Письма Ленина обсуждались в Центральном Комитете большевиков 15 сентября. На этом заседании Каменев, впоследствии расстрелянный как враг народа, резко выступил против Ленина. Он доказывал, что Ленин оторвался от жизни. Каменев требовал сжечь письма, называл их «бредом сумасшедшего». Боевой призыв вождя партии испугал тех, кто давно уже вел борьбу против партии, против Ленина.

Центральный Комитет дал решительный отпор перепуганному предателю. Сталин предложил обсудить письма и разослать их наиболее крупным организациям большевистской партии.

Тогда Каменев зачитал резолюцию, в которой пытался противопоставить Ленина и Центральный Комитет:

«Центральный Комитет, обсудив письма Ленина, отвергает заключающиеся в них практические предложения, призывает все организации следовать только указаниям Центрального Комитета и вновь подтверждает, что Центральный Комитет находит в текущий момент совершенно недопустимым какие-либо выступления на улицу»¹.

Каменев пытался создать впечатление, что Ленин не отражает мнения Центрального Комитета большевиков.

Но подлый маневр не удался. Центральный Комитет отверг предложение Каменева.

Письма Ленина были разосланы по крупнейшим организациям большевистской партии.

Работа Центрального Комитета с момента получения этих писем пошла в духе указаний Ленина.

В тяжёлых условиях подполья, преследуемый шпионами, Ленин внимательно следил за ходом событий, за каждым шагом противника. Ленин сразу заметил поворот в тактике буржуазии. Контрреволюция потерпела поражение в августе 1917 года, но она не была разбита. Попытка генерала Корнилова восстановить монархию в стране провалилась, и сам Корнилов со своими сообщниками были арестованы, но они не расстались с мыслью вновь выступить против народа. Напротив, потерпев поражение, корниловцы спешили исправить свою ошибку: в августе против революционного Петрограда был брошен один конный корпус, а сейчас стали готовить несравненно больше сил. Этому не мешал даже «тюремный режим». «Тюрьмой» Корнилову служила женская гимназия в Быхове, а охрану мятежного генерала нёс тот же Текинский полк «Дикой дивизии» который в недавнем прошлом нёс охрану Корнилова в Ставке. При таком режиме и столь «бдительной»  охране контрреволюционные генералы Корнилов, Лукомский, Марков, Деникин, Романовский и другие участники недавнего мятежа могли спокойно разрабатывать планы нового заговора. Из Быхова в Ставку — она находилась в Могилёве — непрерывно мчались курьеры, доставлявшие необходимые сведения. В Быхов к Корнилову приезжали представители буржуазии, банковских кругов, обещая финансовую помощь. Под видом подготовки к судебному процессу Корнилов имел возможность вызывать к себе любого командира из любой части фронта. Прибывших знакомили с планом подготовки заговора, давали поручения подобрать нужных людей. За короткий период Корнилов сумел подготовить в десять раз больше сил, чем в августе: почти четверть миллиона вооружённых людей можно было бросить в новый поход против народа. Среди них, как об этом уже писалось в 1 томе «Истории гражданской войны», было больше 40 специально созданных так называемых «ударных батальонов». В каждом из них по 1 100 хорошо вооружённых солдат, тщательно отобранных командирами. Эти батальоны располагались крайне удачно для контрреволюции: большая часть — на Северном и Западном фронтах.

Стояла поздняя осень 1917 года. В окопах — грязно и сыро. Миллионы солдат на фронте, проклиная Временное правительство, с тоской думали: неужели и четвёртую зиму придётся провести в окопах? В деревне по ночам небо озарялось огнём пожарищ. Тревожно гудел набат. Трудящиеся крестьяне, потеряв надежду получить землю из рук буржуазного Временного правительства, жгли дворянские имения, захватывали помещичьи земли, делили инвентарь. В городах рабочие забастовки следовали одна за другой, нарастая, как волны во время прибоя. Приближалась новая революция, которую предсказывал, ждал и готовил Ленин.

После расстрела июльской демонстрации 1917 года Ленин, преследуемый контрреволюцией по пятам, ушёл  в подполье. Первые дни он скрывался в Петрограде у старого большевика С. Я. Аллилуева в скромной квартире по 10-й Рождественской улице в доме № 17а. Вождь партии большевиков занимал маленькую, в одно окно, комнату в пятом этаже. Временное правительство объявило награду за поимку Ленина. Шпионы следили за всеми видными работниками, державшими связь с Лениным, и легко могли напасть на след. 11 июля Владимир Ильич перебрался за город, в дачную местность близ Сестрорецка. Проводили его на вокзал в Петрограде товарищи Сталин и Аллилуев.

Буржуазия и ее лакеи забрасывали фронт тучами листовок. 150 армейских газет изо дня в день убеждали солдат оставаться на фронте. Сбитые вначале с толку демагогией социалистов-оборонцев, солдатские массы угрюмо отмалчивались.

Пока «наверху» шла лихорадочная работа по собиранию сил для овладения массой, «внизу» шел такой же лихорадочный процесс по освобождению масс от доверия к «верхам» и самообмана. Сухие донесения штабов регистрировали факты «разложения» армии день за днем.

