мне книга "Жизнь растений". Прочитал ее, не отрываясь, и, когда закрыл последнюю страницу, радостно почувствовал, как мрачно покачнулся и вывалился из души каменный истукан божества.

   Но ведь в книге ни слова о боге. Там гениально рассказана с изумительной ясностью внутренняя физиологическая жизнь растения.

   Но позвольте, тогда есть конструкция и моей жизни: и моя жизнь, мои помыслы, поступки, порывы зависят от взаимодействия клеточек, так же, как конструкция растения побуждает его тянуться вверх, а не вкось!

   Да ведь я сам из таких клеточек. И каменный бог рухнул.

   И вот через много, много лет я встретил в Ильинском санатории дотоле незнакомого мне автора этой чудесной книги. Это -- профессор К. А. Тимирязев.

   У него европейское научное имя. Еще Дарвин указывал на него как на выдающегося молодого русского ученого.

   Редкое и драгоценное сочетание: глубокий ученый, он в то же время удивительный популяризатор. Он сумел научные положения рассказать широкой публике удивительно простым и ясным русским языком, совершенно не подлаживаясь к читателю, а подымая его до себя.

   Тимирязев -- глубокий материалист; он верит только фактам, только наблюдениям и ненавидит все, что хоть малейше отдает мистицизмом.

1

Хорошо в пятьдесят лет иметь прошлое, не вызывающее желания забыть его. Твое прошлое, отделившееся и живущее независи­мой жизнью, но одновременно с тобой. Хорошо иметь при этом буду­щее, уверенное, хотя и не слишком очерченное, достаточно размытое, чтобы быть будущим, а не повторением прошлого и настоящего. И ви­деть, что кривая в будущее идет пока вверх, растет. И кривая роста растет. И кривая роста кривой роста тоже растет. И так далее - дале­кая экстраполяция, конечно, недопустимое превышение точности, - но загиба не видно, это факт.

Такое редко бывает в науке. В искусстве, в практических обла­стях и в пятьдесят и в семьдесят можно работать не хуже, может быть, и лучше, чем в тридцать. Опыта больше, а дело то же: составлять новые сочетания из тех же элементов, слов, красок, положений. На­копленный опыт подхватывает и несет, сочетаний элементов беско­нечно много, никогда не переделаешь, поэтому всегда открытая пер­спектива. В науке то, что ты уже знаешь, больше не помогает. Опыт может быть полезен, а может - вреден. Ты ничего не знаешь, ты всегда в тупике. И никто не знает, и не знал, и не мог знать. Кроме бога, замыслившего этот мир. Последний термин - для нас и для древних в равной мере - формулировка веры в красоту и смысл среди хаоса. Неколебимой и недоказуемой, как и надлежит быть истинной вере.

Повезло ли ему в жизни? Наверное, надо ответить: да. Только люди со сверхдарованием мало подвержены превратностям судьбы. Его нормальные исходные данные не могут одни объяснить его значе­ние в науке.

Но и не то чтобы сочетание случайных обстоятельств выдвинуло его. Не слепое везение. Нет, у него было дополнительное качество, определившее успех. Качество, тоже само по себе не такое редкое, как не редко и научное дарование. Но у него оказалось одновременно два качества, может быть, надо сказать - несколько, очень гармонич­но сочлененных.

Он обладал умом. В самом бесхитростном смысле слова, не вызы­вающим еще необходимости углубленного анализа этого понятия, ана­лиза, от которого возникает лишь зыбкость. Большинство людей, та­лантливых в науке, тоже обладают умом. Но их ум подчинен дарова­нию, его высшему назначению. Это хорошо, это освобождает от непло­дотворных сомнений, позволяет идти вперед не оглядываясь, не думая о последствиях. Но это и вредит. Это приводит к неоправданной на­стойчивости, то есть упрямству, к потере понимания границ своих и своего направления возможностей, постепенной деформации личности.