Вот как характеризовали положение командующие фронтами, съехавшиеся на заседание 4 мая 1917 года.

Командующий Юго-западным фронтом генерал Брусилов:

«Один из полков заявил, что он не только отказывается наступать, но желает уйти с фронта и разойтись по домам. Комитеты пошли против этого течения, но им заявили, что их сместят. Я долго убеждал полк, и когда спросил, согласны ли со мной, то у меня попросили разрешения дать письменный ответ. Через несколько минут передо мной появился плакат: «Мир во что бы то ни стало, долой войну...» В результате мне дали слово стоять, но наступать отказались, мотивируя это так: «Неприятель у нас хорош и сообщил нам, что не будет наступать, если не будем наступать мы. Нам важно вернуться домой, чтобы пользоваться свободой и землей — зачем же калечиться»{309}.

Буржуазия нервно следила за поведением соглашателей. Она давно уже чувствовала сотрясение почвы под их ногами. Кадеты, руководящая партия буржуазии и помещиков, все более мрачно оценивали падающее влияние своих «союзников» — эсеров и меньшевиков. Реакция лихорадочно изобретала новые методы для удержания за собой масс. Таким средством по общему признанию буржуазии и ее мелкобуржуазных союзников должно было стать наступление на фронте. Расчет кадетов был чрезвычайно прост: с помощью соглашателей увлечь армию в наступление. Продолжение войны неминуемо вело к усилению военщины. Этим самым уничтожалось двоевластие, и вся полнота власти переходила в руки буржуазии. Успехи на фронте должны были вызвать новую волну патриотизма и усилить оборонческие настроения. Под грохот войны можно было отложить, а потом и совсем, [229] снять жгучие вопросы революции — о земле, о положении рабочих.

Оправдываясь необходимостью сосредоточить все силы на борьбе с внешним врагом, контрреволюция получала возможность перейти к насилиям, арестам, расстрелам тех, кто агитировал против войны.

Наступление на фронте и в случае провала приносило свои плоды буржуазии. При неудаче можно было свалить всю вину на большевиков.

Активных действий требовали и англо-французские империалисты. Они давно уже поняли, что Россия не способна продолжать войну. Не случайно Америка выступила против Германии сразу после Февральской революции: солдаты Соединенных штатов должны были сменить измученные армии России. Но для переброски войск нужно было время, а пока надо было заставить русских отвлечь к своему фронту как можно больше германских корпусов, надо было

«удержать всеми мерами хотя бы часть русских войск, чтобы не дать Германии перебросить все свои армии на Запад»{301},

как говорит в своих воспоминаниях представитель Англии при Ставке генерал Нокс.

Пресса империалистов изо дня в день упрямо требовала наступления. Дипломаты обивали пороги Министерства иностранных дел, настаивая на боевых действиях. Ив Англии, Франции, Америки приезжали делегации социал-демократии уговаривать русский народ «выполнить свой долг». Гендерсон, Томас, Тома, крупнейшие представители международного соглашательства, ездили по фронту, посещали казармы, фабрики, убеждая «именем революции» воевать.

Июньская демонстрация, как и апрельская, нарастала стихийно. Однако большевики к этому времени имели уже крепкие опорные пункты в рабочих массах Петрограда. В отличие от апрельской демонстрации в июне большевики уже могли ввести стихийно нараставшее недовольство в русло организованной борьбы. Оформляя и углубляя движение, Центральный комитет большевистской партии назначил мирную демонстрацию на 10 июня. Демонстрация должна была развернуться под большевистскими лозунгами: «Вся власть советам», «Долой десять министров-капиталистов», «Рабочий контроль над производством», «Хлеба, мира, свободы». Эта мирная демонстрация должна была выявить перед съездом советов волю петроградских рабочих и солдат, требовавших передать всю государственную власть в руки советов.

Возбуждение масс было подогрето распоряжением Временного правительства о выселении анархистов с дачи бывшего царского сановника Дурново. Приказ Временного правительства упал на раскаленную почву — анархисты занимали только часть здания, большая часть его была занята красногвардейцами и профсоюзами. Рабочие Выборгского района, в котором находилась дача Дурново, пришли в движение. Они увидели в действиях Временного правительства прямую защиту бывших министров, отличавшихся особенной преданностью самодержавию. Возмущение росло, перекидываясь из района в район. Демонстрация обещала вылиться в грандиозный протест против соглашателей, поддерживавших Временное правительство, подорвать к ним всякое доверие со стороны петроградского пролетариата или заставить их стать на путь твердой революционной политики.

Лидеры соглашательских партий, пронюхав о готовящемся выступлении, подняли крик о большевистском заговоре. Заявив на съезде советов, что большевистской демонстрацией хотят воспользоваться контрреволюционеры, они провели постановление съезда о запрещении демонстраций. Против большевиков, если они осмелятся выйти на улицу, выдвигались исключительные угрозы вплоть до изгнания их из советов.

Перемена лиц не внесла изменений в программу Временного правительства. Все осталось по-старому с той лишь разницей, что, борясь за диктатуру буржуазии, правительство пользовалось поддержкой советов.

Коалиция с эсеро-меньшевиками помогла буржуазии выйти без поражения из апрельского кризиса, но буржуазии не удалось устранить его причин. Попрежнему продолжалась кровавая бойня. Как и раньше, оставалось налицо противоречие между классовым положением широких масс, не заинтересованных в войне, и оборонческим лозунгом «Война до победного конца». А раз оставались неустраненными причины кризиса, то неизбежно было повторение новых взрывов. Именно поэтому Центральный комитет большевистской партии подчеркивал, что лозунгами момента остаются:

«1. Разъяснение пролетарской линии и пролетарского пути к окончанию войны.

2. Критика мелкобуржуазной политики доверия и соглашательства с правительством капиталистов.

3. Пропаганда и агитация от группы к группе среди каждого полка, на каждом заводе, особенно среди самой отсталой массы прислуги, чернорабочих и т. п., ибо особенно на них пыталась в дни кризиса опереться буржуазия,

4. Организация, организация и еще раз организация пролетариата: на каждом заводе, в каждом районе, в каждом квартале»{285}.

Борьба за массы вступила в новый период. Выполняя решение Центрального комитета большевистской партии — «на заводы, в массы», — большевики двинулись в казармы, в рабочие районы. Продуманно и смело они открывали народу глаза на контрреволюционную сущность Временного правительства и соглашательскую политику вождей Петроградского совета.

Февральскую революцию буржуазия объясняла протестом масс против военных поражений царской армии. Она проповедывала, что главной задачей революции является победоносное завершение войны, захват Константинополя и т. д. Буржуазное правительство совершенно не склонно было пересматривать империалистскую программу. Империалистские планы завоеваний, которые поддерживались русской буржуазией и раньше, она намеревалась осуществить теперь с большим успехом.

Буржуазия, пользуясь военной обстановкой, призывала население России к национальному единению, пытаясь под этим флагом отделаться от разрешения «проклятых» социальных вопросов.

Было очевидно, что созданное ею Временное правительство не собиралось, да и не в состоянии было разрешить более или менее серьезно национальный вопрос. В сохранении власти над национальными окраинами и в дальнейшей империалистской экспансии буржуазия видела одну из основ своей экономической и политической мощи, своего классового господства. Она выдвинула, пользуясь поддержкой мелкобуржуазных партий — социалистов-революционеров и меньшевиков, — старый царский лозунг «единой и неделимой России», прикрытый лишь розовым флагом «революционной демократии».

Временное правительство, бессильное подавить национально-освободительное движение на окраинах России репрессивными мерами, рассчитывало ослабить его второстепенными уступками: отменой ограничений вероисповедания и процентной нормы в учебных заведениях, предоставлением «инородцам» права занятия должностей в государственных учреждениях и т. п.

Коалиция с соглашателями позволила буржуазии установить в правительстве своеобразное разделение труда. Министры- «социалисты» выступали перед народом с «демократическими» речами и предложениями, а лидеры буржуазии под прикрытием соглашателей собирали силы для нового наступления на революцию. [195]

Восстановили деятельность Государственной думы под видом «частных совещаний». Первое такое совещание состоялось 22 апреля. Родзянко так определил задачи совещаний: от делегатов Думы ждут «указаний на то, как надо вести государственный корабль»{264}. А депутат Н. В. Савич, октябрист, добавил:

«Наше дело — формировать общественное мнение»{265}.

В майскую коалицию министром земледелия вошел В. М. Чернов. Вождь партии эсеров, ее теоретик, он слыл также специалистом по аграрному вопросу. Получив портфель министра, Чернов должен был попытаться осуществить на практике путаные эсеровские теории. Но вождя эсеров пригласили в правительство не для этого. Князь Волконский, крупнейший помещик Тамбовской губернии, в своем письме к Чернову в начале июня разъяснил ему, чего хотят от него помещики.

Не успела еще конференция большевиков закончить свою работу, как в Петрограде прорвались наружу классовые противоречия. Не помогли ни уступки буржуазии, ни маневры соглашателей. 20 и 21 апреля на улицах столицы развернулись массовые демонстрации против войны.

До сих пор Временное правительство скрывало свои истинные намерения. О войне оно говорило в нарочито туманных фразах, сеявших в массах надежды на прекращение бойни. Правительство выжидало, пока эсеро-меньшевики выполнят свою задачу по подготовке масс к продолжению войны. Однако буржуазия боялась, что рост антивоенных настроений опрокинет все усилия эсеро-меньшевистских агитаторов. К тому же декларация правительства от 28 марта, хотя и глухо, но высказавшаяся за «утверждение прочного мира на основе самоопределения народов», [185] произвела на союзных империалистов неприятное впечатление. Они потребовали прямого ответа — будет ли воевать Россия.

Восемнадцатого апреля Милюков разъяснил, что декларация от 28 марта выражает «всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы»{251}.

Как раз в этот день — по новому стилю было 1 мая — рабочие и солдаты демонстрировали по улицам с лозунгом советской декларации «Мир без аннексий и контрибуций».

Явно империалистский характер ноты Милюкова вызвал прежде всего бурный протест воинских частей Петрограда.